О смысле обновленчества

Все чаще нам, православным людям, приходится слышать о том, что рядом с нами в Церкви действуют некие «неообновленцы», «церковные реформаторы». Естественно, у большинства возникает вопрос: о ком идет речь, что за учение проповедуют эти люди?

Давайте разберемся.

Если говорить кратко, то, на мой взгляд, обновленчество — это серьезная духовная болезнь; это, если угодно, «кризис церковного иммунодефицита», нечувствие к тому, что есть литургическая и догматическая правда, нечувствие благодати Духа Святого. Но, разумеется, надо и более подробно определить, из чего составляется неообновленчество, чтобы всякий православный человек, столкнувшись с этим явлением, ясно понимал, на чью территорию он попал.

Итак: первая его составляющая — космополитизм, как церковный, так и светский. Церковный космополитизм — это вражда против идеи поместной Церкви. Обновленцам не нравится, что отдельная поместная Церковь объединяет в себе отдельный народ; им хотелось бы заменить такое объединение «общинами», группирующимися вокруг духовных вождей (причем даже не важно, из священников этот «вождь», из епископов или из мирян). Пусть члены «общины» живут в разных частях света, пусть они принадлежат к разным нациям — это не важно (скорее даже желательно). Исключение делается только для «избранного народа». В трудах известного московского священника­обновленца, убитого более двадцати лет назад, содержится идея о том, что Израиль должен иметь свою особую Церковь, причем не поместную, а этническую, которая должна совмещать в себе два избрания — ветхозаветное и новозаветное, чтобы получить, так сказать, избрание в квадрате. Но прочие неообновленцы к идее поместной Церкви относятся, как правило, весьма враждебно. Этот «церковный космополитизм» неизбежно соседствует и с космополитизмом светским. Обновленцы (как мы это неоднократно видели в последние годы) весьма враждебно относятся к русской истории вообще и к советской истории в частности. В русской истории они видят лишь тысячелетнее рабство, порабощение государством Церкви, тиранию и унижение человеческого достоинства... Правда, у людей думающих возникает вопрос: почему же в таком случае современная Россия едва ли не единственная из христианских стран сохраняет свою духовную свободу? Почему у нас можно говорить, думать и делать то, что невозможно ни в одной западной стране, а скоро будет невозможно и на Балканах? Почему русский человек, «тысячелетний раб», остался таким свободным? И откуда возник феномен новомучеников и исповедников российских, если русский человек способен только на бездумное подчинение? И почему этот «раб» победил в Великой Отечественной войне расу столь солидных «господ»? Ответов на все эти вопросы мы от обновленцев не услышим никогда.

Следующий отличительный признак неообновленчества — произвол в догматике. У них нет своего четкого учения, просто они время от времени могут выступать с высказываниями, звучащими для православного человека более чем странно. То они отрицают Божественность Духа Святого, говоря, что Он — всего лишь нетварная энергия Божества, то учат о подчиненности Сына Божия Отцу, то называют девственное зачатие и Рождество Иисуса Христа «мифологизированным Евангелием»... Словом, речь идет о весьма грубых нарушениях догматики, которые пытаются прикрыть длинными, туманными разглагольствованиями.

Далее: экклесиологический произвол. Мы имеем в виду все ту же нелюбовь обновленцев к поместным Церквам, к идее патриархата. Кроме того, неообновленцы проповедуют существование двух церквей — видимой и невидимой. Как объяснить эту их мысль? Грубо говоря, «видимая» (экклесическая) Церковь — это подлинная, действительно существующая, к которой принадлежим и мы с вами. Она, по мысли обновленцев, — низшая, устаревшая, ветхозаветная, пригодная лишь для профанов. А вот «невидимая» (синагогальносинаксарная) — это высший круг, в который попадают лишь те, кто обновленцам симпатичен, причем не важно, какой конфессии, какой веры эти люди придерживаются. В этот круг могут быть зачислены и лютеранский пастор Дитрих Баннхоффер, и индус Ганди, и многие другие... Принцип таков: вероисповедание не важно, лишь бы человек хороший попался. В то же время вполне православные люди — даже священники и епископы — не будут «допущены» в «невидимую церковь», если они чем­то неугодны обновленцам. Идея «невидимой церкви» — сугубо масонская, ее некогда провозглашал известный теософ Яков Беме.

И наконец, то, что больше всего возмущает православных, впервые столкнувшихся с неообновленчеством, — их литургический произвол, то есть произвол в использовании богослужебных текстов, произвол в их правке и переводе, произвол в тех или иных священнодействиях. Отсюда же идет их нелюбовь к чтению часов перед литургией, стремление бездумно сокращать всенощное бдение, читать Священное Писание исключительно на русском языке. Отсюда же и нелюбовь к нашему традиционному благочестию с его акафистами, крестными ходами, уставной истовой молитвой, с его тщательной подготовкой к Святому причащению. Всему этому противопоставляется особый евхаристический энтузиазм, когда причащение объявляется обязательным не только каждую неделю, но и чуть ли не каждый день. Некоторые обезумевшие последователи подобных учений умудрялись даже причащаться два раза в день, что канонически решительно запрещено.

Вот главные отличительные черты, по которым православный человек всегда сможет понять, что он имеет дело с неообновленцами.

О чем еще следует сказать? В их учении есть такое понятие, как «агапа» — «трапеза любви», «литургия после литургии». На практике агапа выглядит так: она не имеет своего закрепленного чина, просто община (вовсе не обязательно члены одного прихода) собирается после богослужения на некое закрытое квартирное сборище — примерно раз в два месяца. Организуется общий стол, все рассаживаются, а затем каждый по очереди встает и обращается к Богу с произвольной молитвой — точьв­точь как на протестантских собраниях. И это называется «пиром веры» и «браком Агнца», явлением более важным, чем Божественная литургия.

Мы говорим «неообновленцы» — значит ли это, что прежние обновленцы, едва не погубившие Русскую Православную Церковь в 10–20х годах ХХ века, являются духовными предтечами этого современного течения? Бесспорно! Слыша разговоры о прежних обновленцах, мы обычно представляем такой обобщенный исторический образ: некоего женатого епископа, который служит литургию на русском языке, произвольно толкует догматы Православия, а на досуге сотрудничает с ВЧК–НКВД–ГПУ... Что ж, в таком представлении есть своя правда. Но мне бы хотелось заметить, что подлинное ядро обновленчества находилось не в красной Москве, а в белом Париже, именно там, где обосновались высланные из СССР русские религиозные философы, — я в первую очередь имею в виду Н.Бердяева и о. Сергия Булгакова. В особенности о. Сергия! Именно его идеи питали и церковное обновленчество советской эпохи, и нынешнее неообновленческое движение, которое сейчас становится серьезной опасностью для Православия. Сюда же можно отнести и о. Павла Флоренского с его книжкой «Столп и утверждение истины», которую митрополит Антоний (Храповицкий) назвал «нераспустившимся букетом ересей». То, что проповедовал о. Сергий Булгаков, являлось смесью пантеизма и арианства, и проповедь его была осуждена и Архиерейским собором Зарубежной Церкви, и Синодом Московской патриархии — этими, казалось бы, антиподами, но здесь антиподы сошлись. А то, что мы видим в творчестве современных обновленцев, — это лишь копирование еретических образцов, данных парижской богословской школой. Так, например, когда один московский священник, неоднократно державший ответ перед богословскими комиссиями, утверждает, что вначале Богу приходилось бороться с неким Мировым Злом, — он ничего нового не изобретает. Он в данном случае лишь повторяет мысли Бердяева и отчасти о. Сергия Булгакова о некоем Мировом Зле, равном по силе Богу. И если тот же самый священник учит, что­де наиболее значимым для Иисуса оказалось Его крещение в Иордане, где Он получил Божественную силу и особое призвание на служение, то он просто рабски воспроизводит ересь Нестория и Павла Самосатского, которых весьма почитали и парижские богословы.

Чем, в сущности, было обновленчество 20х годов? Одним из плодов революции. Ведь те же самые священники, что после Февраля бегали с красными бантами и кричали: «Долой царя, долой распутинских архиереев!» — они же требовали и литургических реформ. «Реформ и реформ!..» И насколько мощным было это церковнореволюционное движение!.. Ведь даже сщмч. митрополит Вениамин был вынужден терпеть рядом с собой одного из вождей обновленчества — Александра Введенского, все равно как Христос терпел Иуду. Но если Иуда Христу был, в сущности, не нужен, то Введенский, к сожалению, был необходим владыке Вениамину: через него святой митрополит пытался хоть как­то урезонивать реформаторов. Но долго это продолжаться не могло: однажды Введенский вышел изпод контроля, предал владыку Вениамина и предал Церковь. Ради чего? Чтобы возглавить «церковную революцию». Но, как известно, революция пожирает своих детей. Вначале ЧК сажала православных, «тихоновских» священников, а потом и обновленческие священники пошли по этапу.

Сегодня мы наблюдаем сходное явление: современный мир переживает революцию — и научнотехническую, и политическую. Мы видим уничтожение и государства, и — по большому счету — частной собственности. На наших глазах уничтожаются остатки традиционного общества, рушится семья... И в этой обстановке известные деятели церковного обновления (как и тогда, в лихие 10е и 20е годы!) пытаются возглавить этот виток истории, обернуть его на пользу христианству — как они понимают христианство. Но я уверен, что новая революция будет глотать своих детей точно так же, как и старая. Думая возглавить переворот, неообновленцы первые станут его жертвами, потому что после революции встает вопрос о революционерах.

Возвращаясь к событиям 20–30х годов, хочу вспомнить следующий факт. Мы любим говорить о взрыве храма Христа Спасителя как о символе уничтожения нашей Церкви... Это справедливо отчасти. Но мы забываем следующий факт: с 1925 года храм Христа Спасителя Патриархии не принадлежал. Он принадлежал обновленцам, которые устраивали в нем свои кощунственные литургии, попирали святые каноны. В нем женатые епископы дерзали совершать таинство таинств — проповедовать безумное социальное богословие... Что же вспоминается в этой связи? Ветхозаветный Иерусалимский храм! Некогда он был оплотом истинной веры, но пришло время — и Спаситель сказал иудеям: «Се оставляется дом ваш пуст». Слава Господня из храма ушла, когда в него пришли фарисеи. Так и с приходом обновленцев благодать и слава Господня ушли из храма Христа Спасителя. Поэтомуто с точки зрения высшей справедливости он и был взорван. Не дай же Бог, чтобы наша Церковь пошла по стопам обновленцев 20х годов, — тогда мы действительно станем пустым домом, который разрушат завоеватели, и обуявшей солью, которую будут попирать свиньи атеизма и потребительства.