И свет вокруг...

1

Искусственная насыпь из пустых пород — с острым кустарником и терракотовыми проплешинами:

Террикон мой старенький
Дорог мне по-прежнему:
Понизу — кустарники,
Поверху — проплешины.

Террикон потресканный,
Утро ясноглазое...
Мы, мальчишки резвые,
На вершину лазили.

Стихи по-разному фиксируют время, и Виктор Мостовой предлагает свой взгляд: из бездны сегодняшнего, где террикон хоть и дорог, но уже не выглядит столь привлекательно, как в то время, когда...

...для мальчишек подобное место — остров таинственного счастья и захватывающих игр;

...коли нет тишины и жизнь превращается в череду полос, ложащихся по принципу: страшно и очень страшно, остается немногое — в том числе действующее магически слово:

У нас не гостит тишина,
Живем мы под грохот орудий:
То вздрогнет от страха жена,
То жмется к ногам моим пудель.

Луганские картины не могут быть представлены ныне иначе, как только так: через ужас и огонь; мирное время отходит в пласты воспоминаний, как детство с его играми, с различными формами веселого неистовства.

Стих крепок, и, запуская его, Мостовой рассчитывает на очевидную читательскую отдачу, ибо при открытости стиха огонь его подразумевает оную...

Край шахтерский в кровавых
                                             зарубках,
И от взрывов трещат перепонки.
Люди брошены в мясорубку,
Смерть заглядывает в воронки.

Отсутствие гармонии — высшая форма жизненной каверзы, но поэт, фиксируя свое пространство и время крепко сделанным, литым стихом, точно восполняет таковое отсутствие...
 

2

Веточка герани, становящаяся персонажем стихотворения, точно оживает, вспыхивая по-новому, более ярко, но и трепетно, испуганно, если представлена в такой атмосфере:

Собрались тучи возле дома,
и сумерки стирали грани,
и вдалеке раскаты грома
пугали веточки герани.

Валерий Мазманян предлагает мир вроде бы такой же, какой известен суетящемуся большинству, но... данный под своим углом, под острым градусом своего восприятия:

И монотонный стук баюкал
и память прошлого тревожил,
а дождь на ниточках, как кукол,
водил по улицам прохожих.

Как часто приходится исполнять роль куклы, до обидного часто, но если в роли кукловода выступает дождь — вполне терпимо...

Мир природы — и храм, и лаборатория, где проводятся таинственные исследования: такое причудливое сочетание дается стихами Мазманяна:

Отгудел пчелиный улей,
журавлям пора за море,
синеву хранит июля
увядающий цикорий.

В этом мире все конкретно — до ощущения запахов, до оттенков, но и за пределом его чувствуется многое: гудящее, ведущее поэта...

Образность стихов пестра и насыщена, и многие их позитивные качества превращают процесс чтения в интересное удовольствие.
 

3

Легкая бесхитростность стиха определяет смысловую нагрузку оного: где воспоминания, замешенные на боли, точно расширяются волной, предлагая проявить сострадание к малым сим:

Мама маки вышивает.
Мама тихо плачет.
Мама маму вспоминает,
бабу Лену, значит.

Мама степи вспоминает,
Таврию и хату,
деда Лёню выкликает:
«Тату, милый тату...»

А кто не малый?
Кто...

Стихи Елены Фроловой, чередуя легкость и конкретику, вспыхивают волшебными фонариками... то детства, то осознания невозвратности оного:

В сумках холщовых, сшитых
                             из старых передников,
хранились шуршащие
                                    золотые луковицы.
Бабушка говорила с Господом
                                        без посредников,
когда пришивала мне к сарафану
                                                     пуговицы.

Вещественность мира сочетается с такими возможностями бабушки, к осознанию которых придется идти всю жизнь...

Простота и мудрость, мудрая кротость простоты хорошо показаны Фроловой, раскрыты весомо, но и нежно.

Музыка ведет, жажда ее, точно определяющая жизнь, высока и, зафиксированная в стихотворение, становится хорошим образом высоты сердца и тонкости души:

А нам хотелось музыки во всем.
Мы очень не любили тишины.
Мы камушки бросали в водоем,
в их отраженье чуть искажены.
 

4

Тонок баланс между зыбкостью и конкретикой, сложно его почувствовать, но... поэзия не существует без оного, может быть, даже базируясь именно на этом балансе:

Над Раменками небо голубое
И снег вокруг. Хоть март уже
                                                  в чести.
И я роняю робкое «прости»,
Как лепестки стыдливого левкоя.

Левкой из данности, хоть и представленный лепестками, но «прости» особенно робкое, как нежное сияние внутреннего мира человека, его произносящего.

Стих Алексея Низовцева строится именно на балансе сил: шаровой, с которой не поспоришь, конкретики и тайных вибраций души.

Порой фибры напряжены, порой волнами проходят золотистые мерцания.

Над храмом Бориса и Глеба
Пронзительно-синее небо,
Покой, чистота и любовь.

В шкатулочном городе этом
Хранится немало секретов
Под крышами старых домов.

Картинка Боровска — старого, ветхого, милого — дана через призму храма, отчего делается более яркой и словно очищенной от низовой мути жизни.

Жизнь, однако, гулко врывается в стихи Низовцева: по-разному, различными проявлениями, как ей и положено; и стихи, представляя ее, звучат той мерой собственной интонации, когда одаренность автора не вызывает сомнений.
 

5

Есть бодрая, звонкая поступь стиха, услышанного человеком, идущим по городу, что раскрывается, будто своеобразный каменный цветок, нависающий суммой лепестков над бездной памяти и плазмой жизни:

Припомнив все, что смолоду
сберег к такому случаю,
в день города по городу
иду и верю в лучшее.

Сквозь толпы пешим слаломом
бреду по шумной площади,
недостает мне малого —
чего-нибудь попроще бы...

Вероятно, в этих строках Александра Шуралёва выражено стремление столь же логичное, сколь и насущное: переусложненность мира порождает желание вырваться из технологического калейдоскопа, перенагромождения, уйти к чему-то основному, связанному с альфой бытия, а не с постоянным ускорением жизни.

Поэзия Шуралёва тяготеет к гармонии, ясности, цельности; в ней золотистыми нитями мелькает хорошая метафизика: стремление осознать на уровне глубин все, предлагаемое реальностью:

Время толкает нас в гору —
и над враждой, и над злом.
Кладбище в давнюю пору
кто-то вознес над селом.

Видно с любого крылечка,
как над скопленьем домов
крыльями тянется в вечность
тихая стая крестов.

Не зря кладбище показано именно так: оно вознесено, и кресты, посмертно приближающие покинувших мир к важнейшему для человечества кресту Христа, крыльями подчеркивают необыкновенность дальнейшего пути.

Есть розоватые разводы счастья в этих строках: мир бесконечен, смерть невозможна; и поэзия, лучащаяся гармонией, помогает обретать запредельность уже здесь, на земле... И Шуралёв хорошо показывает это своими стихами.
 

6

Поэзия не слишком востребована в современном мире, что отчасти логично: технологическое время и гонка на выживание, в которой вынуждены участвовать практически все, противоречат углубленному восприятию мира, которого требует поэтическая высота; тем не менее в оной невостребованности есть значительная доля вины и современных пиитов, слишком увлекшихся филологическими игрищами и стёбными вывертами, будто отрицающими необходимость относиться к жизни (не говоря — смерти) всерьез; поэтическая часть второго номера журнала «Москва» голосами пяти поэтов доказывает, что можно сохранять верность благородной традиции высокого русского стиха, говоря по-своему: оригинально, глубоко, веско...