Андрей Звягинцев. Знак беды

Вы — свободны!

А.П. Звягинцев

Свобода вне Христа — беспутная и лживая погибель.

Серафим (Роуз)

Первый полнометражный фильм Андрея Звягинцева «Возвращение» вызвал у меня двойственное чувство. С одной стороны, я понял, что в наш кинематограф входит человек со своим, ни на кого не похожим мироощущением, причем прекрасно умеющий работать с актерами и сотрудничать с оператором. С другой же — в его сравнительно несложном, скорее уж бытовом, чем интеллектуальном фильме настораживала череда абсолютно ничем не обусловленных недосказанностей и темнот. Почему бы, к примеру, не прояснить для зрителя, откуда вернулся отец семейства? И зачем это главный герой картины, лет десять не видевший собственного ребенка, вместо того чтобы приглядеться к новым для него реалиям жизни, прямо с порога начинает вдруг тиранить мальчика? Что это, банальный непрофессионализм плюс нравственная незрелость автора или какой-то особый взгляд на вроде бы очевидные вещи? Откровенно говоря, при всей своей непохожести фильм Андрея Звягинцева «Возвращение» чем-то напомнил мне песни Бориса Гребенщикова: те же бесконечные темноты и недосказанности, казалось бы, на пустом месте; образы, лишенные четких и до конца осмысленных очертаний; бесчисленные намеки, да только на что — не ясно...

В наше странное время, когда мало кто устремляется к неспешному постижению законов духовной жизни, а в искусстве — к пошаговому воспроизведению драматургии человеческих судеб, такое вот зрелище многим из зрителей нравится. Оно не порабощает, не заставляет вдумываться и всматриваться в реальность, осознавая причинно-следственную цепочку незыблемых нравственных постулатов, положенных в основание окружающего нас мира. Оно не ранит и не взывает к полууснувшей совести, не будоражит вытесненного из памяти постыдного или злого — одним словом, легко и непринужденно, исподволь соблазняет нас не скажу что к сопереживанию, но к соумничанью, так уж точно; тем более в связке с высоколобым и высококультурным творцом-создателем «знакового кино». Многим же просто приятно следить за действом, снятым высокопрофессиональным кинооператором, тем более не на видео, а на пленку, и фантазировать вместе с автором на заданную им тему, а потом взять да и вложить в увиденное любой вам доступный смысл.

Собственно говоря, к такому прочтению и домысливанию автор и призывает. Ты, мол, такой продвинутый, — как бы нашептывает он зрителю своими темнотами и сокрытиями, — просмотри-ка мой эстетически безупречный, снятый на «Кодак» киношедевр да и вложи в него любой достойный тебя концепт...

И каково же было мое смущение и даже больше того — растерянность, когда в общем-то в бытовом сюжете простецкого фильма Андрея Звягинцева «Возвращение» мировая кино-элита на Венецианском кинофестивале увидела прямо-таки «бытийственную», «высокодуховную» притчу! Оказалось, что это не просто фильм о возвращении дурно воспитанного отца из мест не столь отдаленных и о его удивительном «воспитании» выросшего без папы сына. Нет, оказалось, что это фильм-притча о возвращении в наш постсоветский социум похеренного однажды Бога. И отец-де не просто зэк, не имеющий элементарного понятия о правильном обхождении с домочадцами, — ни много ни мало это Отец Небесный, который вернулся к земному Сыну, но, так как Его «Добро» за долгие годы повального атеизма стало для нас чужим, Он-де и гибнет, спасая мальчика от... Самого Себя.

Больно мудрено, да?

И тем не менее так писали.

Так вот и родился феномен Андрея Звягинцева. И с тех пор любой мутноватый образ, снятый увенчанным двумя «Золотыми львами» маэстро Звягинцевым, воспринимается нашим кинобомондом не иначе как многомерный религиозный символ.

Впрочем, Звягинцев не в обиде. Ведь его, новосибирца-простеца, помахавшего мало-мало метлой на московских улицах, наряду с питерцами Александром Сакуровым и Константином Лопушанским, а также с примкнувшим к ним гражданином Франции Павлом Лунгиным ввели как-никак в когорту современных российских религиозно мыслящих кинорежиссеров.

* * *

Уже в третьем полнометражном фильме «Елена» Андрею Звягинцеву удалось то, что не удавалось еще никогда и ни одному из постсоветских кинорежиссеров. Он сумел возвести в положительные герои очень богатого человека, то ли банкира, то ли вновь испеченного олигарха — одним словом, потомственного жреца в храме золотого тельца, или мамоны. (Профессия мужа Елены в фильме, к сожалению, не указывается.)

Впрочем, в подобных роликах такая конкретика и не обязательна. У религиозно мыслящих киноинтел­лектуалов, таких, скажем, как тот же датский кинорежиссер Ларс фон Триер, для доходчивости проводимой ими идеологии иногда даже место действия рисуют в виде квадратиков на асфальте, а герои картины до предела стандартизированы и сознательно лишены малейших привязок к обычной, нормальной жизни. Ведь для киноплаката (а эти фильмы ни на что большее в общем-то и не претендуют) всегда были характерны именно шаржированность и броскость внушаемой ими идеологемы.

Тем не менее у предтечи Звягинцева по возведению в положительные герои сегодняшних победителей жизни, богатеев и олигархов, — датчанина Ларса фон Триера в его нашумевшем «Довгиле» жрецы мамоны хотя бы показаны, согласно правде жизни, откровенными спекулянтами и бандитами. И вот, чтобы обелить их до состояния некой «новой киногероики», датскому киномэтру с характерной приставкой «фон» понадобилось всего-то навсего показать простой народ как скопище откровенных негодяев и подонков, которые, согласно логике киноповествования, ничего иного, как уничтожения, и не заслуживают...

У нашего киномэтра все немного «сложнее».

Откровенное кинодацзыбао Андрей Петрович сумел втиснуть в рамки бытовой драмы: только в таком прочтении «новый русский» Денежный Человек — то ли Олигарх, то ли свалившийся нам на головы поработитель ссудами под немыслимые проценты чинный и воспитанный Банкир — может быть воспринят зрителем как Человек Хороший. Русские, как известно, народ сострадательный. И если нас абстрагировать от реальности каким-нибудь бытовым инфарктом, да еще эгоисткой-доченькой, то мы сможем пожалеть даже стопроцентного упыря, пьющего из нас последние капли крови через бесчисленные банки, подставные инофирмочки и офшоры.

К тому же Андрей Петрович показывает нам Денежного Человека с бытовой достоверностью. Он одинок, заносчив, считает себя, естественно, выше и краше плебса, который он обирает исключительно по закону, принятому на его же денежки бесчисленными лоббистами — «народными избранниками» из Госдумы. Вокруг Денежного Человека холод и пустота. Да еще такая художественно утонченная, почти математически выверенная стерильность, что поневоле взвоешь от одиночества и женишься на простой, в общем-то недалекой, но теплой, дородной бабе из «старых и добрых русских»...

Впрочем, Елена — само имя должно уже настораживать своими аллюзиями в историю человечества — не так уж проста и добра, как кажется. Это прямо «троянский конь» в казалось бы неприступной крепости Человека Денежного. В принципе-то она добра, но больше к Единокровным Родичам, чем к Дальнему ей Сожителю, и ради жизни и счастья Внука она вполне готова пойти и на преступление. В данном, конкретном киношном случае — на убийство полностью ей доверившегося чужого и чуждого ей по крови — честнейшего Человека Денежного^[1].

И вот тут, как мы понимаем, вроде бы бытовая драма Андрея Звягинцева «Елена» в силу законов его творческого мировидения превращается в Притчу. Причем в Притчу о Религиозно-нравственном столкновении двух непримиримых цивилизаций: традиционно русской, пусть и несколько пост- уже, но все-таки изначально православной цивилизации граждан Третьего Рима, с торгово-денежной цивилизацией вечных скитальцев между народами, рационально мыслящих талмудических иудеев.

Не много, но и немало...

И кто выглядит благороднее, добрее и честнее в этом столкновении — сами, мол, догадайтесь. Да и к чему приведет потом ваша гнусненькая победа над Человеком Денежным, — помните, надеюсь, новорожденного младенца, так долго и так беспомощно перекатывающегося по белоснежным перинам поверженного Скитальца, — тоже еще вопрос!

Вот такой с виду простецкий фильм и вроде бы на бытовую тему.

И снято в нем все «по-честному».

Да, действительно, когда единственным критерием истинности становится количество заработанных человеком денег, традиционный гений торгово-денежных махинаций и законного высасывания всех соков из отдавшегося в услужение золотому тельцу народa выглядит куда привлекательнее, честнее и благороднее, чем толпы ободранных им до нитки бывших «совков» — россиян, готовых за лишний доллар пойти на любое мыслимое и даже немыслимое преступление.

Да только правда ли это по существу?

По факту нашей сегодняшней жизни вроде бы, повторяю, да.

И по логике фильма — тоже.

Но вот правда ли это на уровне, так сказать, бытийном?

Это еще вопрос!

Не единожды в Ветхом Завете, в Торе, Богом избранному народу втолковывается о том, что нельзя давать деньги в рост «брату своему». В книге Исход сказано: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста» (Исх. 22, 25)^[2]. Во Второзаконии повторено c уточнением: «Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что [можно] отдавать в рост. Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост, чтобы Господь, Бог твой, благословил тебя во всем...» (Втор. 23, 19–20)^[3].

Выходит, что, когда представитель денежной цивилизации дает в кредит под проценты деньги, он автоматически исключает в своем сознании получателя кредита из числа своих «братьев».

И это, пожалуй, самое главное.

Представитель денежной цивилизации еще до всяких сделок с людьми не своего круга, с людьми-«не братьями», относится к ним как к объекту эксплуатации. А все экивоки и дружественные заигрывания с будущими должниками по кредитам под немыслимые проценты — всего лишь дымовая завеса эксплуатации, а по-человечески говоря — элементарное лицемерие и дьявольская льстивость. Что в общем-то и подтверждает сегодняшняя наша действительность и мать социальной правды статистика. Стоит нам непредвзятым оком окинуть сегодняшнюю нашу жизнь, как мы тут же увидим миллионы обездоленных и лишившихся в результате неправедного «кредитования» жилья (бомжей и чуть ли не треть страны едва сводящих концы с концами «старых русских»). И не увидим, что самое любопытное, ни одного банкира или олигарха, которого отравила бы какая-нибудь вогнанная им в отчаяние мстительница Эсфирь, пардон, Елена!

Откуда же, спросим мы, смогла зародиться у Звягинцева сама идея такого далекого от реальной жизни фильма, как «Елена»?

Открываем Тору, Ветхий Завет и сразу после убийства Авеля Каином читаем ответ братоубийцы Богу: «И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно.

Вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня» (Быт. 4, 13–14).

Выходит, что каиновы трепет и боязнь отмщения за убийство брата (за разграбление земли проживания «большого народа», в недрах которого приходится паразитировать «малому») были истинной причиной такого лукавого кинопроизведения, как «Елена».

И тут уж одно из двух: либо Звягинцев выполнял заказ денежных каинитов — продюсеров и спонсоров его фильма, либо в нем, как в «честном» художнике — о чем он неоднократно заявлял и продолжает заявлять в своих многочисленных интервью, — сама кровь, текущая в его жилах, выдала на-гора столь лукавый, саможалостный каинский продукт.

* * *

Последний фильм Звягинцева «Ле­виафан», несомненно, является продолжением вышеупомянутой «Елены».

Несколько слов о названии. Из Книги Иова мы узнаем о том, что бехемот, или левиафан (в синодальном переводе с еврейского на русский язык, в переводах С.С. Аверинцева, в иудейской традиции М.И. Рижского и А.С. Десницкого), есть образ диавола, крокодил, морское чудище, под брюхом которого сосредоточено все золото мира. В пояснении Е.А. Авдеенко — золото не сакральных сосудов или приисков, не сокровищ или личных украшений, а деньги движущиеся, обращающиеся и в конечном итоге собирающиеся в одном месте. В древности это было золото Тира. Потом, после его падения, вместе с еврейскими капиталами и банкирами центр мировой торговли переместился в Венецию. Оттуда в Амстердам, из Амстердама в Лондон, из Лондона в Нью-Йорк. А сейчас, как мы видим, центр мировой торгово-финансовой пирамиды мало-помалу перемещается из США в Сингапур и на Тайвань. Но в конечном итоге, как мы это точно знаем из последней пророческой книги Библии — Апокалипсис, ключ от центра всех мировых торгово-финансовых операций окажется в руках у одного-единственного представителя колена Данова, у самовластного духовного и светского правителя всего мира — у антихриста. Тот в свою очередь воссядет править во вновь отстроенном Третьем Иерусалимском храме, в духовном Египте или Содоме, в тогдашнем земном Иерусалиме.

Правда, глубинно библейская традиция понимать под Левиафаном диавола, а в собранном у него под брюхом золоте всех мировых торговых и банковских операций видеть еще допотопного идола — золотого тельца, или мамону в Новое время с легкой руки английского философа Томаса Гоббса^[4] несколько обмирщилась и выхолостилась. И вот уже под Левиафаном утратившие глубинное религиозное понимание сути вещей представители Запада стали видеть лишь современное тоталитарное, а там и просто авторитарное, то есть правильно иерархически выстроенное и хорошо структурированное, государство. Звягинцев же в свою очередь пошел по пути подмен еще на один шаг дальше. Толком не разобравшись ни во внут­ренней сути государства (в одной из трактовок Святых Отцов являющегося тем самым «удерживающим», который своими охранительными законами по поддержке национально-культурных ценностей будет до времени сдерживать мир от полного разложения под действием либераль­но-эгалитарной пропаганды накануне прихода антихриста), ни в сути мистической представительницы Неба на земле — Церкви, он во всех наших сегодняшних бедах огульно обвинил «симфоническое сращение» нынешнего российского государственного аппарата с реальной РПЦ. И именно эту «симфонию» наших новых российских властей он назвал по старинке Левиафаном. Впрочем, судя по интервью английской газете «Гардиан», Звягинцев замахнулся не только на ныне действующую систему власти в Российской Федерации. Здесь все, мол, «находится в руках одного человека, а все остальные находятся в вертикали подчинения, и, живя в ней, ощущаешь себя как на минном поле, причем у вас нет особых перспектив — ни в жизни, ни в профессии, ни в карьере, если вы не “подключены” к ценностям системы». Нет, Андрей Петрович со свойственными ему пафосом и любовью к глобальным обобщениям вслед за другим известным кино-мессией — Павлом Лунгиным замахнулся на гораздо большее. Огульно и абсолютно бездоказательно он обвиняет Русь, изначально присущую ей традицию «симфонического единства светской и духовной властей» вообще в тяге к «левиафанству». В частности, он вещает: «Это глупое устройство общества, которое является вечным проклятием нашей территории» (выделено мной. — И.Ж.).

А в другом интервью, данном уже телепрограмме «Вместе», на в общем-то безобидный вопрос: «Вы вообще человек верующий?» (в фильме достаточно выпукло представлена вся клерикальная история) Звягинцев, в частности, отвечает: «Я вам так скажу: вы очень точно определили тему, что речь идет о клириках. Клирик — это священнослужитель, призванный служить Богу. При этом он вступает в альянс со светским: с государством, с чиновничеством и так далее. Вот и все. Для этого необязательно быть верующим или неверующим. Для этого достаточно быть зрячим и видеть, что это против Бога, это против церкви, это против православия — вступать в альянс с государством и с его институтами»^[5].

Вот такие у нас теперь «ревнители» Православия.

А вот Сергий Радонежский, к примеру, совсем не стеснялся «вступать в альянс» с тогдашним великим князем московским Дмитрием, прозванным в честь победы над грозным монголо-татарским ханом Донским. Так, когда в 1365 году нижегородский князь Борис отказался поддерживать Дмитрия в его усилиях сплотить вокруг Москвы всю тогдашнюю Русь, Сергий по просьбе святого митрополита Алексия, наложившего на Нижегородско-Суздальскую землю суровый церковный вердикт, сам, своими собственными ножками сходил из Радонежа в Нижний Новгород и там запечатал все храмы в городе, запретив крестить, венчать, отпевать и совершать литургию до тех пор, пока князь Борис в конце концов не смирился. И только после такого вот «альянса» государственной (великий князь Дмитрий) и духовной (святитель Алексий и св. Сергий Радонежский) властей и стало возможным в принципе освобождение земли Русской от двухвекового татаро-монгольского ига.

Я уж не говорю о том, что вопрос о взаимодействии духовной и светской властей в стране — это вопрос далеко не наш. Возможно, он и «проклятье», да только не нашей лишь территории. Непростая проблема взаимоотношений духовной и светской властей в народе — это, пожалуй, наиглавнейшая, если не стержневая проблема ВСЕЙ МИРОВОЙ ИСТОРИИ. И оттого, где, как и в чью пользу главенствования — светской или духовной власти — эта проблема решалась (да и теперь решается), зависели (и зависят) судьбы и своеобразие ВСЕХ МИРОВЫХ КУЛЬТУР — начиная еще с шумеров и заканчивая все той же, предсказанной Иоанном Богословом в Апокалипсисе будущей всемирной империей антихриста.

Читать утомительную лекцию на эту тему я, естественно, не стану. Напомню лишь вкратце для тех, кто еще полностью не «освободился» от ненавистных пут многолетнего систематического образования: в эпоху после Христа на благословенном для всех наших нынешних антиклерикалов Западе вопрос о приоритете светской или духовной власти в Европе долгое время, едва ли не тысячелетие (!), решался в пользу главенства пап. И именно в силу победы там так называемого папоцезаризма, как справедливо подметил еще Ф.М. Достоевский, Запад к Новому времени с роковой неизбежностью пришел понемногу к полной внутрикультурной, а там и общецивилизационной «расхристианизации». В наши же непростые дни эта внутрисистемная хворь Европы привела ее к откровенному и уже не разрешимому в рамках западной парадигмы цивилизационного развития отрицанию всех божественных установлений, чем и превратила хваленый западноевропейский гуманизм в откровенно узаконенный и тоталитарно навязываемый всему остальному миру содомизм.

Прямо противоположное решение этого же вопроса — византийский цезарепапизм, или главенство светской власти над духовной, привело к постепенному угасанию Духа в Восточной Римской империи с последующим порабощением ее более молодым и горячим в вере мусульманским миром.

Мы же, «на нашей территории», вот уже вторую тысячу лет пробуем отыскать гармоническое единство духовной и светской властей в стране, или так называемую «симфонию»^[6].

Своеобразие поиска «симфонического единства» светской и духовной властей в России сразу после распада СССР заключается в следующем: с началом второй либерально-демократической революции в России — 1989–1992 годов — наш народ точно так же, как и накануне первой — 1917 года, — был «соблазнен соблазном»^[7] даруемых ему сверху «свободы» и «демократии».

Странно, но весь «совок», включая госслужащих и даже РПЦ, прошедшую неплохую школу при дворе победившего атеизма, с невероятной радостью приняли этот данайский «дар». И хотя даже друг и соратник М.С. Горбачева — А.Н. Яковлев со свойственной ему прямотой и ясностью как-то раз прояснил с экрана: «Я не понимаю, почему все так радуются. Ведь в принципе просто одна система принуждения, более эффективная и незаметная, сменяет другую, более откровенную и неповоротливую», — никто почему-то не внял ему.

А напрасно. Буквально через полгода с момента его судьбоносного выступления грянула «перестройка», а еще через пару лет «свобода» и «демократия» для большинства постсоветских граждан обернулись невиданной зависимостью от мирового рынка, а значит, и от мамоны. Деньги стали мерилом всего и всех, а прибыль и эффективность — единственными критериями истинности и праведности. Все это привело к тому, что заводы по всей стране закрыли якобы из-за неконкурентоспособности, даже в таких «продвинутых» отраслях промышленности, как космическая и военная; колхозы же уничтожили вроде бы ради создания оптимальных условий для работы фермеров и предпринимателей. Так что диапазон возможностей для простых обывателей сузился до размеров торговой точки на самом гнилом базаре и до охранного предприятия. Те же, кто не вписался во вновь победившие рыночные реалии, со временем «выпали в осадок». И с тех пор они называются просто лузерами, то бишь проигравшими. Одни из них превратились в абсолютно свободных от социума бомжей, другие — в богатых московских квартиросдатчиков, ну а в провинции, где стоимость на недвижимость и уровень зарплат на несколько порядков ниже, чем в столицах, — в обыкновенных нищих, едва-едва сводящих концы с концами.

К сожалению, «виперы», или победители, этой жизни оказались в положении не намного более свободном, чем бомжи. Если последние, освободившись от всяких тягл, как общественного, так и внутрисемейного и даже личностного характера, стали ПОЛНОСТЬЮ ЗАВИСИМЫ от каждого встречного, вольного дать им или не дать ломоть гнилого хлеба и выгнать или не выгнать лютой январской ночью из прилегающего к его жилью подъезда, то так называемые предприниматели и финансово-экономическая элита нации стали НАПРЯМУЮ ЗАВИСИМЫ от высокопроцентного банковского кредита и от тех международных структур, которые НА СТРОГО ОПРЕДЕЛЕННЫХ УСЛОВИЯХ возвели бывшего советского инженера или талантливого тренера на пьедестал «нового русского» Банкира, Торгаша Всероссийским Краденым, а то и Олигарха.

Госслужащие и даже Сам Президент страны тоже попали как кур в ощип. Если уж В.В. Путин то называет себя менеджером, то заявляет, что он пашет «как раб на галерах», то что же тогда говорить обо всей ниже раскинувшейся пирамиде власти: как верно подметил Звягинцев, все они ПОЛНОСТЬЮ ЗАВИСИМЫ от Первого, от Системы.

А вот Первый-то от кого зависим?.. Правильно, от Мировой Денежной Закулисы, в руках которой сосредоточена реальная мировая фи­нансово-экономическая власть. Другими словами, опять-таки от того же — столь приглянувшегося А.П. Звя­гинцеву — эстетически безупречного и эффективно мыслящего Денежного Человека из его же второго полнометражного художественного фильма «Елена».

И только у РПЦ, в отличие от всех прочих слоев и прослоек общества, в первые годы после второй либерально-демократической революции в России был, да и остается (!) выбор. Можно было, к примеру, по совету всероссийского старца Иоанна (Крестьянкина) «сосредоточиться на подъеме общинной жизни» и только после того, как она окрепнет и станет хотя бы вровень с уровнем понимания задач, прав и обязанностей общинников до революции 1917 года, в случаях явной необходимости (!) начинать работать на расширение. На десятину, сдаваемую с зарплаты сознательными и ответственными мирянами, а также на деньги примкнувших к ним оглашенных начинать ремонтировать старые или строить новые храмы, вести посильную миссионерскую деятельность среди почти полностью расхристианизированного населения России и т.д.
и т.п.

Но можно было все сделать и по-другому.

«Освободившись» от трезвого мнения «маргиналов» — так обозвал тогда практически всех мирян, пронесших веру в Христа Спасителя через все притеснения и застенки безбожной советской власти, бывший сотрудник журнала «Коммунист», сын профессора атеизма диакон Андрей Кураев, — сделать большой и решительный шаг вперед, к «освобождению» епископата от косности и обскурантизма лайков или народа Божьего... То есть фактически пойти по широкой и торной дороге так называемого Второго Ватиканского собора 1962–1967 годов, когда элита католической церкви в погоне за массовостью вынуждена была пойти на некоторые уступки бывшим своим непримиримым духовным противникам — главным кредиторам и спонсорам Нового времени талмудическим иудеям. И, став с тех пор называть их «старшими братьями по Библии», закономерно утратила доверие едва ли не львиной доли истинно верующих католиков.

И вот, не обратив внимания на мнение духоносных старцев, — с мнением Иоанна (Крестьянкина) полностью был согласен духовник патриарха Алексия II архимандрит Кирилл (Павлов), — элита РПЦ вслед за Святым престолом сделала главный упор на массовость, а значит, и на возрождение чисто внешнего благочестия. Будто под кальку многочисленных бравурных заявлений периода первой либерально-демократической революции — 1917 года, в 2003 году игумен Свято-Данилова мужского монастыря о. Петр (Мещеренинов) в своей нашумевшей книге «Беседы о вере и Церкви», в частности, заявил: «Впервые за все время своего существования Русская Православная Церковь оказалась абсолютно свободной!» Удивительная забывчивость как недавней истории нашей страны, так и элементарных законов духовной жизни. Люди, всерьез считающие себя рабами Божьими и ежедневно проповедующие с амвона о благом Христовом крестоношении, вдруг, как и восемьдесят лет назад, в марте–апреле 1917 года, как-то враз запамятовали, что любая «свобода» вне Христа, а уж тем более «абсолютная» (!), с роковой неизбежностью приводит несчастных освобожденцев в очередное рабство. После первой либерально-демокра­тической революции в России этими отрезвите­лями-поработителями наших не в меру разгорячившихся клириков и владык стали большевики. А вот после второй такой же — 1989–1992 годов — епископат отрезвляют... спонсоры.

Вначале это были так называемые братки. Откупаясь от Бога положенной десятиной из неправедно нажитых богатств, они щедро давали деньги на восстановление старых, порушенных при Советском союзе храмов или на храмовый новострой. И хотя по-хорошему «денег крови» у активно действующих бандитов брать на святое дело, естественно, не положено, — скажем, оптинский старец о. Амвросий (Гренков) не брал даже носового платка у нераскаявшегося злодея (!), — наши сегодняшние отцы ради быстрого возрождения былого внешнего благолепия стали их повсеместно сцапывать. Чем, собственно говоря, и предрешили будущие совершенно справедливые наезды в духе Андрея Звягинцева.

Впрочем, не эти кровавые медяки стали «самыми страшными» поступлениями в кассу сегодняшней РПЦ. Куда больших уступок и канонических умолчаний потребовали от церкви за свои многомиллионные спонсорские вливания те самые милые сердцу Звягинцева высококультурные денежные мужи — банкиры и олигархи, в основном, естественно, иудеомасонского обрезания. Внешне довольно милые и тактичные, но внутренне убежденные и непримиримые враги Православной церкви, эти главные мировые деньгодержатели стали спонсировать мамонолюбивую часть епископата за почти не заметные никому из внешних уступки и умолчания каноническо-догматического характера. Чего стоит хотя бы постановление о пресловутых «единых базовых ценностях» трех мировых монотеистических религий — Православия, мусульманства и талмудического иудаизма — принятое на XV Всемирном русском народном Соборе 25 мая 2011 года. Для простых постсоветских граждан, естественно, непонятно, но для иерархов-то очевидно, что нет и не может быть никаких общих «базовых ценностей» у православных с теми, чьи духовные предки на все оставшиеся века во всеуслышание заявили: «Кровь Его на нас и на детях наших» (Мф. 27, 25). Да и Сам ведь Христос не раз сказал о Самом Себе: «Я есмь путь, истина и жизнь» (Ин. 14, 6). Значит, все так называемые «общие базовые ценности» вне Христа — только беспутная и лживая погибель, и ничего более!

Так вот и входит в Церковь настоящая, всамделишная мамона, или, говоря высоким библейским штилем, так образуется «мерзость запустения на святом месте» (Мф. 24, 15). Но эта картина сращивания иудео-масонской клики с православным епископатом остается всегда за кадром. И никакому Звягинцеву даже в голову не взбредет показать ее в своем фильме. Да и кто бы, в конце концов, дал ему денег на это разоблачение? Потому что такое сращивание и есть по большому счету настоящий Левиафан, и именно он, а не кто другой распределяет звания и награды в современном мире. Этот, реальный Левиафан и осыпал нашего киномессию множественными призами на всех мыслимых фестивалях, потому что ему приятно, что нашелся-таки талант, к тому же еще и русский, который почти задаром так лихо отвлек внимание от его погибельного влияния на умы и сердца землян и перевел стрелки всей мировой тусовки на очередного русского мэра-«стрелочника».

Наши же недальновидные кино­зрители тоже весьма порадовались; как-никак и у нас, оказывается, вновь завелась империя, пускай хоть и снова — зла, а все ж таки наша, русская!

Надеюсь, теперь-то вы понимаете, что сегодня Левиафан затаился отнюдь не в далекой северной глуши и даже не в смычке Кремля с Патриархией. Они только «мальчики для битья», дымовая завеса для идеологического сокрытия настоящих мест обитания всемирного морского (выходящего из пучины народов) чудовища, манипулирующего людьми, странами и культурами. Затаившись в грязи Мирового Рынка и в густой паутине Банков, Левиафан живет, жиреет и процветает, с легкостью подминая себе под брюхо «свободное» от Христа, а значит, и от духовной стойкости, ослепленное гедонизмом разнесчастное человечество.

«Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы? станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих? будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами? можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку твою и помни о борьбе; вперед не будешь.

Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его? Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; кто же может устоять перед Моим лицем? Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом все Мое. Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их. Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас. крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью. один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними. один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари. из пасти