Часть 3. После монастыря
Приехав в Кириллов, я сразу же пошла к Антонине. Матушкино благословение «не болтаться и сразу уезжать» теперь для меня не имело никакого веса. «Милушка!..» — только и сказала Антонина, открыв мне дверь. И они с сестрой стали сразу собирать на стол: носить вазочки, кастрюльки и поставили чайник. Пока он закипал, я хотела что-то ей рассказать, но она суетилась с кастрюльками и меня не слушала, только приговаривала: «Сейчас покушаешь — и спать». Было восемь утра и сами они только что встали, но меня это не удивило, и я послушалась. Просыпаясь, слышала, как они шепчутся, но засыпала снова. Когда наконец-то выспалась и мы опять сели за стол, объяснять тоже ничего не пришлось, Антонина все поняла и без объяснений.
Через два дня они вдвоем с сестрой провожали меня до автобуса, который шел в Вологду, а потом я должна была уехать в Москву, к владыке. Вдруг вижу, на автостанции стоит наша послушница А., с которой мы вместе жили и трудились на коровнике, ее выгнали из монастыря месяц назад, и теперь она приезжала за вещами. Обнялись, расцеловались. Она тоже сразу все поняла, хоть и не была так догадлива, как Антонина. Едем в Вологду вместе. По дороге она рассказывает, что тоже едет в Москву, что недели две как она живет в известном сестричестве, что настоятель иеромонах и что ей там очень нравится. Нашла она это место через объявление в православной газете, туда приглашались сестры, которые хотят потрудиться и попробовать себя для монашеской жизни. Но сначала она заедет в епархию, так как у нее для местного архиерея есть какие-то прайсы от их настоятеля. Дорога неблизкая, и говорила она долго, расхваливая свое новое место. Я ничего не запомнила, кроме одной, как мне показалось, мелочи, но эта мелочь так ее поразила, что она все время повторяла: «Представляете, они там сначала сами едят ягоды сколько хотят, а только потом, когда уже эти ягоды на столах остаются, варят варенье! Вы представьте!» — «А батюшке они носят первую ягодку?» — спросила я. Про это она ничего не знала.
Тут мне пришла в голову мысль, а не поехать ли и мне с ней к архиерею: она по своим делам, а я возьму у него благословение на отъезд, как и хотела.
«О, уже двое!» — удивился владыка, когда мы пред ним предстали. Послушница А. дала ему свои прайсы, он, покрутив их, положил на стол. Мне показалось, он даже не понял, зачем она ему их привезла. Поинтересовался, что же она делает в этой общине. «Помогаю, живу...» — «А меня отправили лечиться, — сказала я, — но я не вернусь и поэтому приехала сказать вам об этом, попрощаться и взять благословение на отъезд». И добавила, что еду я к своему владыке — спрашивать, что мне делать дальше и как дальше жить.
Разговор с нами был недолгий. Владыка сказал, чтобы я после выздоровления возвращалась, но не в монастырь и что он нас вдвоем с послушницей А. отправляет к монахине И., на тот приход, где та и жила по сей день, помогая батюшке с матушкой. Мать И. там себя хорошо зарекомендовала, была трудолюбива, скромна и послушна. За это время она уже сама начала писать иконы, еще она читала в храме и помогала везде, где только это было нужно. А теперь мы едем к ней и будем ей помогать. Сказал, что он созвонится с батюшкой и обо всем с ним договорится. «Кланяйтесь владыке Алексию», — сказал он на прощание.
Послушница А. даже не удивилась такому повороту дела и, как мне показалось, обрадовалась. «Как же все чудесно устроилось!» — решили мы тогда.
* * *
И вот я опять в кабинете у нашего владыки и рассказываю ему обо всех своих злоключениях. Спрашивать его «как быть и как жить?» не пришлось. Я ведь все уже решила... Рассказала также о нашем визите к местному владыке и что у нас теперь будет сестричество. Передала ему поклон от архиерея. Владыка кивнул, поблагодарил и больше не сказал ни слова. А что он мог сказать, если решение мною было уже принято?
«А что у тебя с руками?» — вдруг спросил он. Рукав задрался, и он увидел болячки. «Не знаю, — говорю, — но меня вот лечиться и послали». Владыка позвонил, и я отправилась к монастырскому врачу. Болезнь оказалась, к счастью, не заразная и ерундовая. Какой-то розовый лишай Жибера. Выписали мне болтушку и сказали, что если не мочить, то он и сам пройдет, а мазать йодом не надо было, он только сжигал кожу. Вот и всё. И я начала собираться обратно.
Перед отъездом пришла к владыке. Он благословил меня, передал свое благословение матери И. и сказал, чтобы мы во всех недоумениях обращались к местному владыке, еще раз повторил, что он ангел-хранитель епархии и должен нам быть как отец родной.
Я сильно загрустила и повесила голову. Мне показалось, что владыка от меня отказывается, а он, увидев мое настроение, весело сказал: «Ничего, ничего, битие определяет сознание!» Уж утешить он меня хотел или предупредить, я тогда не поняла. Наверное, то и другое...
* * *
И вот я опять еду в монастырь, но теперь за вещами. С прихода дали машину. Пошла к матушке за благословением забрать вещи, попросить прощения и попрощаться. Она спросила: «Ну что?» — «Приехала за вещами», — ответила я. «Хорошо, забирай».
Водитель погрузил мои сумки в багажник, а матушка, увидев, что я забираю свои валенки, спросила: «И куда это ты?» — «К матери И. едем с послушницей А. Владыка благословил, — ответила я ей, — матушка, простите меня и благословите». — «А... опять шайка собирается!» — возмутилась матушка и захлопнула дверь.
На приходе
Нас втроем поселили в церковном доме. Батюшка купил несколько двухъярусных кроватей, одеяла, подушки и прочие необходимые вещи на случай приезда новых сестер. По всей видимости, такую возможность он не исключал.
Человек он семейный, но к монашеству относился с большим интересом и уважением, даже вид у него был как у монаха: ходил всегда в подряснике, и зимой и летом в высоких кирзовых сапогах. От многих мы слышали, что они с матушкой монашеского склада и что у них есть благословение (или предсказание) разойтись со временем по монастырям. Их сын, дьякон, со своей семьей жил с ними. Люди они были образованные, начитанные и интересующиеся духовной жизнью.
«В духовной жизни нужен руководитель, к которому можно обращаться за советом. Нет ли у вас на примете какой-нибудь опытной монахини, к которой бы вы могли обращаться?» — спросил он. Мы подумали и вспомнили, что такая монахиня у нас есть — мать Г.! Она хорошая знакомая матушки, приезжала к нам в монастырь и даже хотела там остаться, но что-то не сложилось. Помню, она привезла с собой какие-то нам тогда очень необходимые вещи и — дверную ручку! Эту ручку она сама приделала на дверь кельи, которую ей отвела матушка, сказав: «Вот тут я буду жить, и тут я умру». Тогда меня это очень тронуло, наверное, потому, что такой настрой был и у меня...
Еще совсем молодой девушкой мать Г. уехала в монастырь на Украину, потому что в России все женские монастыри были закрыты. Ее одели в связочку (то есть она стала послушницей), но пожила там недолго, так как в 60-е годы их монастырь разогнали и все сестры разъехались кто куда. Кто-то устроился в другие монастыри, некоторые вышли замуж, а она по-монашески жила в миру, у нее был духовный отец, к которому она обращалась. В монашество ее постригли при храме, где она несла послушание алтарницы, а также заведовала ризницей и швейкой. Много рассказывала нам про монастыри, была очень духовная, к тому же она прекрасно знала устав и многому могла бы нас научить. Батюшка благословил написать ей письмо и пригласить к нам.
Мы обо всем этом ей написали и стали ждать ответ. Вскоре он пришел. Мать Г. была очень рада, что у нас складывается что-то вроде сестричества, и пообещала, что к нам обязательно соберется, если позволит здоровье, ведь она была уже немолодая. Еще она написала, что нам надо научиться стегать одеяла, и перечислила, что для этого нужно приобрести, чтобы, когда она приедет, смогла поучить нас этому очень нужному в монастыре делу.
Показали ее письмо батюшке. Он после некоторого раздумья сказал: «Да нет, с одеялами-то мы уж как-нибудь сами...»
«А к архиерею мы можем обращаться?» — спросила я, вспомнив наставления владыки. «Так он же администратор, — ответил батюшка, — я-то вам про другое говорю». Но ведь он же еще «ангел-хранитель епархии и должен вам быть как отец родной...» — но я ничего этого, конечно, не сказала, так как было совершенно неуместно.
Иконостас для монастыря был закончен, и мы занимались в основном хозяйством и читали в храме, где по выходным проходили службы. В храме мы ежедневно читали правило, дневные каноны, акафисты. Нам это нравилось. Чем не монастырь? Да разве в монастыре есть время, чтобы столько молиться? Батюшка учил нас левкасить[1] иконные доски и делать из воска болванки для изготовления свечей. Приходя к нам, он шутил: «Ну что, болванки, где ваши ‘‘болванки’’?»
* * *
Наверное, каждый приход имеет какие-то свои особенности, были они и тут. Излюбленными темами для разговоров, которые часто при нас велись, были духовная брань и вражеские искушения. Приводились многочисленные примеры этой брани как из семейной, так и из приходской жизни.
В монастыре мы такого не слышали, а может быть, пропускали мимо ушей, там было не до этого. На приходе в Москве, куда я ходила, начиная воцерковляться, такие разговоры тоже не велись. Уж не знаю почему, но там больше говорили про Божии чудеса. Может быть, время было такое, ведь многие из нас не знали ничего: ни про Благодатный огонь, ни про обновление и мироточение икон... Да и вообще мы мало что знали и читали, книг тогда было не достать. А эти рассказы потрясали и укрепляли в вере!
И владыка никогда не делал на этом акцент, видимо оберегая мою еще не окрепшую душу и видя мою полную несостоятельность. А теперь вот представилась возможность увидеть духовную жизнь с этой стороны. «Ну что ж, значит, пришло время», — подумала я тогда.
Еще одной особенностью этого прихода было то, что он был многолюдный и там было много молодых многодетных семей, а это очень большая редкость в тех краях.
Когда батюшка с семьей и сотрудники, работавшие при храме, собирались за трапезой, мы постоянно слушали разговоры про сроки, роды, кормление... К нам иногда обращались за советами, например: «Как отучить ребенка от соски?» Опыта семейной жизни никто из нас не имел, поэтому поддержать такие разговоры мы не могли и тем более не могли ничего посоветовать. Обращались к нам и с «духовными вопросами», думая, что раз мы жили в монастыре, то хоть в этом-то должны что-то понимать. И вопросы эти опять же касались духовных браней или умного делания. Регент спрашивала, не знаем ли мы старца, который мог бы научить ее непрестанной молитве? Мы не знали. Певчая боялась причащаться, потому что после причастия ее сильно борол враг, и спрашивала: «Как же можно жить в такой борьбе всю жизнь, ведь у меня семья, дети? И можно ли вообще так жить, если за каждое доброе дело враг мстит? Можно ли вообще это выдержать?» Мать И. что-то ей отвечала, говорила про немощь человеческую и силу Божию... А я так вообще ничего не могла сказать и, честно говоря, была настроена скептически. Но, как показало время, совершенно напрасно.
Относились к нам очень хорошо, поэтому своими проблемами и делились, и не только «духовными», а самыми что ни на есть простыми, семейными, в которых мы, как и в духовных, ничего не понимали. Делились и мы... Нам помогали в наших нуждах, входили и в наше положение. Как должны жить монашки, они представляли по-своему, в женских монастырях они не только «не живали», но даже о них и не слыхали. Что-то в нашей жизни переплеталось, не принося, по всей видимости, никому от этого никакой пользы. И все чаще и чаще мы чувствовали себя теми «тараканами во щах», про которые в свое время говорила матушка...
Батюшка, конечно, это видел. Но чем он нам мог помочь? Не жития же святых им на трапезе читать...
У Антонины в это время болела старшая сестра, с которой они жили вдвоем. Мы им звонили, нечасто, но их навещали и чем могли помогали.
Иногда мы ездили к местному владыке — он интересовался нашей жизнью — и рассказывали ему о своих проблемах. Да разве это были проблемы? После монастыря они проблемами не казались. Но все-таки...
Сестра из нашего маленького сестричества вдруг решила поступать учиться. В монастырь она пришла сразу после школы и никакого образования получить не успела. Теперь у нее начались сомнения в правильности выбранного пути и искания... Проходили они болезненно.
Батюшка отнесся к этому своеобразно: он сравнил наше сестричество с кораблем, который идет по верно выбранному курсу: на палубе стоят пушки, и вдруг одна пушка отвязалась и начала болтаться по палубе туда-сюда, расшатывая этот корабль. И если ее не привязать, то корабль может пойти ко дну...
Все были этим обеспокоены, настроение у сестры менялось, а в зависимости от этого менялись и планы, и поведение. Мы ее выслушивали, что-то советовали, снова выслушивали. Разговоры велись часами, и уже стало казаться, что других проблем и дел ни у кого из нас больше нет и быть не может. Понятно, выбор жизненного пути дело непростое... Пытались чем-то ее развлечь: регент начала учить ее пению, но, так как природного слуха у нее не было — новое разочарование. Она страдала, ей сочувствовали, искали причины ее страданий... В общем — болтанка.
Привязать пушку сложно, особенно когда болтанка. Но не за борт же ее выбрасывать?
«Лучше выйти из монастыря и проводить в миру жизнь, соответствующую своему расположению, нежели, живя в монастыре с враждебным к нему чувством, проводить жизнь, нисколько не сообразную с монашескими правилами...» — читали мы у святителя Игнатия. «Пребывание в монастыре без искреннего желания вести жизнь монашескую и потому устраняя от себя то поведение, которое требуется правилами святых отцов, может служить только вредом и поведет насилуемого к такой жизни к самым печальным последствиям...» — писал святитель.
И мы решили съездить поговорить с архиереем. Наш батюшка к владыке не ездил и не очень понимал, какие вопросы мы можем с ним решать. Видимо, он думал, что административные... но не возражал, и мы отправились.
«Ну что ж, — сказал владыка, выслушав нас, — невольник не богомольник, пусть учится». И мы, успокоенные, вернулись.
Ну что ж, учиться так учиться. Как говорится, час добрый: поступай, учись, приезжай к нам на каникулы, а мы будем жить дальше. Но тут случилось искушение, которое омрачило нашу в общем-то спокойную приходскую жизнь...
Наступила весна, мы ждали, когда сойдет снег и начнутся огородные работы. И тут мы узнаем, что церковный дом, в котором мы теперь оставались вдвоем, понадобился...
Батюшка с матушкой на лето из города уезжали, приезжая только на службу. Собирались уехать и тут, только ждали погоды. К тому времени все дела на приходе батюшка передал своему сыну — дьякону, а тот и сказал нам про дом. Мы сначала растерялись, а потом решили: что ж, поедем к владыке и спросим, как нам быть в этой ситуации.
Приехали в епархию, а владыка только что уехал в Великий Устюг на престольный праздник! Что делать? В Устюге у нас служил знакомый по монастырю батюшка. Попросили у секретаря разрешения ему позвонить, дозвонились, и он пригласил нас приехать: обещал разместить и даже показать город. Тут же пошли на автовокзал, купили билеты — и через девять часов (да-да, для той епархии это не расстояния!) мы в Устюге.
Великий Устюг
Служба только закончилась, богомольцы стояли у храма и ждали владыку, чтобы взять благословение. Пристроились и мы. Увидев нас, он удивился и спросил: «Вы как сюда добрались?» — «На автобусе, владыка, приехали на праздник и с вами поговорить». Кратко рассказали, что у нас случилось. «Хорошо, я батюшке позвоню», — сказал он, выслушав нас, и пошел отдыхать и готовиться к завтрашней службе.
После литургии владыка сказал проповедь. Она была на тему евангельского чтения, но не того, которое читалось в этот день. И сказал Господь Своим ученикам: «Если где войдете в дом, оставайтесь в нем...», «И в какой дом войдете, там оставайтесь...», «Не переходите из дома в дом...». Говорил очень строго и, нам показалось, смотрел на нас. Мы сразу поняли: что-то случилось. И не ошиблись. Владыка звонил батюшке, а батюшка — ничего не знал!..
Как так могло получиться?.. Мы недоумевали... Да, козни вражеские! Вот же они налицо...
После наших объяснений владыка смягчился и сказал: «Придете ко мне в епархию, будем решать, куда вас девать», — и уехал.
А мы знакомились с городом.
Когда мы уезжали из Вологды, то думали, что едем в какую-то глухомань. Но уже по дороге мы поняли, что это не так. Природа менялась, вместо однообразной равнины, покрытой смешанным лесом, мы увидели просторы, реки с крутыми берегами, храмы-корабли в Тотьме, а когда подъезжали к Устюгу, то аж дух захватило: блестела вода — был разлив рек Устьи и Юга, — блестели на солнце купола многочисленных храмов. Такого мы никак не ожидали увидеть: вот она столица-то где! Храмов такое множество, что казалось, что это град Китеж!
Батюшка повез нас в Гледенский монастырь, что неподалеку от города, там находился музей. Посмотрели иконостас, походили по монастырю, поднялись на колокольню. Познакомились с женщиной, которая занимается историей этого древнего монастыря. Она посетовала, что никак они не дождутся, когда же у них откроют монастырь. «А что, тут разве можно служить? — спросили мы ее. — Здесь же экспозиция». Объяснила: в подклете им выделили уголок, и там они сами молятся как умеют, а иногда уговаривают кого-нибудь из батюшек отслужить у них молебен. Прихожан немного, ходят в основном местные бабушки, да их уже мало осталось... Но они надеются, что монастырь откроют. «Вот и в этот раз мы подошли к владыке, просили его о монастыре, а он сказал: ‘‘Плод еще не созрел’’». Я ему говорю: «Владыка, да он уж сгнил!» Но он ничего нам не обещает. Говорим ему: «Владыка, вы нам хоть одну монашку пришлите, чтобы она научила нас молиться, все остальное мы сделаем: и кельи, если нужно, поставим, вот тут, вдоль забора, деревянные, музей не будет возражать, и прокормим тех, кто согласится тут жить. Нужен нам монастырь, нужен!» — рассказывала она нам, поглядывая на мать И. — та была в подряснике.
Ну, думаем, наверное, не зря нас батюшка сюда привез. Может быть, владыка нам тут пожить разрешит: маленький домик есть, еды принесут, а молиться их мать И. научит, были бы Минеи... Ну уж Минеи-то достанем! Так размышляя, мы простились с гостеприимным Устюгом.
* * *
Владыка встретил нас ласково и сказал, что он решил перевести нас на Покров. Это тот самый храм неподалеку от Кириллова, где молились наши бабушки. Место уединенное, служил там одинокий священник, после службы все немногочисленные прихожане сразу же разъезжались по домам. Владыка сказал, что это лучшее место в епархии и он надеется, что когда-нибудь там сложится монашеская община. Назначает монахиню И. старшей, а меня ей в помощь. Мы должны будем печь просфоры, читать в храме, поддерживать там порядок. Мать И. будет писать иконы, а меня он благословил составлять описание старинного кладбища: уже давно я начала записывать рассказы наших бабушек, старых прихожанок, о тех, кто там погребен, и говорила об этом владыке. Глядя на нас, он почему-то сказал пословицу: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Был с нами очень доброжелателен. А на прощание он подарил нам плоскорез Фокина, чтобы мы обрабатывали им огород. Позвонил водителю и благословил его отвезти нас на рынок, чтобы мы купили там семян. И на епархиальной машине мы туда и поехали...
Вернулись на приход, рассказали о своем скором отъезде. Все за нас порадовались. Да и батюшке, на чью голову свалились, мы уже изрядно поднадоели со своими «исканиями», у него своих проблем хватало — и приходских, и семейных...
Прихожане нам подарили увесистый мешочек белозерского лука севка (это такой сорт сладкого лука, который растет в тех краях), и мы стали ждать, когда сойдет лед с Шексны и откроется переправа, чтобы нам перевезти вещи на Покров.
Вместе с нами радовались и наши бабушки. Особенно Антонина. Она только что похоронила сестру, и жить одной ей было трудно, а тут мы рядышком. И мы подумали: ведь это Промысл Божий, что мы едем на Покров! Ведь мы можем взять ее туда и будем за ней ухаживать!
Обрадовался и покровский батюшка, к которому мы приехали (пока еще без вещей). Сказал, что большой церковный дом пустует и он нам отдает его половину, что в храме дел невпроворот, бабушки стареют и убираться им становится не под силу, чтецы нужны, так как бабушки уже плохо слышат, а главное — пустует огород на южном склоне, а это совсем никуда не годится! Кто жил на Севере, тот знает, что такое южный склон!
Вот и плоскорез Фокина нам пригодится, подумали мы, и семена, и мешочек лука! В Кириллове мы купили синенькие атласные ленты, чтобы сделать закладочки в богослужебные книги, ведь храм Богородичный. И мы будем жить тут под покровом Божией Матери!
Вместе с Антониной спели «Тебе, Бога, хвалим...», поминая старца Федора, который говорил своим чадам, благословляя ежедневно пропевать благодарственную песнь святителя Амвросия Медиоланского: «Будете благодарить, будет и за что благодарить!»
Как мы не попали на Покров
В общем, все радовались... Но мы как-то упустили из виду, что Покров находится близко не только к Кириллову, но и к монастырю, где мы жили раньше. Как выяснилось, матушка, узнав о перемещении нашей «шайки», не на шутку встревожилась. И когда мы через недельку приехали на Покров, батюшка уже не был так рад, как в прошлый раз. Он сказал, что возьмет нас конечно же, но поселит не в большой дом, а в половине маленького и что на южный склон уже претендует регент... Мы согласились. «Всяко ладно», — как говорила наша Антонина.
Еще через неделю открылась переправа, и мы с коробками, сумками, ведрами, плоскорезом Фокина и луком поехали на Покров... Но жить нам там, как опять же сказала наша Антонина, «не пришлось». Батюшка нам отказал окончательно и бесповоротно. Он сказал, что разговаривал с матушкой и взять нас не может.
И вот мы со всеми нашими пожитками оказались у Антонины, а она занимала комнатку в двухэтажном деревянном доме. Забили вещами весь коридор. Позвонили архиерею, он очень удивился и сказал, что с батюшкой он поговорит. Переговоры продолжались долго... Но и после переговоров батюшка не изменил своего решения, к тому же они с владыкой были близкие родственники и он, наверное, мог позволить себе его не слушаться...
Тут до нас дошел слух, что из монастыря ушла послушница (надо сказать, что в нашем монастыре это было делом настолько обычным, что никто не удивлялся), а она регент и очень хорошая певчая и бухгалтер, к тому же, как вдруг выяснилось, она духовное чадо покровского батюшки, обосноваться хочет у своего духовного отца, то есть на Покрове. Но так как здоровье у нее было неважное, а одной там жить трудновато, они с батюшкой решили все-таки взять мать И., которая будет ей помогать и за ней ухаживать. Мне же батюшка сказал следующее: «Тебя я не возьму, потому что тебя не примут бабушки-прихожане, ты слишком интеллигентная, и вы не уживетесь, у тебя с ними психологическая несовместимость — как в космосе, знаешь, бывает такое!» Так и сказал — и как припечатал меня тогда этими словами. И посоветовал мне уезжать в Москву.
Мать И. на их предложение не согласилась. Да и как же мы в такое время бросим друг друга? Так что живем дальше...
Но что нам делать с луком? Антонина сказала: «Лук пора садить». На ее маленьком огороде он весь не поместится. Мы почему-то были уверены, что этот лук нам еще очень понадобится. Решили освоить пустырь, начали копать, но сразу же появились хозяева и посадили там картошку. Тогда бабушки разрешили нам «садить» его на своих огородах и выделили нам по грядочке... Так что лук мы определили. А нам-то теперь куда деваться?
В конце июня престольный праздник, и должна быть архиерейская служба. И мы опять стали ждать местного владыку, чтобы спросить: «Что нам делать дальше и как жить?» Вернее, больше его ждала мать И.
После разговора с покровским батюшкой что-то в моей жизни изменилось. Я стала задумываться над его словами «про космос», и они ввергали меня если не в уныние, то в состояние растерянности и крайнего недоумения. Сколько лет я езжу сюда, общаюсь с бабушками и никогда не чувствовала какой-то несовместимости. Ну понятно, одно дело — гостить, другое дело — жить... Как же я раньше-то ничего не замечала? Вот батюшка видел меня раз пять, не больше, пару раз я у него очень кратко исповедовалась в каких-то «дежурных» грехах — и как же он все понял?! Да еще так твердо сказал. Он как будто выстрелил в меня этими словами и попал в яблочко! И я чувствовала в груди «стрелу»! При этих размышлениях она у меня ныла и ныла, и избавиться от нее я не могла.
* * *
Когда-то давно меня спросили: «А где твоя Родина?» — «Родом из Подмосковья», — ответила я. А потом задумалась: «А Родина-то моя где?..»
В паспорте записано, что родилась в деревне, куда отца направили восстанавливать школу: он как военный — куда посылали, туда он ехал, и мама с ним. Жили мы в казенном доме, и мне был только год, когда его снова перевели в рабочий поселок, где я и прожила всю свою сознательную жизнь. В этом поселке городского типа была огромная фабрика и такой же завод, было три школы, директором одной из них был отец, даже жили мы при школе, где располагалась наша квартира. Этот ПГТ[2] — моя Родина? Нет, Родина — это что-то другое!..
Вот мои родители, которые появились на свет в маленьких деревеньках, стоявших в разных концах Клинско-Дмитровской гряды, считали их своей Родиной, хотя уехали оттуда молодыми и больше не возвращались. Может быть, потому, что там когда-то жили их родители, и родители их родителей, и их родители... и их косточки где-то там лежат на разоренных кладбищах, около полуразрушенных храмов. Для родителей этот вопрос не возникал. Отец даже в конце жизни написал книгу воспоминаний о своей любимой деревне — своей малой Родине.
Когда меня спрашивали, почему я все время езжу в Кириллов, родом, что ли, я оттуда, я отвечала: «У меня там бабушки живут». — «Что, обе бабушки в Кириллове?» — «Да нет, не две, их больше». — И начинала загибать пальцы. — «Так это твои не родные бабушки?» — «Они мне как родные».
Я тогда еще не знала, что, кроме кровного, есть еще родство духовное и что оно крепче даже самых сильных родственных связей. Таких высоких слов, как «духовная родина», я употребить не могла, а просто говорила: «Да, родина моя там — у меня там бабушки живут». И теперь вот оказывается как — несовместимость...
Когда я читала святителя Игнатия, то «стрела» переставала давать о себе знать, а после окончания чтения — опять ныла и ныла... Можно было бы позвонить владыке, но что я ему расскажу по телефону? Да и сил почему-то не было для такого разговора. Позвонила знакомому батюшке в Новоспасский и обо всем кратко рассказала, он сказал: «Так возвращайтесь! Владыка ведь знал, что вы вернетесь!» Я еще больше растерялась. Вот оно как!.. Владыка знал!..
А пока мы живем у Антонины, помогаем ей на ее маленьком огородике, ходим в гости к бабушкам, а они иногда приходят к нам, пьем чай с рогульками (это такие пирожки с картошкой), слушаем их рассказы, и я стараюсь что-то записывать, чтобы не забыть.
Дожили до преподобного Кирилла. Приехал архиерей. Мы втроем (с нами еще была наша Антонина) подошли к нему под благословение. Мы с Антониной отошли, а мать И. осталась, и ей владыка сказал, что он теперь уже и не знает, куда нас девать, и чтобы мы сами искали себе место. Но мать И. может при желании вернуться в монастырь, сказал владыка, и он считает, что это будет правильно.
Но, надо признаться, такого желания у нее не было...
Ну что ж, надо мне собираться в Новоспасский, чтобы спросить, что же дальше делать и как дальше жить. Денег на дорогу дала Антонина.
У владыки в Новоспасском
Владыка слушал меня очень внимательно. Когда я ему рассказывала про Покров и передала слова батюшки про мою «несовместимость с бабушками — как в космосе», он переспросил: «Что, так и сказал?» — «Да, так и сказал», — ответила я, и мой голос сорвался. «Ну что же, раз епархия не принимает, ты всегда можешь вернуться». «Почему епархия не принимает? Кто я такая, чтобы меня принимать или не принимать? Просто не складывается почему-то...» — подумала я. А владыке сказала: «А как же мать И.? А Антонина? Как же я их оставлю?» — «А ты знаешь архимандрита Н.? — вдруг спросил владыка, — он уже в годах, опытный духовник, когда-то был духовником епархии, у него на приходе тоже что-то вроде женский общины, вы бы съездили к нему — поговорили».
У отца Н.
Храм, где служил отец Н., находился на окраине Вологды, на старинном кладбище. Долго мы рассказывали батюшке о наших злоключениях, путались... Он внимательно и терпеливо нас слушал. А сказал следующее: «Никто в епархии вас без благословения архиерея не возьмет! И я вас тоже не возьму. Возвращаться в монастырь матери И. нельзя, будет то же самое, если не хуже, а вот попроситься у архиерея в другой женский монастырь монахиня может. Что и надо сделать, написав ему прошение и указав причины, по которым она не может жить в монастыре, где была пострижена». — «Но ведь в епархии нет других женских монастырей?» — спросили мы. «Ну что ж, тогда надо ей проситься из епархии», — сказал нам отец Н.
Значит, надо уезжать?!
И опять я подумала про Кириллов и Антонину. Ведь ей нужна помощь.
Надо отметить, что бабушки наши, а многим из них было в то время под 90, хотя и немощные, но сами себя обслуживали. Правда, к ним, как к одиноким, «ходила соцпомощь», но много раз мы наблюдали, как они приход этой «соцпомощи» ждали. Оботрут везде пыль, сами вытрясут половички, выметут пол, вынесут стулья, чтобы не мешали, нагреют воды, в ведро положат тряпку и рядом поставят «ленивку» — так они называли швабру. Потом поставят чайник и накроют на стол... А когда придет женщина из социальной помощи, то ей только надо этой «ленивкой» пройтись по крашеному полу, а потом обязательно попить чайку с «рогульками» и «налётушками»[3], которые были специально по этому поводу испечены. После этого бабушки распишутся в тетрадочке, что уборка была произведена и беседа с ними проведена.
Но Антонине действительно одной было тяжело. Надо было носить дрова, выливать ведро, так как удобств в доме не было. У нее была одна рука, хотя она и умела все этой рукой делать, но у нее часто кружилась голова, она падала. Один раз,
- Комментарии