На пути к себе

В небольшой повести Александра Яшина «Астма» по поводу переживаний главного героя замечено: «Человеком быть трудно». Суждение это вряд ли можно расценивать как оригинальное. Оно, пожалуй, даже относится к разряду расхожих. Если не дословно, то по смыслу нечто подобное говорилось и писалось неоднократно и до, и после публикации яшинского произведения в 1971 году. Но все-таки у Яшина сентенции этой придавался специфический, именно для него характерный смысл. Более того, она могла бы служить выражением самой сути понимания жизни, воплощенного и в стихах, и в прозе, и в личности писателя.

Впрочем, отчетливой границы между Яшиным-поэтом и Яшиным-прозаиком, Яшиным-человеком и Яшиным-художником не существовало. Его лирический дар давал о себе знать и в повестях, и в рассказах, и в постоянной тяге к общению с природой, и в трогательной заботе о судьбе молодых талантов: Василия Белова, Николая Рубцова, Александра Романова. Злободневные общественные проблемы легко приобретали у него характер глубоко личностных. Он относился к той категории художников, для которых литература не просто род занятий, а способ понимания окружающего мира и самого себя. Не случайно его кумиром являлся Лев Толстой, чей портрет висел в доме на Бобришном угоре, повергая в смущение и трепет пожилых сельчанок, привыкших видеть в красном углу не изображение сурового, косматого старика, а божницу с иконами. Как и о Толстом, о Яшине вряд ли можно судить лишь по произведениям, в отрыве от биографии, от мучительных духовных исканий. И сложности их отношений с окружающими людьми во многом объясняются напряженностью внутренней жизни, а не изъянами характера. Как и его кумир, Яшин наглядно воплощает мысль о том, что литература, и прежде всего литература русская, — это не только совокупность текстов, но и «живая жизнь» их создателей.

Ему действительно было нелегко: и отрекаться от себя прежнего, каясь с трибуны II Всесоюзного съезда писателей в грехе приукрашивания советской действительности, и искупать этот грех своим творчеством, и переносить после публикации «Вологодской свадьбы» нападки людей, которые, казалось бы, должны горой стоять за него, и запоздало сожалеть о том, что оказался в числе членов правления Союза писателей, осудивших Пастернака, и тратить силы на унизительную для писателя борьбу за средства существования, и остро переживать чувство одиночества в семье, и испытывать горькое счастье поздней любви, и в ожидании близящейся смерти, за три месяца до нее, признаваться: «Трудно представить себе что-либо более печальное, чем подведение жизненных итогов человеком, который вдруг осознает, что он не создал и сотой, и тысячной доли из того, что ему было положено сделать».

Сделанного Яшиным оказалось достаточно, чтобы оставить заметный след и в литературе, и в памяти людей, общавшихся с ним или знакомых с его произведениями. Он был тружеником по призванию и по убеждению, видевшим в работе над словом и над самим собой спасение от разрушительных сил, бушующих как вне, так и внутри человека. «Пишите, пишите, пишите», — не уставал он твердить молодым писателям. Процесс же писания для него самого был неотделим от сохранения и воспитания в себе человека. Его земляк Константин Батюшков как-то заметил: «...сделал дурно сегодня — не унывай: теперь упал — завтре встанешь. Не валяйся только в грязи». И падать, и подниматься Яшину доводилось не раз. Благодаря способности не отрекаться от себя упавшего, вставать и идти дальше во что бы то ни стало он обрел черты замечательной личности. И своей жизнью, и своим творчеством он убеждал: «Человеком быть трудно, но жизненно необходимо». И еще: человеческое время скоротечно, посему... «Спешите делать добрые дела!»