Быть на меня похожим

О поэзии Стефании Даниловой

Разговор о творчестве Стефании Даниловой позволит затронуть те явления в современной литературе, которые иначе могут стереться из памяти, как забывается многое важное. Поэт, понимая, что такое литературный процесс, предоставляет критику все возможности. В 2021 году она выпустила книгу «Лучшее за X лет», состоящую из трех слоев: автобиографического, поэтического и читательского — здесь приведены тексты друзей Даниловой, причем в большинстве случаев тех, кто сблизился с ней после знакомства со стихами, а не до.

Первое стихотворение в три года. Первая победа на конкурсе в 2010-м. Первая книга стихов и первое выступление в 2011-м: «У меня еще нет читателей-читателей. Только друзья и одноклассники».

Сразу вопрос: а обязательно ли все это так подробно описывать? Нужен ли даже читателю-читателю столь подробный экскурс в личную жизнь поэта, которая, кстати сказать, позже приводит полные имена всех своих возлюбленных с датами и сроками романов?.. Не пахнет ли нарциссизмом от этого самого «Лучшего за X лет»?

Ответ — в стихотворении «Музей». «Так ты смотришь на человека, а он — музей...»

Человек живет, немало перетерпя,
от любви до смерти родных и близких,
на руке написанных слов английских
перед важной контрольной, которую
                                                    он не сдал,
у него во лбу невидимая звезда,
к ней стремятся, как в колыбель
                                                      к Христу,
те, кто после приколют его к кресту.

Человек сам себе священник
                                                     и уркаган,
в человеке множество органов
                                                         и орган,
на котором играли, а после разбили
                                                           в хлам.
Человек не делится пополам...

Почти в начале книги, на с. 11. О ком сказано? Разве о себе самой? Нет, разумеется. О каждом. О тех, кто стал читателем Стефании Даниловой, кто еще станет или не станет никогда. О человеке вообще.

Так ли уж важно при этом, какую пиар-кампанию по самопродвижению разворачивает поэт? Тем более литературный процесс знает массу примеров целенаправленной работы над собственной популярностью. Среди классиков Державин обрел известность после «Фелицы», в которой, кстати говоря, дал один из первых литературных автопортретов в отечественной словесности. Лермонтова после «Смерти поэта» поднял пушкинский круг, который, кстати говоря, активно поддерживал и Евдокию Ростопчину. Каролина Павлова продвигалась самостоятельно, для чего пригодился литературный салон. И так далее.

То есть брезгливая нелюбовь к маркетингу не отменяет маркетинга даже в те эпохи, когда он еще далеко не назывался этим словом.

...Я смотрю на тебя, а ты,
                                 предположим, Лувр,
самый лучший из всех имеющихся
                                                           музеев.
Я боюсь, что тебя, как Нотр-Дам,
                                             обратят в золу
или что однажды ключ от тебя посею.

Ключ от человека, то, благодаря чему он открывается навстречу другому, — метафора бережного отношения к тому, кто рядом. Это важный опыт, исключающий самолюбование в поэзии. А жизнь каждый человек устраивает в соответствии с самим собой.

Вопрос о том, корректно или нет рифмовать открытый и закрытый слог, в русской поэзии не решен и, кажется, нерешаем — дело в личном вкусе и врожденных слуховых настройках. В любом случае подобное отношение к человеку лежит за пределами как маркетинговых, так и пиитических правил. Но выразить его нельзя нигде, кроме поэзии.

Следующие годы были для Стефании Даниловой насыщены выступлениями, конкурсами, разного рода общением. Лео Каганов сказал о ней: «Удивительный феномен современного поэтического акционизма». Александра Баркова (Альвдис) высказалась конкретнее: «Она — скульптор жизни, мнёт и лепит из реальности что захочет: фестивали, гранты, поэтические школы, тусовки из непримиримо противоположных авторов, потом сборники стихов из этих тусовок. Берет реальность и отсекает от нее все лишнее. И остается чистая стихия жизни. И стихи». Импульсивная, взрывоопасная, сложная — все это создает привлекательный, почти литературный, почти жизнетворческий образ, но главным-то все равно остаются стихи.

Да, с самых ранних пор Данилова постоянно что-то предпринимает. Но параллельно осваивает нравственные территории, без которых никак не получится взросления — ни человеческого, ни поэтического:

Так мы маму целуем в детстве
                                              каждую ночь,
а потом вырастаем без желания ей
                                                           помочь
или бьем ногами в старости
                                                   за болезни,
до крови, чей вкус становится
                                              все железней,
и уходим прочь.

Так мы про Бога гадости говорим,
а потом орем: «Пожалуйста,
                                                   отвори!» —
разбивая костяшки о двери рая,
если мы в агонии умираем,
ни на грош не ведая, что творим.
(«Так мы младенцами на руках
у бабушек возлежим...»)

В другом случае описывается разговор двух обеспеченных людей, отца и сына, волею судьбы оказавшихся в иной социальной ситуации:

Исколов соломой себе бока,
я ворочался долго и встал без сил,
по дороге домой у сынка спросил:
— Ты увидел, как люди бедны
                                                         бывают,
ноги в пыль дорожную обувают?

Сын ответил:
— Да.
Эта пыль — живая.
Вот у нас — собака сторожевая,
а у них там целых четыре пса,
вот у нас бассейн — а у них есть
                                                             бухта,
я, как только увидел, воскликнул —
                                                      «Ух ты!»,
вот у нас сто ламп освещают сад,
а у них там звезды на небесах...

(«Живой»)

С детской, кажется, наивностью Данилова включает в стих обыденно-разговорное «гадости говорим», и возникает соблазн упрекнуть ее в использовании готовых конструкций. Однако уже следующий случай:

Где вы были, когда носило меня
                                                  по станции,
на которой я зарабатывала гастрит?
Может, мы были лингвистическими
                                               повстанцами,
предпочитающими слову «улица»
                                            слово «street»?
(«Тактильный город») —

заставляет выкинуть из головы саму идею речевой вторичности. Кстати говоря, игра слов «город — голод» (здесь исходным послужило выражение «тактильный голод») вместе с неожиданной макаронической рифмовкой свидетельствует о том, что «лингвистическое повстанчество» поэта — естественное состояние и ей действительно свойственно перемешивать разные языковые регистры, нимало не заботясь об их принципиальной совместимости или школьном антагонизме. При этом Стефания Данилова может быть и ученицей, слушательницей семинаров под руководством авторитетных литераторов. Может быть, она не всегда покладиста и прилежна. Ну и что с того?

Появилась книга «Веснадцать» (М.: АСТ, 2014). Кстати, о книгах. О публикациях в целом. Здесь есть о чем поговорить.

Стефания Данилова из тех, кто, видя барьер, сначала спрашивает саму себя, зачем он здесь стоит, а потом, по прошествии времени, отвечает — на сей раз уже всем, — что он вовсе не нужен. И отменяет его. Как в следующем случае.

Сверстники Даниловой, входившие в литературу на рубеже нулевых и десятых годов, столкнулись со стандартной ситуацией: поэту нужно печататься. В какой-то момент, насладившись аудиторией квартирников, начинаешь осознавать необходимость увидеть свои строки на журнальной странице... Здесь-то и стоял барьер: «толстые» журналы, коих после финансовых бурь и потрясений в сфере культуры осталось не так много, вовсе не жаждут печатать молодых авторов. Редакционная политика вот уже два с гаком столетия направлена на то, что публикация — пропуск в литературу, мандат, серьезная заявка. Плюс направленность конкретного издания. Плюс личный вкус редактора отдела поэзии, членов редколлегии, главного редактора. Это не плохо и не хорошо, это нормально и, пусть не сердятся начинающие литераторы, правильно, хотя дорогу не облегчает...

Выход напрашивался, и весьма простой: публиковать свои произведения в социальных сетях и на интернет-сайтах. Дискуссия о «сетевой литературе» велась у нас с момента распространения Сети и, по существу, сводилась к одному пункту: каковы гарантии качества произведения, опубликованного волей всего одного человека — его автора? Отсюда, разумеется, вытекали рассуждения о потоке графомании и сбитой планке художественного вкуса. До поры до времени сетевых авторов это не волновало. Потом кто-то, насытясь, завязал с литературой; кто-то продолжает помещать свои сочинения в Сеть, где любое, даже самое непрофессиональное, найдет сочувственный отклик; нынче даже маститые литераторы не гнушаются вносить свои тексты в общий поэтический виртуальный банк. Но это сегодня. Стоит помнить, однако: тем, кто, как Данилова, состоялся и продолжает писать, выступать и публиковаться, пришлось пережить довольно болезненную ситуацию перехода с одного поля на другое, так как определение «сетевой поэт» долгое время было знаком некачественности... Что ж, сегодня она входит в редсовет трех «толстяков»: «Авроры», «Перископа» и «Севера».

В середине десятилетия Стефания Данилова работала в балладном жанре. Нельзя не отметить здесь одного из старших авторов, значительно повлиявшего на околотридцатилетних. Это поющий поэт Сергей Калугин, уже в начале девяностых вернувший балладу в нашу литературу. Почва для расцвета жанра оказалась на редкость плодоносной в сочетании с поколенческой рефлексией над произведениями Толкиена и мифологиями мира. Так появились «Моей девочке», «Алиса» Даниловой. У нее, правда, баллада не исключает иронических интонаций: «Моя девочка любит котов и единорогов (согласитесь, куда без них)».

«Лучшее за X лет» представляет ценность еще с одной стороны, то есть как корпус пресловутых «читательских откликов». Дорогого стоит, например, вот такое признание: «Когда я была совсем маленькой, я думала, что все поэты вымерли...» Сегодня, когда поэзия возвращается в актуальную повестку, когда на поэтические вечера приходят десятки, а не единицы, и не близкие друзья, как в благословенное время до пандемии, а совершенно незнакомые люди, когда о стихах спорят и т.д. и т.п., надо помнить, насколько огромна здесь заслуга поколения плюс-минус тридцатилетних. Потому что пока люди постарше сетовали на «глухоту времени», молодые собирались, шумели, звали, вовлекали в процесс — словом, занимались как бы маркетингом или самопродвижением, а на самом деле активно формировали литературный процесс и контекст, без которого не состоялось бы сегодня отката на прежние культурные позиции.

Книга Стефании Даниловой «Таблетка под языком» вышла в 2022 году (Оренбург: Издательский центр МВГ, 2022). Автор собрала здесь тексты небольшого размера, по две–четыре строфы. Формат крошечный, вроде in-quarto. Преимущественно интимная лирика, отличительная черта которой — множество обращений к самой себе. Осмысление своей жизни, неудач, нездоровья, незавидных обстоятельств, в чем-то и выяснение отношений с миром, порой несправедливым, часто недобрым, стремящимся нивелировать твою индивидуальность («Если б знала ты ранее, если бы ты только знала, // что приносят удачу тебе только черные кошки, // и отныне, и присно, вовеки не будет финала»). Не то чтобы, по Юрию Олеше, «перечень обид», но иногда близко к тому. Возможно, это книга травм и попыток преодолеть их, о чем свидетельствует и название. Однако нас-то, при всем уважении к чужим переживаниям, интересует только искусство поэзии.

...Сентябрьский мороз в мурашки
                                      вставляет жальца.
Однажды я встану вместе
                                 с фабричным дымом
и выйду к воде, забыв, как в ней
                                                  отражаться.

Но даже вода — серебряная,
                                                   как старец.
Возьму себя в крылья и отступлю
                                                     от пирса...
(«Полбалла»)

Покалывает кожу, печаль делает тебя легкой, почти прозрачной, ты сомневаешься, жива ли... Рефлексируя, автор одевает лирическую героиню в «речное платье», «в крылья» — так всегда и происходит, когда стихи становятся средством утешиться хотя бы красотой собственного образа. При близости мироощущения образ становится собственным и для читателя: мысль не новая, однако всегда верная. Романтическое начало у Даниловой не замутнено постмодернистской отстраненностью и проступает почти в каждом тексте. Ее ирония, когда есть, иного свойства, это взгляд со стороны автора, а не с точки зрения метода. Данилова действительно каким-то чудом миновала постмодернизм, будто его и не было никогда. За счет чистоты приема она добивается того восприятия, которое для нее желанно.

Поэт не боится использовать романтические оппозиции, например «верх» и «низ», казалось бы, отработанные и отбракованные постмодернизмом:

Из гусиных перьев счастливец
                                             творит крыло.
И еще одно, чтоб пуститься
                                        в большой полет
не Икаром, который падает, а орлом.
Если падаешь вверх, об землю,
                                              асфальт и лед

невозможно разбиться...

(«Ретушь»)

В «Таблетке...» звучит тема оставленных близких. Неизбывное богатство лирической героини — воспоминания о спутниках, и это не обязательно возлюбленный. Прерванные отношения оказываются для нее катастрофой вплоть до утраты телесной и духовной целостности:

Что, если те, с кем сейчас идешь
                                      из огня в полымя,
однажды так же сыграют в памяти
                                            черный ящик?

Через пять лет. Или шесть. Что
                                        не так уж важно,
как имена, что хотелось бы помнить
                                                             вечно.
И ты боишься, что их, идущих
                                       с тобой, однажды
захочешь вспомнить, а будет нечем...
(«Переписки»)

Интересна работа с устойчивыми выражениями «сыграть в ящик» и «черный ящик». Когда память — гроб, она оборачивается своей противоположностью, беспамятством; утрата воспоминания приводит к утрате способности помнить, то есть быть человеком. А ведь задача совсем иная: «Надо успеть стать похожей на человека, // прежде чем корабль уйдет от причала» («Камбэк»).

Баллад в «Таблетке...» нет. По-видимому, этот жанр оказался Стефании Даниловой чужд. Она скорее тяготеет к анализу ситуаций, в том числе морально неоднозначных, и любит заканчивать стихотворение афористически. Данилова не принадлежит к поэтам, покорно идущим за словом, слепо доверяющим языку, изучающим его возможности и верящим, что возникающий в процессе работы «случайный» смысл — на самом деле выброс подсознательного. Напротив, ощущение, будто она ищет наилучшего выражения для своих рефлексий, маленьких открытий, которые активно живущий человек делает едва ли не каждый день, разочарований, неизбежных не только в юности. Стихотворная форма оказывается здесь идеальной для высказывания, в котором спрессован опыт, нужный всем, — и в этом один из секретов популярности Даниловой.

Иногда, правда, ей открываются настоящие тайны, и происходит это именно через язык, как в стихотворении «Время», которое тоже начинается с работы над устойчивым выражением:

почему время лечит?
потому что давным-давно
у него спросили, что делает, мол, оно
и сказало время им: «я лечу»
и крылом похлопало по плечу

Омонимия форм первого лица единственного числа глаголов «лечить» и «летать» составляет сюжет, обрастающий плотью, мышцами и мясом подробностей:

значит, время не лечит
оно летит
и за ним несется собачий лай
так вперед не дай же ему уйти
брось лассо гарпун подбей его
                                                         оседлай

Материализуется и сам объект, вопреки законам физики, становясь телесным существом, а параллельно новый смысл появляется и у устойчивого выражения «кидаться на шею»:

я кидаюсь ему на шею
оно же прочь
не поддается выскальзывает хитрит
а потом в очередную ночь
понимаешь времени целых три

и одно представь летит у тебя внутри

Полет времени передается постепенной утратой знаков препинания. Прописных букв в тексте нет, отсутствуют и запятые в конце стихов, хотя поначалу они существуют внутри строк согласно правилам. К середине же исчезают.

Следующая книга Даниловой, «Недолю», вышла в том же, 2022 году (СПб.: Пальмира RUGRAM). Название можно интерпретировать по-разному: от «недоля» (несчастливая судьба) до части слова «недолюбленный» — это и есть авторский замысел. В самом первом тексте, «Вместо эпиграфа», определен лейтмотив книги, ее обращенность к любому другому человеку:

Ничего легче нет, чем быть на меня
                                                      похожим.
Потому что я сам на весь этот мир
                                                           похож.
Мир — в тех, кто был когда-то в моей
                                                    прихожей.
Мир — в отпечатках стёршихся
                                                   их подошв.

Каждый стих самодостаточен синтаксически и по смыслу. Далее автор постепенно углубляет мотив связи одного человека с другими:

Мне близки все привычки — добрые
                                                      и дурные,
все наречья и все оттенки любой
                                                            мечты.
Мне известно все, что есть на Земле
                                                         доныне,
оттого я — любой на свете.
                                             Возможно, ты.

Текст этот завершается драматично — отсылкой к нынешней общероссийской социально-политической ситуации: «Ничего нет сложней, чем быть непохожим на // окружившее нас, пробравшееся под кожу, // закрутившее, захлебнувшее, как волна». Важно не только то, что, как и в случае «город — голод», «волна» вызывает в сознании читателя ближайшую звуковую ассоциацию «война»; еще важнее, что признание это сделано молодым поэтом, ощущающим связь каждого из нас с глобальными событиями. «Ничего нет сложней» для любого из нас, с характером, судьбой и личными обстоятельствами каждого, и все мы до единого, даже формально не участвующие в событиях, внутренне вовлечены в них.

Но общенародная боль все же не основная тема книги «Недолю». Главная звучит во втором стихотворении, которое так и называется — «Недолюбленные». Оно снова о глубинном родстве поэта с другими людьми, на сей раз близком к трагедии: «На меня вешают ярлык “Уносите ноги” // такие же недолюбленные, как я». И возникает третий смысл названия всей книги: недолюди. Тому, кто любовью обойден, предстоит долгий путь до высокого звания человека.

...На московском фестивале Басманного района Стефанию Данилову слушали посетители разных возрастов, в том числе и пожилые. Когда она начала читать стихотворение «Я люблю тебя», две явно незнакомые пожилые дамы стали как вкопанные, потрясенные трагическим рефреном: «переводчик в твоей голове включает запись удара». Запись удара при любом признании в любви, от кого бы оно ни исходило: от матери, возлюбленного, друга, читателя. Почему замерли те старухи? Почему они обе потом долго смотрели на поэта? Какой вопрос хотели и не осмелились задать ему? Недолюбленные они — или недолюбившие? Что они поняли из этих стихов, с которыми вряд ли познакомились бы в иной ситуации?..

Прошлый опыт и детская травма вещи мучительные, но сами по себе они относятся к области психотерапии, а не п