К.Н. Леонтьев: «Византизм — духовная ценность общества»

Константин Николаевич Леонтьев своими суждениями о мире органично вписывается в творческую магистраль русской культуры 70-х годов XIX столетия. Однако, по оценке В.В. Розанова, в сфере мышления он должен поставлен «впереди своего века». И не только: идеи Леонтьева созвучны идеям наших современников и могут быть поняты в контексте тех проблем, которые возникли в настоящее время в русском обществе.

После распада СССР одной из важнейших функций России стало сохранение единства народов. Основой их единения могут быть не только политика и экономика, но и культура, и особенно русская культура, которая, естественно, определяется как понятие духовное, способствующее активному взаимодействию народов, их сплочению.

Именно в сплочении, в консолидации с другими народами состоит сила не только России, но и всех восточнохристианских народов, «чье культурное наследие и духовный потенциал уходят своими корнями в древнюю византийскую традицию»¹. Эта традиция идет от создателя Византийской империи Константина Великого (285–337), деяния которого сумел оценить гениальный философ второй половины XIX столетия Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891). Он первым употребил термин византизм и ввел его в систему философских понятий. Идеи византизма пытался реализовать в первой трети XX века легендарный полководец Андраник Сасунский (1865–1927). Каждый из этой славной триады — царь, мыслитель, солдат — внес значительный вклад в утверждение византизма как уникального явления в истории человечества; каждый понимал: единение народов — это духовная ценность общества, сплоченными усилиями которого можно преодолеть любые трудности в достижении поставленной цели. Необходимость такой «формы единения, которая послужила бы краеугольным камнем и образцом для будущего восточнославянского союза»², обосновал К.Н. Леонтьев, имя которого стало широко известно просвещенному человечеству сравнительно недавно — в последние десятилетия.

* * *

К идее византизма философ пришел уже в зрелом возрасте, обобщив многолетние наблюдения над жизнью народов и размышления о судьбах России, Европы и всего человечества в своей пророческой книге «Византизм и славянство», написанной в 1872 году и увидевшей свет только в 1875-м. Леонтьев дает в ней теоретическое обоснование византистских идей и раскрывает возможность их дальнейшего развития в иных исторических условиях.

Небольшой экскурс в прошлое поможет представить, чем были наполнены годы, предшествовавшие созданию одного из самых выдающихся творений русской общественной мысли. Жизнь Леонтьева была богата разнообразными переменами. Он рос в старинной барской усадьбе Кудиново Калужской губернии, поблизости от Оптиной Пустыни. После окончания Ришельевского лицея в Ярославле учился на медицинском факультете Московского университета. Досрочно добившись звания военного лекаря, в 1853-м уезжает на фронт. В Крымской войне через его руки прошли сотни раненых. Вспоминая свои наблюдения за страданиями увечных солдат, матросов, офицеров, он позже упрекнет Л.Толстого, который в очерке «Севастополь в мае 1855 года», вопреки психологической достоверности, разыскивает у своих героев «несвойственное им тщеславие». В эти годы «Московские ведомости» и «Отечественные записки» публикуют повести Леонтьева «Благодарность» и «Лето на хуторе» — в ней появляется доктор Руднев, предвосхитивший тургеневского Базарова. Немного позже выходят романы «Подлипки» и «В своем краю», написанные на автобиографическом материале.

После Крымской кампании Леонтьев едет в Петербург, становится сотрудником Министерства иностранных дел. Дипломатическая служба (1863–1873) многое дала Леонтьеву в его становлении как писателя и философа. В качестве российского консула он отправляется в Турцию. Сначала был секретарем при русском консульстве на острове Крит, который через год пришлось покинуть. На оскорбительный отзыв о России французского консула Дерше Леонтьев ответил ударом хлыста — поступок явно не дипломатический, но характеризующий его как человека и гражданина, для которого честь отечества была выше собственной карьеры. Леонтьев близко познакомился с жизнью Балканского полуострова, где созревали его важные мысли о главной проблеме тех лет — об отношениях Востока и Запада, о судьбе России. Жизнь его была полна надежд на будущее — и вот неожиданный для всех поворот судьбы: Леонтьев подает в отставку. Многим было трудно понять, почему преуспевающий дипломат и политик, врач, талантливый писатель, критик и публицист, философ, художник, ценивший жизнь во всех ее проявлениях, вдруг бросает службу и принимает решение обратиться в монашество.

Позже, в письме к В.Розанову [14 августа 1891 года]³, Леонтьев объяснил причины, заставившие отойти от успешно развивавшейся дипломатической деятельности. Будучи консулом в Салониках, летом 1871 года он тяжело заболел. Его отчаяние усугублялось сознанием того, что им еще ничего не сделано «достойного своих способностей». И перед образом Божией Матери он восклицает: «Подними меня с одра смерти!» Он дал обет уехать на Афон и постричься в монахи. «Через 2 часа я был здоров, — пишет Леонтьев, — через 3 дня я был на Афоне». Но афонские старцы, боясь обострения отношений с русским правительством, отказали русскому консулу. В монахи он постригся в Оптиной Пустыни только через 20 лет...

В Кудиново, где он поселился, возвратившись с Балкан, тихой, уединенной жизни не получилось: его захватила острая политическая борьба вокруг «балканского вопроса». Передовые статьи в качестве помощника редактора газеты «Варшавский дневник» — важная часть творческого наследия мыслителя: в них с заостренной полемичностью он пишет о наболевших вопросах русской жизни, обличает ложь в публицистике, требуя высказываться без экивоков, прямо, честно и ясно. По силе эмоционального воздействия публицистика Леонтьева вызвала в русском обществе, пожалуй, не меньший резонанс, чем первое «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева, опубликованное в журнале «Телескоп» (1836, № 15). Именно передовые статьи 1880 года положили начало критике взглядов К.Леонтьева, яростной полемике вокруг его имени.

Материальные затруднения вынудили Леонтьева навсегда расстаться с родовым имением, которое купил его бывший крепостной. А владелец поместья, теперь тоже уже «бывший», становится отшельником в Оптиной Пустыни, где в 1891 году принял тайный постриг в монахи и, переехав в Троице-Сергиеву Лавру, через 2,5 месяца скончался.

Таков, в кратчайшем изложении, жизненный путь Константина Николаевича Леонтьева, много претерпевшего при жизни — и после смерти тоже.

* * *

Публицистические статьи Леонтьева вызывали раздражение российских литераторов, обрушивших на него шквал критики. В чем только не обвиняли мыслителя! Какие ярлыки не навешивали на него! Причем каждый из «обвинителей» интерпретировал его высказывания по своему разумению, зачастую игнорируя их подлинный смысл и глубокую значимость в переживаемый обществом момент. Но «неприручаемый мыслитель»⁴ в своих оценках русской жизни и в беспощадных прогнозах будущего России оставался независимым и, более того, непреклонным, что, естественно, не только не располагало к дружескому общению с ним, а даже вредило ему. Его тонкий, аналитический ум, недюжинный талант и самобытность мыслей высоко ценили знавшие его люди, но литературные круги, чувствительные к личностным взаимоотношениям, подчеркнуто «не замечали» Леонтьева, формируя вокруг него враждебное отношение. За творчески мыслящим человеком, ищущим такие социальные формы, которые были бы способны вывести Россию на путь возрождения и сохранения самобытности русского народа, на целое столетие установилась репутация крайнего реакционера, врага демократии и прогресса, ненавистника всего нового, единственное желание которого — повернуть Русь вспять.

Вряд ли можно назвать эти оценки объективными и справедливыми. «Гонителей толпа» (у бессмертного Грибоедова — «мучителей...») не стеснялась в выборе хлестких эпитетов, стремясь побольнее уколоть того, кто в одиночку решился «плыть против течения», пугая общество смелостью своих суждений, которые слишком резко расходились с бытовавшими тогда мнениями большинства; он ни к кому и ни к чему не приспосабливался, и так называемая «критика» в его адрес часто превращалась в злобную инвективу. Так, в учении Леонтьева И.С. Аксаков увидел всего лишь «сладострастный культ палки». Не скрывал своего недоброжелательства по отношению к Леонтьеву и С.Н. Трубецкой, назвав его апологетом «реакции и мракобесия»⁵, а идеи византизма, исповедуемые им, — «мертвенными и отжившими», «чудовищной, болезненной утопией»⁶. Византизм С.Н. Трубецкой определял как «совокупность принудительных начал в общественной жизни... принцип охранительной политики русской, а затем, может быть, и всемирной реакции»⁷. Именно насилие и реакция, к которым, по мнению С.Н. Трубецкого, «взывал» Леонтьев, якобы и вдохновляли писателя на «самые отвратительные страницы его произведений»⁸. Удивляет тот факт, что и в наше время в прессе и даже в энциклопедических изданиях основу статей о К.Н. Леонтьеве составляют негативные оценки С.Н. Трубецкого. Леонтьев по-прежнему остается «защитником мертвого патриотизма», а определение «византист» непременно — в качестве синонима — сопровождается словом «консерватор». Кстати, свою статью о Леонтьеве С.Н. Трубецкой озаглавил не совсем точно: Леонтьев не принадлежал к сообществу славянофилов и вовсе не был «очарован» ими: славянофилы, вспоминает В.Розанов, даже «страшились принять в свои ряды» столь неординарную, самобытную личность.

Обильно цитирует мыслителя Н.А. Бердяев и своими комментариями старается доказать: Леонтьев — «философ реакционной романтики». Отрыв от реальной жизни и «от большого исторического пути» послужил причиной «роковой связи его с реакционной политикой»⁹, — уверяет Бердяев. Он допускает, что связь могла быть и «случайной», однако то, что она оказалась трагичной для философа — это несомненно: в писаниях Леонтьева чувствуется «глубокая мука и безмерная тоска», страдания, которые «вылились в злобной проповеди насилия и изуверства»¹⁰.

Цитируемый текст Леонтьева критик сопровождает «выразительными» замечаниями. Так, леонтьевскую теорию развития и умирания наций и государств он считает «несостоятельной»: это «исторический фатализм»; Леонтьев был искренне озабочен возвращением византистских идей в Россию — Бердяев же уверяет, что тот «хватается за византийскую гниль в порыве отчаяния»¹¹.

Вот еще несколько бердяевских характеристик «извращенной природы Леонтьева»: «реакционная, человеконенавистническая политика»; «сатанист, надевший на себя христианское обличие»; «поклонялся Богу как творцу зла в мире»; «радовался гибели миллионов людей»; «сделался настоящим садистом»¹² — этот неполный перечень «обвинений» взят только из одной статьи Н.А. Бердяева, посвященной К.Леонтьеву.

Нельзя сказать, чтобы у К.Леонтье­ва не было единомышленников, — были, но ничтожно мало по сравнению с сонмом его ниспровергателей, непременно отмечающих его «охранительную» деятельность, о которой «не забыли» выразить свое мнение также и Вл.С. Соловьев, и В.В. Розанов. Чтобы подчеркнуть одиночество Леонтьева, Бердяев замечает: «Никто не пожелал слушать проповедника «самодержавия, православия, народности»¹³. Этой знаменитой формулой графа С.С. Уварова, министра народного просвещения (его чаще называли министром «затемнения»), Бердяев намеренно причисляет К.Леонтьева к консерваторам и реакционерам. Но, к удивлению окружающих, сам Леонтьев задолго до Бердяева открыто и прямо рекомендовал себя реакционером — так он реагировал на «разрушительный ход истории». Да ведь и «консерватор» — это в России нечто постыдное, а в других странах всего лишь член консервативной партии; так и «реакционность» Леонтьева, наверное, следует переосмыслить, приблизив к понятию «реакция на современность». Выпады против Леонтьева и его необычное признание точно оценил С.Л. Франк: этого выдающегося русского мыслителя «мало знают и еще меньше понимают», и «духовно консервативным прогрессистам мы лично открыто предпочитаем духовно прогрессивного реакционера Леонтьева»¹⁴.

Сегодня «только очень недалекие люди», по мнению критика А.К. Закржевского, могут называть Константина Леонтьева реакционером и «приверженцем палки и кнута». Леонтьев шел вразрез со своим временем, с господствующими идеями, с традициями, существовавшими «в муравейнике всеобщей сытости», всеми фибрами души ненавидя «буржуазное стадо»¹⁵. Более чем необычно прозвучали слова Д.С. Мережковского о Леонтьеве: это «страшное дитя для русской политики: говорит взрослым правду в глаза»¹⁶. Можно ли признать справедливой жестокую оценку С.Н. Трубецкого, данную незаурядному, своеобразному русскому мыслителю, который при жизни якобы «пользовался заслуженной неизвестностью»? Причина «неизвестности» (в смысле отсутствия всепобедной, громкой славы) ясна: его оригинальные идеи не были восприняты обществом в силу их сложности, непонимания предостережений человека, искренне озабоченного судьбой России.

«Одинокого» мыслителя В. Розанов сравнивает с гладиатором, который, проходя по арене цирка, молча идет на смертельный бой, не удостаивая сидящего в ложе императора традиционным возгласом «Ave Cesar! Morituri te salutant!»

* * *

Выполняя дипломатическую миссию, К.Н. Леонтьев 10 лет провел на Балканах. Ему представилась возможность всесторонне изучить государственную политику, экономику, культуру, религию и этнографию населения Балканского полуострова — болгар, греков, албанцев, западных и южных славян, румын, турок, коптов, сирийцев, армян, грузин, езидов и других народов Запада и Востока.

Знаток истории цивилизаций, глубокий исследователь исторических и современных процессов, он в своих трудах дал многоаспектный анализ разнообразных явлений общественного развития. Обеспокоенность К.Н. Ле­онтьева, дипломата и писателя, судьбой своего отечества была вызвана постоянными выступлениями западных держав против России. Его наблюдения вылились в твердое убеждение: только сила, мощь, справедливая и твердая политика России способны защитить и своих сограждан, и восточных христиан, нуждающихся в покровительстве единоверного государства. Напряженные размышления о русском народе, о путях развития русского государства привели Леонтьева к очень важному выводу: основой будущего государственного устройства России должен стать византизм.

Такой прецедент уже был в истории русской цивилизации. Со времени принятия христианства в 988 году князь Владимир I построил свое государство по модели, созданной Константином Великим. Мудрый русский князь, подобно византийскому императору, был проникнут заботой о могуществе Руси, ее национальных интересах, просвещении, культуре и благосостоянии своих сограждан. Русская земля стала «ведома и знаема» во всем мире. Деяниям великого русского князя, прозванного в народе «Владимир — Красное Солнышко», посвящено «Слово о законе и благодати» Илариона — первого русского митрополита, идеолога древнерусского христианства, развивавшего патриотическую мысль о великом предназначении Руси. Владимир — Красное Солнышко — первый на Руси восприемник идей византизма, ставшего, по словам П.А. Флоренского, «источником, откуда русский народ пил веками, почти не имея ничего другого»¹⁷. То, что связывало Византийскую империю и Древнюю Русь, стало уже далеким прошлым: Константин Великий имя свое обессмертил деяниями во имя человека — святой русский князь следовал его примеру. К.Леонтьев в письме к Вл.С. Соловьеву выразил эту мысль более лаконично: «Равноапостольный царь Константин предшествовал равноапостольному князю Владимиру».

...За прошедшее тысячелетие жизнь человечества неузнаваемо изменилась: стали иными не только условия существования общества и основы его развития — произошла трансформация идей, принципов, определяющих отношение человека к миру, нормы его поведения, цели, средства и ожидаемые результаты человеческой деятельности.

Идеи византизма в интерпретации Леонтьева приобрели иное содержание: дали импульс к направлению его размышлений применительно к современности и перспективе грядущего развития России, ее мессианской роли в объединении православнохристианских народов — именно их единство и должно стать залогом утверждения византистских идей «завтра», или, как выражает свою мысль К.Н. Леонтьев, «византизма» будущего (см. «Письма к В.С. Соловьеву»).

Фундаментальная работа К.Н. Леонтьева «Византизм и славянство» является важной частью двухтомника «Восток, Россия и Славянство» (1885–1886), где автор обосновывает мысль о том, что Россия должна выбрать свой, отличный от Запада, путь развития, обусловленный ее историей, самобытной жизнью и культурой. Выбрав новый путь, Россия может стать «во главе умственной и социальной жизни всечеловечества»¹⁸. Русский путь, по Леонтьеву, — в следовании византизму: именно в этом он видит будущее России. Эта идея была для философа не отвлеченной субстанцией, а делом его жизни, средоточием всех его душевных сил. Он утверждал: византийский мир, исторически «далеко отошедший», вполне «современен нам», так как органически связан «с нашей духовной и государственной жизнью». Византизм, став основой русского государства со времени принятия христианства, способствовал возвеличению русской нации. Это «единственный надежный якорь нашего не только русского, но и всеславянского охранения»¹⁹.

* * *

Леонтьев глубоко сожалеет о том, что русская общественность имеет весьма слабое представление о Византии: многим она представляется чем-то «сухим, скучным», «даже жалким и подлым», ибо не нашлось еще людей, которые, обладая художественным дарованием, посвятили бы свой талант описанию византизма, сумели бы развеять «вздорные», «самые превратные представления» о нем и донести до читателя, «сколько в византизме было искренности, теплоты, геройства и поэзии». К.Леонтьев бросает упрек западным писателям за их пренебрежение к истории и высочайшей культуре Византии: ведь византийская образованность, мысль и искусство, художественное творчество распространились «далеко за пределы» Византийской империи. Однако только в предисловии к одной из книг Амедея Тьерри («Derniers Temps de l’Empire d’Occident») Леонтьев обнаружил доброе упоминание о Византии: там «были люди, которыми могли бы гордиться все эпохи, всякое общество!» Тьерри называет непреложный исторический факт: «именно Византия дала человечеству совершеннейший в мире религиозный закон — христианство...», а в нем — «единство и силу»²⁰.

По мнению Леонтьева, «византийский дух, византийские начала и веяния, как сложная ткань нервной системы, проникают насквозь весь великорусский общественный организм», «самые недра» его²¹. Византийские идеи и чувства объединяли, сплачивали русских людей для борьбы с иноземцами, в разное время вторгавшимися на Русскую землю. Силу русских испытали на себе татары и монголы, поляки и шведы, турки и французы. Под знаменем византизма Россия «в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы»²². «Вещественная сила» византизма чувствовалась во всем: под его влиянием Россия крепла, «росла и умнела», при этом и жизнь ее «разнообразилась и развивалась».

Общая идея византизма, по утверждению К.Леонтьева, «слагается из нескольких частных идей: религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных». Например, византизм в государстве, по Леонтьеву, — это самодержавие, то есть крепкое государство, способное создать благоприятные условия для развития оригинальной, самобытной национальной культуры. Без национального своеобразия «можно быть большим, огромным государством, но нельзя быть великой нацией»²³, — утверждает мыслитель. Россия должна оберегать собственную культуру от чуждых влияний. При этом важно «признание национальной самобытности за самую основу и руководящее, дающее самой культуре жизнь, форму и силу, начало этой культуры»²⁴. Национальное своеобразие — это самый существенный отличительный признак культуры, которая непременной частью входит в систему идей византизма. К.Леонтьев стоял «на высоте культуры»: он прекрасно знал культуру народов Востока, высоко ценил европейскую, возрожденческую культуру и утверждал, что византизм ярко проявил себя в области «художественной или вообще эстетической» — в зодчестве, обычаях, моде, вкусах, в искусстве в целом^[1].

Однако осуществление высокого нравственного идеала Леонтьев связывал только с религиозными верованиями и чувствами, так как условия обыденной, земной жизни не способствуют нравственному совершенствованию человека «здесь, долу». Душа Леонтьева «стремилась всегда туда, где хоть отчасти осуществлялся идеал жизни нравственно-христианской»²⁵.

Леонтьев глубоко убежден, что сила государства и его устои, история просвещения, поэзия, художественное творчество, «великорусская» жизнь — «словом, все живое у нас» органически сопряжено с православием и влиянием византистских идей и византийской культуры. «Изменяя, даже в тайных помыслах наших, этому византизму, мы погубим Россию»²⁶, ибо ослабление авторитета византизма ведет к ослаблению Русского государства.

В укреплении государственного строя следует ожидать реальной помощи от религии — христианского православия, формирующего единство народов и нравственный облик русского человека. Русские, по мнению Леонтьева, — «главные представители православия во вселенной»²⁷. Христианская религия становится одним из существенных средств «общественной дисциплины» и привлекает к себе тем, что содержит «все, что есть сильного и хорошего во всех других религиях», в частности учением кротости, милосердия к другим и строгости, чуть ли не аскетизма по отношению к себе. Именно России, утверждает К.Леонтьев, уготована участь быть «главной опорой православию на всем земном шаре»²⁸. Религия поддерживает человека в его лишениях и страданиях и тем самым сохраняет устойчивость нравственности, и пока «религия жива, все еще можно изменить и все спасти, ибо у нее на все есть ответы и на все утешения»²⁹. При этом необходимо «строжайшее сохранение православной дисциплины», чтобы уберечь «государственную Россию» от разрушения, которое может произойти в ней «еще скорее многих других держав»³⁰.

По мнению игумена Петра Пиголя, Православие «для России, для человеческих обществ, исповедывающих Православие, — культурно-обособля­ющая и внутренняя духовно-объеди­няющая сила, важнейшая из основ культурной самобытности»³¹.

* * *

В работе «Византизм и славянство» мыслитель излагает свою теорию исторического процесса, которая, по выражению В.Розанова, составляет «корень всего Леонтьева»³². Обладающий обширными познаниями в естественных науках, в частности в медицине, умудренный опытом изучения политического устройства государств, экономики, быта, культуры многочисленных народов, Леонтьев сформулировал закон возникновения, существования и гибели организма или явления, пребывающего во времени и пространстве. Он был твердо убежден, что все мировые процессы однородны и однотипны, все проходят три обязательных стадии развития: стадию первоначальной прос­тоты (эпического и патриархального); стадию цветущей сложности, для которой характерны богатство, разнообразие и неравенство элементов; стадию вторичного смесительного упрощения (однородность, равенство и предсмертная свобода).

Триединый процесс развития приобретает универсальный характер, так как ему подчинены «великие и всеобщие факты мировой эволюции»: биологические процессы, начиная с «едва видимой былинки, растущей в поле», и включая всю природу; все явления общественной, политической, художественной жизни — в этом перечне и народы Земли, целые государства и цивилизации, системы мироздания... Свои высказывания философ подтверждает множественными примерами из истории цивилизаций и культурных миров, из жизни органической природы и явлений неорганической, доказывая: универсальный трехфазовый закон развития действует всюду.

В истории философии Леонтьев наблюдает аналогичные проявления закона: простые начальные системы (первобытная простота, народная мудрость); затем цветущая сложность (от Сократа до Гегеля); вторичное смесительное упрощение (эклектики, а также реалисты разных направлений, отвергающие отвлеченную философию — материалисты, деисты, атеисты). При этом Леонтьев отмечает различие между реализмом и материализмом. Реализм настолько прост, что его нельзя назвать и системой — это лишь метод, способ; материализм же бесспорно система, хотя и самая простая: ее характерную особенность составляет убеждение, что все в мире есть вещество — то, что осязаемо и зримо, а остальное — метафизика и идеализм.

Проходя через вторичное смесительное упрощение, всякая система гибнет. Однако из своей схемы Леонтьев исключил духовную сферу, к которой относит не только философию (метафизику), но и религию: они остаются «реальными силами, действительными, несокрушимыми потребностями человечества»³³ — что означает: эти безусловные ценности не подвержены вынужденной гибели, вечность — основное их свойство. На каждом этапе развития общества философская мысль обновляется, возрождается — становится более деятельной, живой: это могут быть поиски Бога, высших идеалов; «стремление к освоению всего многоцветия мировой и неоцененной русской философии...»³⁴.

* * *

Леонтьев утверждает: любое развитие организма или явления сопровождается изменением формы. Особенно это заметно в развитии «организмов» общественных — таких, как государство, где политическая форма приобретает значение фактора, оберегающего страну от распада. Леонтьев дает оригинальное теоретическое определение формы: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться»³⁵ — фактически, форма спасает материю от гибельного разрушения. На примерах множества государств, существовавших в разные эпохи, он рассматривает разнообразные политические формы — не только известные из истории (феодализм, тирания, монархия, республика, демократия), но и многие разновидности этих форм, и каждая из них, со своими отличительными особенностями, служит насущным потребностям государственного организма: «держит крепко общественный материал в своих организующих, деспотических объятиях»³⁶. Укрепление «внутреннего деспотического единства» Леонтьев считает необходимым условием и процесса развития, как восхождение «от простейшего к сложнейшему» — от простоты к оригинальности и сложности.

Однако с конца XVIII столетия выработанные веками политические формы начинают постепенно меняться: «во всех открылся эгалитарный и либеральный процесс»³⁷. Таким образом, разнообразие, сложность, богатство содержания политических форм, ранее сохраняемых «внутренним деспотическим единством», теперь сменяются однообразием простоты, бесцветностью, политическим равенством и упрощением, стремлением привести «всех и все к одному знаменателю»: «цель всего — средний человек»³⁸. Этот «средний — безбожный и безличный — человек» назван Леонтьевым «орудием разрушения», порожденным либерально-эгалитарным прогрессом, стремящимся все нивелировать, смешать и уравнять, нанося этим огромный вред социальному развитию и созданию высокой культуры. Люди, «отуманенные прогрессом», верящие в его гуманность, надеясь на обещанное им «земное счастье» и «земное равенство», на самом деле испытывают на себе тенденции разложения буржуазной культуры. Если 200 лет тому назад, в эпоху Просвещения, прогресс обещал светлое будущее для всех, то теперь — только избранному меньшинству, главной заботой которого является удовлетворение частных интересов, экономических выгод, политических страстей, а не осуществление вековечной мечты о «всечеловеческом благе» — мечты о всеобщем благоденствии, всеобщей справедливости (их, правда, в истории человечества никогда не было, да и никогда не будет). «Идея прогресса (или улучшения жизни для всех) есть выдумка нашего времени»³⁹ — всего лишь фраза, лишенная содержания.

В «либерально развинченном» обществе особенно опасна унификация личности: «Упадок и принижение личности вредны и для политики, и для поэзии, и даже косвенно для религии»⁴⁰. Леонтьев считает личность наивысшей ценностью, которую следует особенно оберегать, так как своеобразно развитая личность способствует выработке своеобразной культуры.

По мнению К.Н. Леонтьева, народ, который «свое национальное доводит до высших пределов развития», тем самым «служит и всемирной цивилизации»⁴¹, ибо цивилизация, культура — вся сложная система религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных идей — «вырабатывается всей жизнью нации», ее бесчисленными поколениями, становится достоянием не только государства, а «принадлежит всему миру»⁴². Важнейшая задача общества — сохранить все лучшее и ценное в отечественной культуре, но прежде всего своеобразие — то, что «должно быть дороже всего»! Однако сохранить свою самобытность, национальное своеобразие Россия может при одном условии — противодействуя исторической экспансии либерального Запада, который активно вовлекает в сферу своего влияния все новые нации и народы.

Свои наблюдения над современной ему общественной жизнью Леонтьев выражает в резкой, критической форме. Долгие годы либерального режима, констатирует он, «породили только крайнее обеднение у одних, безумное, болезненное какое-то грабительство у других, у третьих — отчаяние и самоубийство, а у самых умных — совершенное разочарование в благодетельности юридического равенства и гражданской свободы»⁴³. Либералы и демократы считают Запад идеальной моделью развития — у Леонтьева свой взгляд на происходящие там процессы, которые он оценивает исходя из своей теории трех фаз. Более чем за полвека до немецкого философа Освальда Шпенглера (см. его «Закат Европы») Леонтьев предсказал негативные последствия эгалитарно-либерального процесса. Западный прогресс, по его мнению, это не процесс развития, а процесс разложения, процесс уничтожения особенностей и своеобразия, присущих национальным культурам: «эгалитарно-либеральный процесс есть антитеза процессу развития»⁴⁴. Леонтьев уверен: либерализм и подражание Западу не могут создать ничего значительного. Напротив, либерализм «давно уже трудится над разрушением великих культурных миров»⁴⁵, уничтожая все самое выразительное и утверждая господство посредственности и «среднего человека» во всех сферах развития общества. По мнению Леонтьева, быть либералом «стало легко и выгодно»: «так мало нужно ума, познаний, таланта и энергии»⁴⁶, поэтому либералов теперь много: ими уже «заборы подпирают», — иронизирует Салтыков-Щедрин.

* * *

Либеральное устройство общест­ва порождает индивидуализм — его опасность Леонтьев выражает лаконично, в афористичной форме: «Индивидуализм губит индивидуальность людей, областей и наций»⁴⁷. Индивидуализм — это характерная черта и капитализма: охваченный всепоглощающей жаждой наживы, он способ