Герой и юбиляр

...Человечьи сердца не излиты.

Ты глядишь — и теплее в крови.

Словно ждешь не любви, а молитвы,

Хоть молитвы — ничто без любви.

Е.Чепурных

Птицы здесь поют без фальши,

По утрам роса чиста,

И такая даль, что дальше

Можно видеть лишь с Креста.

Н.Зиновьев

1

О том, что Евгений Чепурных — мой поэт, я понял, как только прочитал в 2003 году: «Проститутка тоже человек. Божия слезинка…» — все, и с этого момента, с этой рискованной и высокой ноты у меня, увлеченного в ту пору Кузнецовым и Блоком, появился еще один друг. Книгу «Маятник» мне привез и подарил в Красном Яре Николай Богомолов. Тот, первый, экземпляр у меня выпросил товарищ. Своей книги не было, пришлось подписать и подарить другую — по его выбору... И впоследствии попросить у Богомолова еще одну. Второй экземпляр Николай Валерианович подарил мне в поселке Управленческом, что в Самаре. Взятая почитать, книга поче­му-то не вернулась: «ушла» по рукам — в народ. Есть ли для книги лучшая судьба?..

В это самое время в другой нашей земле были и теперь есть другие имена. Поэтому в этой работе речь будет идти не только о нашем юбиляре — Евгении Петровиче Чепурных, но и еще об одном герое (герое лирическом, персонаже и герое реальном, в смысле отношения к действительности) нашей поэзии — краснодарском поэте Николае Александровиче Зиновьеве. Потому что земля наша так велика и творчеством, в общем, обильна, но редакции в ней столь разрозненны, что замечательным поэтам, не сильно увлеченным интернетом, встретиться в одном журнале да в одной статье совсем не грех. А читателю, может быть, не грех лишний раз взглянуть на их очевидные достижения.

И вот — встретились...

Надо задаться вопросом: а должно ли мне критиковать состоявшихся поэтов? Обращать внимание на некоторое малое, за что можно зацепиться ради демонстрации остроты собственного зрения? Наверное, должно. Видят ли сами поэты ту малость несовершенства, о которой можно сказать? Видят. И что? А ничего. Это усталость металла. Легкая несобранность, недостаточная мотивированность — неизбежное отражение в самом духе творца того гнетущего равнодушия, которое в силу геополитических причин прерывисто дышит в лицо русской словесности.

Блок утверждал, что путь к совершенству поэтического произведения бесконечен, а потому необходимо вовремя остановиться. Вовремя остановиться. Иначе отрицание некоего закономерного языкового несовершенства неминуемо превращается в отрицание самого произведения, начинает уничтожать в нем душу, по выражению Николая Зиновьева, ту «неумелость, что превыше мастерства». Поэтому я могу фиксировать строфы, подобные вот этой:

Зачем овладевает вновь

Мной, в малодушье уличенном,

Такая смутная любовь

Ко всем сердцам, любви лишенным?.. (Е.Чепурных) —

как штрих к литературному портрету. Принимать в ней неуклюжий XIX век и вящее главенство значения. И подмечать как зацепки, снисходительно оставленные мастером для юношей вроде меня, чтобы юношам было за что ухватиться, взбираясь по отвесной стене литературы... Тем более, говорят, исключение подтверждает правило. Другое дело, если исключений многовато и обойти их вниманием совершенно невозможно, если только ты не пользуешься специальными волшебными очками. Тогда не сказать о них было нечестно, да и неправильно, если мы все-таки считаем главной ценностью литературу, а не конкретного ее творца. Эти мои доводы касаются Николая Зиновьева, ниже вы увидите, почему и в какой мере я прав или нет.

Еще вопрос: для чего мне понадобилось это сравнение двух поэтов? Признаюсь, что, получив из Москвы книгу Зиновьева, прочитав ее и перечитывая Чепурных после, я увидел: налицо тонкая и важная грань различия, и именно она — не столь уж для всех очевидная, — возможно, помогает осознать смысл литературы, писательского усилия, да и сущность самой поэзии, наконец. Принцип «от хорошего к лучшему» — принцип справедливый. Пусть только никому не покажется, что задачей себе я ставлю превозносить одного поэта в ущерб другому. Никак нет и ни в коем случае, друзья! Во-первых, может быть, кто-то знает, что я не хожу против убеждения. А во-вторых, доказывая (еще раз, вслед за коллегами доказывая) силу и ценность труда нашего юбиляра, я надеюсь сослужить добрую службу нашему герою (герою статьи) — славному кубанскому поэту Николаю Зиновьеву. Необходимо хорошенько познакомить с ним самарскую публику.

Вторая причина отыскалась в статье Алексея Смоленцева «Он один, пожалей его Бог. Мы другого пока не имеем...» — самой содержательной из «чепурныховских», с которыми я знаком. Смоленцев потрудился на славу. Я думаю, стоит вспомнить некоторые его выводы и приведенные им цитаты. В любом случае, они полезны к повторению, я приведу некоторые ниже. Сейчас вспомню только вот это определение М.М. Бахтина, которое взято мной из названной статьи Смоленцева: «Текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и вперед, и назад, приобщающий данный текст к диалогу». Требуется дать хотя бы две точки для проведения любой прямой, для начала любого движения, направленного к ясной цели. Чтобы лучше увидеть Пизанскую башню, хорошо иметь рядом башню иного, прямого склада. Да и в песочных часах, чтобы «время, наконец, пошло», имеется второе пространство, сторона, емкость. Вторая часть целого. Поэтому речь в этой работе, с риском сделать эту речь громоздкой, идет о двух поэтах — не только о юбиляре, но и о герое. Прямо здесь и сейчас.

2

Поэт Николай Зиновьев в определенных широких читающих кругах извес­тен и признан. Цитировать буду изрядно — без этого и не обойтись — благо, что стихи этого автора в абсолютном большинстве немногословны. Лаконичны и ярки мыслью. Но давайте уже и полюбуемся.

Не потому, что вдруг напился,

Но снова я не узнаю, —

Кто это горько так склонился

У входа в хижину мою?

Да это ж Родина! От пыли

Седая, в струпьях и с клюкой...

Да если б мы ее любили,

Могла бы стать она такой?!

Каково краткое стихотворение? Сле­дующее:

Парк. Осень. Клены. Желтизна.

И дно фонтана в паутине.

И облака, как на картине,

Стоят недвижимо. И сине

С небес нисходит тишина.

Охапку листьев соберу,

Склоняясь в поясных поклонах

Неутомимому Тому,

Кто вновь их вырежет на кленах.

Родина в страдании истории... Образ умиротворенного созерцания... Два больших тематических плана пересекаются и перетекают один в другой в одних пространстве и времени («явлены в одном традиционном контину­уме», — написали бы в столице). Замечу, что стихи «Парк. Осень...» своей живописностью составляют нечастое исключение из зиновьевского творческого правила. Краски и виды редко бывают авансценой происходящего, обычно оставаясь дальней декорацией. Они интересуют поэта мало, я бы сказал, крайне мало. Он в корне своем социален, гражданственен, публицистичен:

У карты бывшего Союза,

С обвальным грохотом в груди,

Стою. Не плачу, не молюсь я,

А просто нету сил уйти.

Я глажу горы, глажу реки,

Касаюсь пальцами морей.

Как будто закрываю веки

Несчастной Родине моей...

«Ах! Вот как!» — хочется воскликнуть с внезапной благодарностью за русское слово. Однако, давая немало поводов к радости за точность сказанного слова, в оценке человека и времени поэзия Николая Зиновьева несет нам гораздо меньше оптимизма. Она бескомпромиссна к окружающему. Еще раз беру пример живописный (напоминающий нам известное творение Чепурных, о котором было упомянуто с первых строк):

Первые сединки в волосах.

Тонкие чулки в такую стужу.

Брови словно нитки. А в глазах —

Ничего похожего на душу.

И стоит, румянами горя,

«Сука привокзальная», «Катюха»,

«Катька-полстакана», «Катька-

шлюха».

Катя... Одноклассница моя...

Вот четыре стихотворения, и все — замечательные. Благодарим поэта, который оставляет отличное впечатление. Но я должен здесь глянуть на номер страницы. Сорок восемь, почти четверть книги, содержащей в среднем по 24 строки на страницу. Другими словами, эти стихи, которые мы еще раз с удовольствием прочитали, прошли более чем серьезный отбор, связанный с моими мучениями и сомнениями. Потому что там есть что выбрать, и скоро придется листать книгу Николая Зиновьева снова.

3

Итак, человек — страна (Родина, родина) — время (календарное — личное и историческое, но чаще второе), их соотношение, общая судьба. И общее выражение в русском стихе. Я уже писал об этом, это старая истина. Вот как формулирует А.Швейцер: «Всякое истинное познание переходит в переживание... Познание, ставшее переживанием, не превращает меня по отношению к миру в чисто познающий субъект, но возбуждает во мне ощущение внутренней связи с ним». Отмечу, что и переживание в свою очередь порождает страсть познать...

Постсоветская «аллилуйя» — это, конечно, основное содержание национальной поэзии девяностых — нулевых годов, эпохи, когда в России в очередной раз была утрачена связь времен. Когда на затоптанную проходную истории посыпались бусины с этой нити-связи — человеческие судьбы. Галерея человеческих образов в поэзии Николая Зиновьева широка и характерна. Мужики и бабы, дети и старики, ветераны войн, в том числе афганской и чеченской, проститутки и пьяницы... Народ, разом и почти целиком угодивший в состояние маргинальное и горькое. Как и сам поэт (о лирическом герое даже не говорю — применительно к Зиновьеву нет в этом никакого смысла!), оказавшийся в одной из точек эпицентра распада величиной с огромную державу, констатирующий: «жизнь просела, как могила» (!!), и мечтающий, по собственному признанию, «наесться до отвала ветчины», но упрямо пытающийся питаться собственным сердцем.

Спросим-вспомним: а Анищенко? А Портнягин? Николай Дмитриев? А Рассадин? Осипов? Луканов? Маслов?? А Чепурных? В глубине и по сути разве с кем-то было иначе? Это ряды. Антология. Часто это — мартиролог.

Не помню, кто это сказал примерно следующее: «уже можно надеяться, что двадцатилетний молебен русских поэтов и русской литературы в целом достигает своей высокой цели: Россию они отмолили». Можно в этом сомневаться, если вспомнить, что есть политэкономия и есть Русская Православная церковь. Но тем не менее, тем не менее... Такое количество духовной энергии однажды должно достигать некоего положительного качества, ведь не было молитвы более искренней.

Издатель Николай Дорошенко в предисловии к книге Николая Зиновьева «Стихотворения» пишет: «Только вера в то, что русский человек и русский народ не исчезает сегодня с лица земли, а всего лишь терпит на переднем крае в мировой битве со злом, придает, скажем так, невеселой интонации зиновьевской поэзии значение воистину животворное, для жизни вечной оберегающее в нас образ и подобие Божье».

4

То есть я хочу сказать (повторить уже в который раз), что у поэтов в России много общего. Это общность языка и сверхценности — Родины. Общность жизни и судьбы. Но лучшие из них не помещаются только в этом. Вмещая это в себе, сами они выходят за рамки этого. Как это происходит? Это происходит закономерно и объяснимо. Но чтобы подтвердить свои слова, мне придется потрудиться. Как и вам, читающим эту статью.

Сейчас я предлагаю устроить на этих страницах такой, выражаясь современным языком, «баттл» — соперничество. Есть соблазн отнести такую форму общения поэтов недопустимой, какой-то спортивной. Но давайте подумаем так. Ни одна футбольная команда не имеет смысла сама по себе. Без соперника. На этом уровне обобщения и поэт точно так же нуждается в визави своего круга. Потому, надеюсь я, способ сопоставления вполне приемлемый и корректный. Конечно, должно быть соблюдено еще одно условие: общее поле. Оно у наших авторов, как и у любых других, находится, хотя даже и на нем каждый остается сам собой. Заодно и почитаем, и вспомним хорошие стихи. Начнем с ноты минорной.

Николай Зиновьев

Русский слух

В своих стихах я не пою,

А в рифму скрежещу зубами

Про жизнь ничтожную свою,

Так узнаваемую вами.

Вот потому-то этот скрежет

Смятения и злой судьбы

Вам слуха вашего не режет,

Хотя, казалось, должен бы...

Невесело и честно. Поэт в общем-то сознает бесперспективность своего дела и свою бесперспективность (в общебытовом смысле) в нем, оттого погружен в себя, рассчитавшийся и тем примирившийся с миром. Отметим как удачу перелом схемы рифмовки строфы именно на слове «скрежет».

Евгений Чепурных

В могиле неизвестного поэта,

В которую мы ляжем без имен,

Мерцают рядом свечка и комета,

Сроднившиеся в громе похорон.

Мы не прошли в анналы и

журналы.

Живя в тени, мы не отвергли тень.

Мы ляжем здесь —

Одни провинциалы

Из русских городов и деревень...

В одной и той же ситуации Чепурных говорит «мы», что тоже характерно.

Николай Зиновьев

Никакого праздномыслия,

Никакого пустословия —

В этом русской музы миссия,

Таковы ее условия.

Да-да, в книге Зиновьева немало стихотворений в четыре-пять строк. Отсылающих нас к Игорю Губерману и Омару Хайяму.

Евгений Чепурных

Молча петь — это тихая честь,

Молча пой и веди себя строго.

Никого из печальных существ

Легкомысленной песней не трогай.

Молча пой, и ликуй, и светись

Незаметным, стыдящимся светом.

Приласкала, приветила жизнь?

Молча пой. И ни слова об этом.

Так, наверное, нужно судьбе,

Где и плачется всласть, и смеется:

То грешно, что досталось тебе,

То безгрешно, что всем достается.

С давних пор и до нынешних пор

Упаси нас, судьба, от раздора.

Слишком пестр человеческий хор.

Но нельзя выбиваться из хора.

И снова мы видим, что поэт куда-то подевал себя в этой теме. Говорит будто из-за нее, темы, как из-за ширмы...

Теперь к теме Родины и чувства Родины (всегда с заглавной буквы, ибо даже малая родина у поэтов наших находится в поле большой), ведь эти темы, как мне кажется, наиболее близки.

Николай Зиновьев

Единство

Иду по кромке жизни,

Дурную мысль гоня.

Шатает пульс Отчизны,

Как пьяного, меня.

Боюсь свалиться в бездну,

Ведь я совсем без крыл.

Запеть со страху песню?

Но все перезабыл.

Иду по кромке жизни,

Не глуп и не умен.

Неровен пульс Отчизны

И час мой неровен.

Евгений Чепурных

— Что на Руси? Не таи.

— Господи, вьюга и вьюга.

— Как же там овцы мои?

— Господи, режут друг друга.

Вьюга и ночи, и дни,

След от могилы к могиле.

То ль осерчали они,

То ли с ума посходили.

Лютый, садись на коня,

Добрый, в слезах умывайся.

— Что ж они, верят в меня?

— Господи,

Не сомневайся...

Николай Зиновьев

Русское поле

Я под небом твоим тусклым

Понял это не вчера:

Чтоб тебе остаться русским,

Куликовым стать пора.

А иначе тебя сгорбит,

Стиснет страшная беда, —

Станешь ты курганом скорби

Аж до Страшного суда.

Будет летними ночами

Золотая сниться рожь.

Деревянными крестами

До вершины зарастешь...

Евгений Чепурных

Дедушки — все бунтари.

Внуки — одни наркоманы.

Им не понять, хоть умри,

Наши могучие планы.

Митинг назначен на пять:

Граждане! Порох сыреет,

Опохмеляйтесь скорее.

Надо Россию спасать.

Вот она, как на духу,

Вся из заплат и печатей,

Вся из скорбей и печалей,

Вся на виду и слуху.

Митинг назначен на пять:

Наши последние толки,

Наши последние торги,

Нечем уже торговать.

Нет ни креста, ни звезды.

Нет ни серпа, ни кадила.

Нету ни шила, ни мыла

И ни прозрачной воды.

Только чернее угля

Дымное небо над нами.

Только родная земля

У горемык под ногтями.

Время не тронется вспять,

Разве что очень попросим.

Митинг назначен на пять.

А дискотека — на восемь.

Николай Зиновьев

Россия

Под крики шайки оголтелой

Чужих и собственных иуд

Тебя босой, в рубашке белой

На место лобное ведут.

И старший сын указ читает,

А средний сын топор берет,

Лишь младший сын ревмя ревет

И ничего не понимает...

Евгений Чепурных

Быть частью бури,

Честно ей служа.

Кружить и разбиваться вместе с ней.

Быть средним лоскутом ее плаща

Иль волосом в штормах ее кудрей.

Но тихо... Паутинка на часах

На башенных. Пчела летит к лугам.

И пламень полдня сладок на губах,

И шорох полдня ластится к ногам.

Даль тяжела и тяжела земля.

Вокруг чего? Вокруг какой оси

Вращаются круги Добра и Зла,

Любви и Смерти, Солнца и Руси?

Какому обучаться букварю?

Какому снегу выставить ладонь?

Какие кони мчатся на зарю,

В которой крови нет, но есть огонь?

Она свежа, пурпурна и легка,

Могущественней самых злых сердец,

Как у младенца пухлая щека,

И за щекой младенца — леденец.

А перед нею эта тишина,

За тишиною буря и потоп.

Нет, веселей, чем наши времена,

Я не предвижу времени потом.

Быть частью бури. Честно ей служить.

Седлай коня, поедем, где горит.

И вновь

По горло в пепле будем жить,

Поплакав предварительно навзрыд.

Мне остается только констатировать все то же: Николай Зиновьев в теме как в нательной рубахе. Чепурных — постирал ее и повесил в шкаф. Пережил и сделал своим умолчанием, своим «большим умолчанием». Идем дальше.

Николай Зиновьев

Молитва

Как ни темна, как ни трудна

Жизнь россиян, как ни убога,

К Творцу есть просьба лишь одна,

Лишь об одном прошу я Бога:

Не дай такого, Боже мой,

Чтоб наша Русь, ругаясь матом,

Пошла по миру не с сумой,

А с самым лучшим автоматом...

Легенда

А свои голубые глаза

Потерял я в двенадцатом веке,

При внезапном степняцком набеге

Враз они покатились с лица.

И тогда, чтоб за гибель семьи

Не ушла та орда от ответа,

Я их поднял с горелой земли,

И с тех пор они черного цвета.

* * *

Есть в мире Запад и Восток,

А между ними, как мессия,

На отведенный Богом срок

Распята ты, моя Россия.

Одна война не улеглась,

Уже другая ладит сети.

По братской пуле между глаз

Нас узнают на этом свете.

После этих стихов скажите мне, ведь должен же быть кто-то, кто станет повторять и считать эту точку приложения максимума своих сил самой необходимой? Трудный вопрос. И только сам поэт вправе давать на него свой ответ: или — или. Или идти дальше.