Грустное эссе

К 155-летию со дня рождения Мирры Лохвицкой

Расследование о поэте-символисте «чешуйчатом змее» Константине Бальмонте и «самой целомудренной замужней даме Петербурга», «маленькой фее, завоевавшей всех ароматом своих песен», Мирре Лохвицкой

Я — играющий гром,

Я — прозрачный ручей,

Я — для всех и ничей...

* * *

Ты — свет, бросаемый лампадкой,

Где брезжит сладкая тоска.

* * *

Ты мне сказал: «Люблю!» И верить
                                                      я готова...

* * *

Мы вместе наконец!.. Мы счастливы,
                                                     как боги!..

Нам хорошо вдвоем!

* * *

Быть может, через годы, быть может,
                                                     через дни

С тобой мы будем вместе, и будем
                                                       мы одни.

Из стихотворений
К.Бальмонта и М.Лохвицкой

Посмотрите на него, ну это же вылитый Дон Кихот, посади только его на коня, дай ему копье, и он поскачет бороться с ветряными мельницами. Но коня у него нет, вместо копья — гусиное перо и вместо мельниц — женщины, которых он, как удав, гипнотизировал своими магическими стихами, полными загадок, поэтому современники называли его «вечно тревожная загадка». Это про него можно сказать: «Любящий многих — знает женщин, а любящий одну — познает любовь». Мне кажется, он так и не познал любви, хотя многих знал... И прав был Конфуций, говоря: «Влечение сердец рождает дружбу, влечение ума — уважение, влечение тел — страсть, и только все три вместе рождают любовь». Бальмонт был как тугой затянутый узел, в котором сплелись жёны, любовницы, поклонницы, и был весьма противоречив: то он любит жизнь, то дважды выбрасывается из окна, желая смерти, а солнце и луна «ходят у него рядом». Вот и жена поэта Е.А. Андреева писала о нем то же самое: «Он жил мгновеньем и довольствовался им, не смущаясь пестрой сменой мигов, лишь бы только полнее и красивее выразить их. Он то воспевал Зло, то Добро, то склонялся к язычеству, то преклонялся перед христианством».

Поэт Андрей Белый не без зависти писал, что этот человек с краснеющим кончиком носа всегда был «обвешан» дамами, «точно бухарец, надевший двенадцать халатов, халат на халат» (7, 83)[1]. У него было три жены, несколько внебрачных детей, а романов и влюбленностей не счесть. Многоженец, которому такая жизнь нравилась, и другой он не хотел. Последней жене, Дагмар Шаховской, он напишет: «Если я, полюбив Елену, не разлюбил Катю и, полюбив Нюшу, не разлюбил ни Елену, ни Катю и, полюбив тебя, не разлюбил ни ту, ни другую, ни третью, в этом безумная трудность, а... не слабость. Поверь. Не сила, а слабость — разрывать узы... Этого я не могу по чувству и по убеждению» (7, 87). После смерти одной из своих возлюбленных, которая была поэтессой и на тот момент была талантливее его — это факт, — он, как Колумб, бороздил Мировой океан в поисках Атлантиды и желал, чтобы его съели каннибалы в Океании, — видимо, таким способом пытался забыть возлюбленную. Кто он и кто она? Тут нет никакой тайны. Он — Константин Бальмонт, она — Мирра Лохвицкая.

Предисловие

— Вера, а ты не помнишь, мы в школе изучали творчество поэта Серебряного века Константина Бальмонта? — как-то я спросил жену. Ну конечно, не просто так.

— Жень, а что, был такой век, да? Интересно, в какой эпохе он был?.. Бальмонт, конечно, на слуху, но не более... Вряд ли мы его стихи изучали в школе, — ответила она правдиво.

— Вера, а надо... чтобы Бальмонт сейчас был на слуху и у нас, и у наших внуков тоже, чтобы они читали его... И читали его возлюбленную тоже, которую ты, наверное, не знаешь. Это Мирра Лохвицкая... Честно говоря, я ее вообще не знал, но случайно стихи ее в одном сборнике прочитал... И ты знаешь, она классные стихи писала. Вот послушай:

Я хочу быть любимой тобой

Не для знойного сладкого сна,

Но чтоб связаны вечной судьбой

Были наши навек имена...

— Жень, а дальше... Это так романтично, почти как у нас с тобой.

— Вера, приятно слышать из уст твоих сии слова... Вот дальше, но другое стихотворение Мирры:

Помня клятвы незабытые —

Быть твоею иль ничьей,

Я спешу к тебе, залитая

Блеском розовых лучей.

Тороплюсь сорвать запястия,

Ожерелья отстегнуть...

Неизведанного счастия

Жаждет трепетная грудь...

Прочитав эти стихи, мне захотелось написать эссе об этой поэтессе. Я сел за стол и начал писать...

Ну, давайте все по порядку.

Мирра Лохвицкая родилась в 1869 году в Петербурге, в семье известного адвоката, профессора в области уголовного права, издателя журнала «Судебный вестник» Александра Владимировича Лохвицкого. Он брал за свою работу столь высокие гонорары, что А.П. Чехов в печати его иронично назвал «доктором прав и неправ».

«Родилась и выросла в тусклом, точащем нездоровые соки из бесчисленных пролежней Петербурге, а вся казалась чудесным тропическим цветком, наполнявшим мой уголок странным ароматом иного, более благословенного небесами края... После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевал, как она, “свою публику”... Эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен...» — писал про Мирру Василий Иванович Немирович-Данченко (1845–1936), известный писатель и журналист, старший брат основателя МХАТа.

Сочиняли в семье все, даже дети писали стихи. «Занятие это считалось у нас почему-то постыдным... Вне подозрений был почему-то только самый старший брат, существо, полное мрачной иронии. Но однажды... в его комнате были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами и несколько раз повторенной строчкой: “О Мирра, бледная луна!” Открытие это произвело столь сильное впечатление, что старшая сестра Маша, став известной поэтессой, взяла себе псевдоним Мирра Лохвицкая», — писала ее сестра, Надежда Александровна Лохвицкая (Тэффи).

Однако есть еще и другая версия. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779–1839), был известен как поэт-мистик, археолог, автор таинственных «пророчеств». Говорят, что, умирая, прадед будущей «русской Сафо» Кондрат Лохвицкий произнес: «Ветер уносит запах мирры...» Возможно, узнав о семейном предании, Мария Лохвицкая решила изменить свое имя.

Мирра Лохвицкая и ее муж Евгений Жибер

В 90-х годах XIX столетия семья Лохвицких регулярно проводила летние месяцы в дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом. По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера, который практиковал как адвокат, точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием. С его сыном, Евгением Жибером, у Мирры начались романтические отношения. Осенью 1891 года в возрасте 22 лет поэтесса вышла за него замуж. Судя по фотографии, на которой будущие муж (молодой красавец с «огненно-черными звездами» очей) и жена запечатлены вместе, они кажутся счастливыми. Правда, некоторые стихи Лохвицкой указывают на какую-то другую любовь — несчастливую или неразделенную...

Сулит блаженство, но не счастье

Влюбленный взор твоих очей.

В нем нет любви, в нем нет участья —

Ты дашь блаженство, но не счастье,

Лобзаний жадных сладострастье

Во тьме удушливых ночей.

Сулит блаженство, но не счастье

Ревнивый взор твоих очей, —

писала Мирра Лохвицкая. Так и случилось у них с Евгением.

В 1891 году Мирра Лохвицкая и Евгений Жибер обвенчались в храме Введенского монастыря в городе Тихвине. Примерно через год после свадьбы Евгений и Мирра уехали из Петербурга, какое-то время жили в Тихвине и в Ярославле, затем на несколько лет их постоянным местом жительства стала Москва (адрес: дом Бриллиантова на углу 2-го Знаменского и Большого Спасского переулков, ныне переулки носят названия 2-й Колобовский и Большой Каретный).

Осенью 1898 года семья снова переехала в Петербург. Постоянный адрес в Петербурге: Стремянная ул., д. 4, кв. 7. В первые годы брака у Евгения и Мирры появились один за другим сыновья: Михаил в 1891 году, Евгений в 1893-м и Владимир в 1895-м. После рождения детей Мирра, что называется, «расцвела» и еще больше похорошела.

Дети Мирры Лохвицкой

Детей у поэтессы было пятеро, все — мальчики. Трое — Михаил, Евгений и Владимир — появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим. Около 1900 года родился четвертый ребенок, Измаил. Интересно, что в год рождения Измаила по соседству с Миррой, в трех минутах ходьбы от ее дома на Стремянной, в соседнем Дмитровском переулке, д. 11, поселился со своей второй женой (Екатериной Андреевой) К.Д. Бальмонт (это малоизвестный адрес поэта). Этот год для Мирры стал переломным, с ней стали происходить странные метаморфозы. Пишущая о любви, красоте и добре, поэтесса начинает переходить к загробной жизни, духам, монстрам-вурдалакам и прочим товарищам из потустороннего мира, ветер которого напускает на нее маг и друг Бальмонта — Валерий Брюсов.

«И досадно, и обидно: что-то Лохвицкой не видно» — такую запись оставил кто-то из гостей, не пожелавший назвать свое имя, 4 февраля 1900 года. Судя по другим записям, на тот момент поэтесса не появлялась в литературном кружке уже несколько месяцев. И это притом что сам «хозяин» «пятниц», Константин Константинович Случевский, неизменно называвший Лохвицкую «сердечно чтимая поэтесса», упрашивал ее приходить и всякий раз подтверждал, что ее место — почетное, рядом с ним. Типичное оправдание поэтессы: «У меня болеет ребенок, и я по этой причине никуда не выхожу». Потом начались собственные болезни. Мирра в ожидании четвертого ребенка сочиняет по напевам «падишаха» Бальмонта восточную сказку «О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной». Более того, она и родившемуся в 1900 году мальчику даст восточное имя Измаил. Назвать его Константином, в честь Бальмонта, было бы слишком очевидно и обидно для ее мужа Евгения Жибера.

К началу 1900-х годов относится шуточное стихотворение, сохранившееся в рабочей тетради Мирры, — стихотворение, посвященное ее четверым детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах. В нем не упоминается пятый ее сын, Валерий, родившийся осенью 1904 года, так как стихотворение было написано раньше. На одной странице дневника Мирры уживаются послания к Бальмонту и стихи, обращенные к детям, а также расчеты домашнего бюджета и списки «детского приданого»: «распашонок 1 дюжина — 3 р. 40 к., пеленок холодных ¹/₂ дюж<ины> — 4 р., тепл<ых> 1¹/₂ дюж<ины> — 7 р. 50 к., конвертиков 6 — 6 р., салфеточек 17 — 1 р. 50 к., одеяло флан<елевое> — 2 р.», и тут же ласковая материнская запись о маленьких сыновьях: «Дуськи, дуськи, дуськи, — здравствуйте, будибуди». А рядом другая: «Дорогой, дорогой, я с тобою всегда!»

О муже, Евгении Жибере, в письмах того же периода Лохвицкая упоминает холодно и отчужденно. Как складывались их отношения в жизни, неизвестно, однако Мирра не перестает его любить... Безумно любящий свою супругу Евгений Жибер вынужден был часто по работе уезжать из дома, надолго задерживаясь в командировках. Видимо, нехватка общения с любимым человеком плюс уважение к безусловному таланту Бальмонта поспособствовали увлечению Мирры. Более того, в Бальмонте Мирра могла увидеть и образ своего мужа, быть может, более поэтический и утонченный. Фотографии того времени говорят нам о несомненном сходстве и похожести Е.Жибера и К.Бальмонта. Безусловно, только внешнем. Да, если посмотреть на фотографии 90-х годов XIX столетия, то сразу можно заметить, что К.Бальмонт, где он не рыжий, и муж Мирры Евгений Жибер — это одно лицо. Оба черноокие, с усами и одинаковыми шевелюрами, бороденки клинышком, и оба похожи на Дон Кихота. Да и сам Бальмонт про себя писал так:

Мои глаза — два черных бриллианта,

Они блестят под шляпою Рембрандта,

Сюртук мой черен, черны башмаки,

И ток волос чернеет вдоль щеки...

Бальмонт мог быть разным. На эстраде он появлялся бледный, зеленоглазый, гордо закинув свою голову с рыжими волосами, локонами спадавшими на плечи, с цветком орхидеи в петлице фрака.

В 1889 году, до встречи с Бальмонтом, Мирра Лохвицкая начала регулярно публиковать свои стихи в периодической печати. Первым изданием, с которым она стала сотрудничать, был иллюстрированный журнал «Север». В ближайшие годы она начала печататься еще в нескольких журналах: «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение», «Книжки недели» и др. Подписывалась она обычно «М.Лохвицкая», друзья и знакомые тогда уже называли ее Миррой. К этому времени относятся знакомства с писателями Всеволодом Соловьевым, И.Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А.Коринфским, с критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, с поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

Крымский роман двух поэтов, который они считали любовным

Роман восходящей звезды русской поэзии Константина Бальмонта, которого на тот момент мало кто знал, и Мирры Лохвицкой-Жибер, которая уже давно блистала на литературном небосклоне, начался в 1895 году в крымской Балаклаве, где, как достоверно известно, Бальмонт побывал в сентябре–октябре, возвращаясь из Швейцарии, куда ездил на свидание со своей Катей Андреевой, в которую он был безумно влюблен, но женат еще на ней не был, так как семья Кати была против этого брака. Бальмонт в это время был женат на Ларисе Горелиной, с которой обвенчался 10 февраля 1889 года, и сразу после этого родители Бальмонта лишили сына денежного содержания. Вот такой парадокс.

В декабре 1891 года Лариса родила Бальмонту сына Николая, которого Константин назвал в честь рано умершего старшего брата и дал ему домашнее прозвище Котик. Находясь в Швейцарии, в Цюрихе, Бальмонт писал матери: «Я нашел... счастье... Никогда мне не случалось видеть такого редкостного сочетания ума, образованности, доброты, изящества, красоты... Этот год я золотыми буквами запишу в книгу своей жизни... Надо мной небо, и во мне небо, а около меня седьмое небо...» (7, 82).

В первый раз Екатерина Алексеевна познакомилась с Бальмонтом в апреле 1893 года на вечере у их общего знакомого князя А.И. Урусова, известного московского адвоката, тонкого ценителя поэзии, большого поклонника творчества Бальмонта. В начале 1893 года у Бальмонта с Ларисой родилась дочка Анна, которая, к сожалению, как и первая их дочка, прожила около года и умерла. Смерть Ани стала тяжелой трагедией для них. Вот в каком «тугом узле» и весь на нервах находился Бальмонт до встречи с Миррой в Крыму.

И вот, прямо как во сне, прямо из Москвы в Крым к этому «мотыльку Бальмонту, порхающему от цветка к цветку на свое несчастье, прилетела красивая бабочка — Мирра Лохвицкая», чтобы провести в Крыму «бархатный сезон» и немного отвлечься от прозы жизни и предаться поэзии, написать красивые стихи про море, восстановить здоровье после родов третьего сына Владимира, который родился в 1895 году. Она была уже четыре года замужем и имела троих детей. Муж ее, инженер-строитель Евгений Жибер, часто уезжал в командировки, и она по месяцам дожидалась его возвращения, скучая в одиночестве. И в ней жила наивная мечта: быть воспетой поэтом. И вот он тут, рядом, этот поэт, которого самого надо воспевать. Мирра еще не знает, что этой встречей в Крыму она «опалит свои прекрасные крылышки».

В 1895 году Бальмонт написал небольшое эссе «Крымский вечер», прочитав выдержки из которого вы поймете многое: «Полупрозрачная мгла вечернего воздуха была напоена душистым запахом глициний и белых акаций. Внизу, у подножья холма, на котором приютилась наша дача, шумело неугомонное море, и переменный плеск его валов, то прибывая, то убывая, говорил нам своим неясным шепотом о чем-то позабытом и туманном... Неслышно удалялся день, бесшумно приближалась ночь, и нам, любившим друг друга, нам, отдавшимся друг другу всей душой, так было хорошо молчать и понимать взаимную любовь. И правда, если есть что-нибудь в любви несомненное — это именно власть проникать в душу другого до самых далеких потаенных ее уголков — каждым жестом говорить — в каждом взгляде видеть долгое признание... Этот день, который тоже умер, был первым днем моей счастливой любви к тебе, первым днем моей первой любви, потому что до тебя я не знал, что такое любовь, я знал только страсть. В глазах тех женщин, которым я обманчиво говорил “люблю”, не было той чистоты и глубины, где теперь навсегда утонула моя душа. В них только был какой-то неясный намек на то, что в твоих темных глазах нашло такое прекрасное и полное воплощение. Те женщины, которых я знал до тебя, были как бы предчувствием тебя. Вот почему я говорил им “люблю”, вот почему моя ложная любовь к ним не должна оскорблять тебя... Без обещаний мы связали нашу жизнь, но нет той силы на земле, которая бы смогла расторгнуть наш союз» (3, 116).

Красиво написано, но правда ли это? Может, литературный вымысел?

Очарованная его стихами, Мирра подарила ему книгу своих стихотворений с подписью: «От читательницы и почитательницы». «Крым — голубое окно... — вспоминал впоследствии Бальмонт. — Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости <...> где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих: “Я б хотела быть рифмой твоей, / Быть как рифма, твоей иль ничьей”, — голубое окно, которого не загасят никакие злые чары».

Мирра писала Бальмонту так:

Эти рифмы — твои иль ничьи,

Я узнала их говор певучий,

С ними песни звенят, как ручьи

Перезвоном хрустальных созвучий...

А он ей отвечал:

Я знал, что, однажды тебя увидав,

Я буду любить тебя вечно.

Из женственных женщин богиню
                                                           избрав,

Я жду — я люблю — бесконечно...

В Крыму Константин посвятил своей возлюбленной Мирре одно из лучших стихотворений ранних лет «Я знал».

И Мирра поэтически ему ответила:

Я люблю тебя, как море любит
                                    солнечный восход,

Как нарцисс, к воде склоненный, —
                      блеск и холод сонных вод.

Я люблю тебя, как звезды любят
                                            месяц золотой,

Как поэт — свое созданье,
                               вознесенное мечтой...

Бальмонт с Екатериной Андреевой

Личная жизнь Бальмонта была такой же бурной и страстной, как и его поэзия. В 1895 году Бальмонт начинает дело о разводе с первой женой, Ларисой Гореловой. Процедура расторжения церковного брака была трудной. Против женитьбы с Бальмонтом была и мать Екатерины Андреевой. На возражения дочери, что семьи у Бальмонта, по существу, нет, что он уже давно живет отдельно, ее мать твердо заявила, что не даст своего благословения на брак с Бальмонтом, и отправила Катю подальше от него, аж в Швейцарию.

Однако влюбленные не отступили перед трудностями. Бальмонту удалось добиться разрешения венчаться с Катей. Венчание, почти тайное, состоялось в присутствии очень узкого круга родных и друзей, среди которых были Брюсов, Балтрушайтис, в небольшой сельской церкви в семи верстах от Твери в начале октября 1896 года. «Сельский священник, — вспоминала Андреева, — обвенчал нас очень быстро, при запертых дверях и без лишних свидетелей» (6, 316). В литературных кругах потом весело передавали, что за свадебным столом, при полном сборе самых именитых гостей и родни, Бальмонт поднялся и прочел написанное им к сему торжественному дню стихотворение:

...Я буду счастлив, я буду молод,

Я буду дерзок — я так хочу!

Хочу я грезить о новом чуде.

Мы два желанья в одно сольем.

Уйдите, боги, уйдите, люди,

Мне сладко с нею побыть вдвоем!

Маргарита Сабашникова, племянница Кати Андреевой, недоумевала: «Почему так много женщин могли его всю жизнь так преданно любить? И такой самостоятельный, здравый человек, как Екатерина... Муж ее тряпка, и дрянная тряпка. Он, вероятно, даже ее не любит, а она в него влюблена. Как она может? Катя — это такой источник любви и нежности. Это такое сердце, щедрое! А Бальмонт, ее муж! Ну, может быть, у него красивые стихи, он нежен; но ведь видно, что у этого рыженького, с красным носиком человека в душе бирюльки, вырезанные бумажные фигурки...»

На следующий день молодожены выехали за границу, во Францию, где пробыли около трех лет.

«Чешуйчатый змей» Мирры

Мне так больно, так страшно.
                               О, дай мне вздохнуть,

     Мой чешуйчатый змей!

Ты кольцом окружаешь
                                            усталую грудь,

Обвиваешься крепко вкруг шеи моей,

Я бледнею, я таю, как воск от огня.

Ты сжимаешь, ты жалишь,
                                       ты душишь меня,

     Мой чешуйчатый змей, —

писала Мирра, и, конечно, про Бальмонта.

«...Стихов ее (М.Лохвицкой — Е.Т.) искали. Их охотно печатали. И самые нелепые козлы редакторского мира разнеживались, получая от нее коротенькие сафические гимны. У нее не было врагов, хоть она для этого обладала достаточным талантом. Ее успеху не завидовали — эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен... Все обещало ей чудный расцвет... После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевывал, как она, “свою публику”...» — писал Василий Иванович Немирович-Данченко.

Константин Бальмонт, назвавший себя «изысканностью русской медлительной речи...», был на два года старше Мирры и ко времени их знакомства уже успел поучиться на юридическом факультете Московского университета, который не окончил. Зато активно поучаствовал во всех бузотерских студенческих мероприятиях и антиправительственных демонстрациях, после чего и был исключен из университета. А известным поэтом он стал лишь в начале XX века, когда в 1903 году вышли его лучшие сборники стихов, посвященные любимой Мирре: «Будем как солнце» и «Только любовь». После чего талант его быстро стал клониться к закату, и, хотя он продолжал выпускать по сборнику в год, все, что появилось после 1905 года, ценности не представляет. Может, это было связано со смертью Мирры, а может, нет. Чем пленила Мирра Бальмонта? Стихами? Вы посмотрите на ее портрет и сами все поймете... «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость... Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока...» — вспоминал Иван Бунин о Лохвицкой.

В 1896 году Бальмонт в стихах Мирры стал «Лионелем», юношей с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленовато-синими, как море».

Лионель, певец луны,

Любит призрачные сны,

Зыбь болотного огня,

Трепет листьев и — меня...

.............................................................

Лионель, любимец мой,

Днем бесстрастный и немой,

Оживает в мгле ночной

С лунным светом и — со мной.

Но стихотворение «Лионель» увидело свет только через 10 лет после смерти поэтессы. Оно является самым откровенным и недвусмысленным признанием в любви к Бальмонту.

Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) относился к Лохвицкой с нескрываемой антипатией. По приезде Бальмонта в Москву, 19 ноября 1897 года, Брюсов записывает: «Приехал Бальмонт, тот, которого я так жаждал, так жаждал. На нем двойной галстук, он подстрижен так тщательно...» (8, 29).

19 ноября — день рождения Лохвицкой. Вероятно, Бальмонт спешил к ней. Через несколько дней наивный Бальмонт решил познакомить двух дорогих ему друзей. О том, что из этого вышло, тоже сообщает Брюсов:

«Другой раз Бальмонт зашел ко мне рано утром, после бессонной ночи, разбудил меня. Мы скоро ушли из дома, бродили по улицам, заходили в книжный магазин, потом были у него, потом у Лохвицкой. <...>

С Бальмонтом мы расстались холоднее, чем я ждал. Быть может, его обидели мои неблагосклонные отзывы о г-же Лохвицкой, которая произвела на меня впечатление довольно бездарной женщины. Зачем у нее такой большой рот? И притом она сказала: “Я привыкла, чтобы меня занимали”. Я ответил: “Тогда нам не удастся с вами разговаривать”. Однако ее последние стихи хороши» (8, 31).

Через несколько дней Брюсов записывает о Бальмонте: «Что-то порвалось в нашей дружбе, что уже не будет восстановлено никогда» (8, 31).

— Извините, Валерий, а как вы познакомились с Бальмонтом?

В дневнике 28 сентября 1894 года Валерий Брюсов записывает: «Принял с Лангом участие в О.Л.З.Л. (Общество любителей западной литературы. — Е.Т.) и познакомился с Бальмонтом. После попойки, закончившей первое заседание, бродили с ним пьяные по улицам до 8 ч. утра и клялись в вечной любви» (8, 19). Через месяц запись: «Вчера опять было заседание, и опять бродили с Бальмонтом до утра по улицам в поэтических грезах» (8, 19). 31 октября: «Во вторник был у Бальмонта… Довольно удачно. Вернувшись от Бальмонта, в 3 часа ночи, пьяный, я написал 11 сонетов и 2 поэмы» (8, 20).

1898 год. Возможно, он расставит все точки в этих отношениях двух поэтов

Осенью 1898 года Бальмонты вернулись в Россию и жили поочередно в Москве и Петербурге. Осенью 1898 года Лохвицкая с семьей тоже, как ни странно, переехала из Москвы в Петербург. Но отношения между Миррой и Бальмонтом стали перерастать в ненависть — не без дружеского поощрения со стороны Брюсова. В этом же году ею была написана прощальная «Песнь любви» к Бальмонту:

Целовать, целовать, целовать

Эти губы хочу исступленно я!

Пусть влюбленные, неутоленные,

В наслажденье сольются сердца!

Целовать, целовать без конца...

Их роман получил скандальную огласку, где подразумевалось, что они были физически близки. Лохвицкую осуждали, упрекали в распущенности и невоздержанности, иногда оскорбляли и возмущались, а она гордо отвечала недоброжелателям стихами:

Когда в тебе клеймят и женщину,
                                                        и мать —

За миг, один лишь миг, украденный
                                                      у счастья,

Безмолвствуя, храни покой
                                            бесстрастья —

Умей молчать!

Критик Аким Волынский писал: «А в домашнем быту это была скромнейшая и, может быть, целомудреннейшая женщина, всегда при детях, всегда озабоченная хозяйством. Она принимала гостей на еврейский лад: показывала своих детей, заботливо угощала вареньем и всяческими сластями. <...> В Лохвицкой блестящим образом сочетались черты протоарийской женщины с амуреточными импульсами, изливающимися лишь в стихах» (9, 571).

Многие из тех, кто знал Лохвицкую лично, ее «вакхический» характер творчества, отме