«Ломилась в окна звездная сирень...»

На шершавых щеках улиц подсыхают слезы луж. Из палисадников живо тянет клейковиной тополя и сырой землей. Вновь весна. Вновь распустилась и благоухает сирень и ее ослепительные созвездия, все еще мокрые от разбушевавшегося к ночи ливня, нет, не ломятся — они осторожно тянутся к нашим раскрытым окнам, словно бы в предчувствии первого поцелуя. Это мое раннее детство. И мне неведомо пока само понятие звездности, то есть славы, знаменитости, известности. Неведомо и осознание того, что знаменитым и славным может быть не только прошлое, но и настоящее, питаемое звездными биографиями современников. Зато даже сквозь негу майского сна я приобщаюсь к неповторимому духу сирени, и мне так хорошо, так покойно. Гроза отошла, страшиться нечего. Да и небосвод, освободившийся от грозовой мути, снова ясен и полон таинственных звезд. До рассвета. А с рассветом, поутру, дом проснется и забурлит обыденными заботами: у кого что, кому куда. Мне-то, к примеру, в сад, детский сад — ведь на текущий момент это моя работа. Ну а лет через десять я впервые услышу песню Ю.Саульского «Ломилась в окна звездная сирень» — поначалу в исполнении группы «Воскресенье», а позже — «Машины времени». Еще позднее узнаю: солист и бас-гитарист обеих культовых в «застойные» времена команд, Евгений Маргулис, часть бесшабашной молодости проведет в нашем Измайлове, катаясь ночами к любимой девушке и возвращаясь к метро «Аэропорт», на свою Красноармейскую. Романтические поездки, для коих начинающий музыкант за рубль нанимал поливальную машину, длились год. Быть может, арендуемая им ночная коммунальная карета проезжала и мимо наших окон? А жили мы на первом этаже типовой «хрущевки» по измайловскому Сиреневому бульвару...

Да, тогда наш Сиреневый по весне и впрямь утопал в буйных гроздьях полюбившегося москвичам благовонного кустарника. Разбитый к 1960 году бульвар стал своеобразной пробной площадкой для адаптации к городским условиям различных сортов сирени. Он же явился свидетелем покорения советскими людьми космоса — и в память того, что звезды действительно стали нам ближе, долго еще пересечение бульвара с 9-й Парковой улицей обозначалось громоздкими пропагандистскими конструкциями с девизами и славицами. А подле росла сирень — не звездная, не космическая: земная, но по-земному родная и близкая. Собственно, и весь бульвар личным именем обязан характеру изначального озеленения. Впрочем, не только ему: поблизости располагалось профильное селекционное хозяйство, где открытым способом и в теплицах культивировались сотни видов прекрасного декоративного растения. Хозяйство нередко звалось колесниковским, поскольку хозяйничал в нем замечательный селекционер-самоучка Л.Колесников. Потеряв с революцией апартаменты на Кузнецком Мосту, он обустроился на собственной даче во Всехсвятском, именуемом нынче Соколом, и именно там предался любимому делу, выведя на участке более трехсот сортов сирени. Занимался тем в выходные или после работы. Начальное образование — кадетский корпус и коммерческое училище — будто бы не способствовало увлечению жизни, но... В общем, Колесников стал известен и достиг тех звездных высот, что оценивались в ту пору величественной Сталинской премией. Кстати, некоторые из колесниковских любимцев флоры прижились и в Кремле, но, несмотря на большие успехи, свою дачу уникальному растениеводу уберечь не довелось. Вслед за войной район Всехсвятского, Песчаных улиц активно застраивался, дачу снесли, а доморощенный питомник к 1954 году перевели в полузагородную местность, к Щелковскому шоссе, в Измайлово. Увы, сегодня питомника почти не существует: остатки его совсем недавно подмяли новые жилые дома, а то, что уцелело, превращено в хороший парк, нареченный Сиреневым садом. Попасть туда можно и с Щелковского шоссе, и от Сиреневого бульвара. И это минутах в пятнадцати ходьбы от пристанища моего детства: д. 25, кв. 17...

И наш дом, и несколько близлежащих считались «военными». Часть квартир там получали ветераны войны, служащие офицеры, слушатели академий. Здесь всюду господствовал идеальный порядок — не казенный, а во многом идущий от личной, искренней инициативы. Так, жильцами было заведено удивительное правило, касавшееся каждой семьи и обходившее любые чины и доблести: дежурить ночами на улице, в пределах военного городка и окрестностей. Район вообще-то отличался тишиной и спокойствием, а тут еще и подобное добровольное рвение. Был список и график дежуривших, и от охраны порядка не уклонялся никто — разве что приболевшие. Жил в нашем подъезде генерал медицинских войск — и он, когда выпадало, безотказно участвовал в ночных бдениях. Вместе с тем подъездами, а то и домами мы праздновали дни рождения, свадьбы, присвоения очередных воинских званий. Гуляли прямо под окнами, пели, пускались в пляс. Звучала живая музыка. Все точно бы породнились, помогая, сопереживая и соучаствуя жизни соседей. А уж сколько гостей принимали малогабаритные жилища! По-моему, особенным гостеприимством отличалась наша квартира. У нас постоянно толклись приезжие родственники, знакомые, сослуживцы, командированные. Многих мы видели впервые. Один раз у нас останавливался знаменитый впоследствии новгородский писатель Дмитрий Балашов. Экстравагантного облика, с бородищей и в какой-то народной кацавейке, он ехал поездом из северной фольклорной экспедиции и в вагоне познакомился с моей матушкой, возвращавшейся от родственников из мурманской Кандалакши. Балашов посетовал, что ему негде в Москве оставить катушечный магнитофон с рабочими пленками, а он-де ответственен за государственное имущество и за собранный обширный материал. Матушка запросто предложила писателю остановиться у нас, чем тот и воспользовался.

К слову, тяжеленный катушечник занял у нас едва ли не четверть единственной комнаты. Пережили. И это еще ничего по сравнению с наскочившим как-то на нас одним ретивым знакомым знакомых, бывшим в Москве также проездом и прикупившим в столице мотоцикл с люлькой. Покупку осчастливленный провинциал умудрился на несколько дней схоронить в нашей кухне. Как уж свое сокровище он водружал вверх по ступеням? Как протискивал в узкие двери? Загадка...

В общем, занимаемая нами квартира № 17 в подъезде прославилась до такой степени, что соседи всерьез предлагали оставить жилье наезжавшим, а самим перебраться к кому-то из них. Дедушка, полковник инженерных войск, отнекивался и посмеивался: в «Крокодил» попадем. Попали, однако, почти что в сад: выдернутые из гнилых коммунальных подвалов, каморок, клетушек, вдохнувшие свежего, пьянящего воздуха, жильцы «хрущевок» бросились озеленять все вокруг — не по науке, вразнобой, но от души, от сердца. Благо неподалеку доживали свой век деревеньки Калошино и Черницыно — оттуда и приносили хорошо приживавшиеся молоденькие деревца. Высаживались и десятки, сотни кустов смородины, крыжовника, чубушника, сирени. Сегодня растительность оскудела. Оскудели и добрососедские доверительные отношения. Наши окна, к примеру, в тепло практически не затворялись: мало ли кто забудет ключ от входной двери или попросту поленится идти к подъезду сквозь двор — в окно легче. Первый этаж. Нынче окна дома зарешечены до третьего этажа.

Впрочем, никакой крепкой сталью не обрешетить ни теплоту отношений, ни искренности, ни наследие доброй памяти. Пусть и жили вчера в типовых домах, нареченных кем-то хрущобами. Да, мы жили в «однушке». И потому нелепо мне было внимать идущему в наши дни в Театр.dok по Малому Казенному переулку, д. 12, популярному среди молодежи действу «“Однушка” в Измайлове». Инсценированная драматургом Э.Казумовой и постановщиком З.Заутдиновой, небесспорная та вещица адресует пришедших зрителей к проблемам трех девушек, сорвавшихся с мусульманских окраин и зачем-то оказавшихся в Москве, в съемной измайловской квартирке, где все чуждо, все не по ним, все враждебно. Актрисы А.Шиляева, Д.Гаюлина и А.Слонина, тут и там переходя на непечатную (пока еще) лексику, показывают: их героиням в Москве отвратно — огромный город, его уклад, язык, культура. Не их это город. Да и Первопрестольная земные поклоны пред ними не ломает. Только вот дело здесь, похоже, не в трудностях языка и особенностях вероисповедания. Дело во внутренней дисгармонии, которая в определенного сорта людях присутствовала всегда, а не возникла с разъехавшимся по национально-религиозным швам развалом Союза.

Говорят, Советская империя многочисленные племена держала лишь силой и страхом. Если и так, насильственные факторы почему-то всколыхнули в большинстве из нас лучшие человеческие качества: дружелюбие, взаимовыручку, взаимопомощь. Вспомним, как узбекские семьи с неподдельным радушием и открытостью принимали эвакуированных русских детей, а после войны вся страна откликалась на тяжелые землетрясения в Ташкенте и Ашхабаде. Жили бок о бок, не делясь, как амебы, на микроны инородности, иноверия. Один киргиз, устроившийся в Москве таксистом, рассказывал мне, как жил в родном селе с русским именем Михайловка (теперь носящем имя Тюркское), как чудесно сосуществовали с соседом, дедом-пасечником из русских. Когда пчелы давали мед, старик пчеловод щедро оделял многочисленные соседские киргизские и казахские семьи природным лакомством. А аборигены, готовя восточные обеды, обязательно приобщали к ним одинокого старика. Так было. И мы в своих измайловских «однушках», «двушках» и «трешках» жили наполненной, интересной, добрососедской жизнью.

Говорят, где-то в скромной измайловской «однушке» и по сей день тихо обитает прославившаяся в последние советские годы певица Екатерина Семенова — помнится, звезда ее взошла стремительно и, казалось, надолго. А вот загадочно вдруг закатилась. Кажущаяся долговечность стояла и за всей нашей единой страной, за ее идеологией, за ее союзниками.

Помню, как в бытность проживания на Сиреневом с великим удовольствием посещал детский сад, находя там первые увлечения и обретая первых друзей. Ближайшим был немец из ГДР Гётц. Его отец обучался в какой-то военной академии, а педантичная мать постоянно третировала худосочного сынишку, ограничивая в гастрономических радостях. Потому добродетельные русские нянечки и жалостливые советские родители втихаря пихали белобрысому немчику конфеты, баранки, печенья. Ну а Гётц, смешно картавя слова, вдруг заводил: «И от тайги до Бьитанских моей Каасная аймия всех сильней!» Он и меня в дни 23 февраля просил не забывать поздравлять родных с праздником Советской армии. Где-то он сейчас, наш осовеченный Гётц? Кому и с чем служит? Помнит ли сердобольные пирожки и дни Красной армии?

Между тем их, эти дни, отмечали — дело понятное — все наши соседи. Исключения не составляли и жившие прямо над нами, в 20-й квартире, баба Дуся и дядя Гриша. Отмечали, пока дяди Гриши не стало, а затем и мы перебрались на другую квартиру. Впрочем, соседку-бабушку еще долго навещали, вплоть до ее ухода. И невдомек мне было, кем являлся ее супруг, обожаемый мною дедушка Гриша. А был он из первых кремлевских шоферов, возившим Ленина, а позже Сталина. И жил, как обслуживавшие правительство люди, в Кремле, при власти. Разное сегодня рассказывают о Сталине. По-своему рассказывал о нем и наш сосед, живший возле четы Джугашвили и в Кремле, и на загородной даче. Один пример: когда он, шофер, только появился на даче, а там налаживалось гостевое застолье, Сталин усаживал за общий стол не только водителя, но и требовал и разделения трапезы от робевшей супруги Григория. А вот детьми Иосиф Виссарионович не занимался: выпроваживал их в любую погоду на холодную веранду, а сам с головой окунался в работу. Сыновья и дочь бегали без присмотра, полуголодные, в дырявых носках, озябшие, безотцовские. Порой ими как могла занималась наша соседка — баба Дуся. Ну а когда Хрущев разгонял кремлевскую челядь, семья водителя Григория получила однокомнатную хибарку на Сиреневом, д. 25. Исчезнувшая история. Ушедшая эпоха. И еще о той эпохе — точнее, ее выразителе Иосифе Сталине...

Именно Измайлово, к 1935 году вошедшее в Москву и являвшееся частью ее Сталинского района, облюбовали под строительство бункера Верховного главнокомандующего. Не так далеко это от современного изголовья Сиреневого бульвара. Конечно, когда начинали копать, — а созидали подземное укрытие под видом гигантского Центрального стадиона имени Сталина, — бульвара не намечалось и в помине. Так или иначе, стройка шла споро и качественно. Как водится, работали заключенные. Обездоленная и подневольная двухтысячная армия, вооруженная лопатами и кирками. К 1940 году ей удалось окопаться на глубину 6 м и создать внутреннее пространство площадью 100 м². Внутри могли разместиться до 3 тыс. человек, 300 танков. Бункер связали рельсами и автодорожными тоннелями с Сокольнической и Арбатско-Покровской линиями метро, Кремлем и Казанским вокзалом, где на скрытых от глаз путях постоянно дежурил правительственный состав. С 1932 года Сталин не ночевал в Кремле, а в основном отправлялся на кунцевскую дачу, под которой также существовал бункер. Но бывал ли он в подземном измайловском штабе? Документов на то нет, но, по крайней мере, должен был наезжать сюда дважды. Специально под вождя с его ослабленным хроническими ангинами тихим голосом потолок в зале заседаний измайловского штаба из плоского превратили в каплевидный, что усиливало акустические данные. Говорят, и в день начала войны Сталин не выступил с речью лишь потому, что горло сдавил очередной нарыв, поднявший температуру тела до критических 40 градусов. Нарыв прорвался — и Верховный обратился к народу: «Братья и сестры!» Москву, как известно, Генсек не покинул, а его измайловский бункер... Проведенные после войны испытания нашей атомной бомбы показали, что подобные подземные схроны уже не эффективны. Мало-помалу Министерство обороны и НКВД от содержания бункера отказались, частично он был завален, частично пришел в упадок.

В 90-е годы кое-что здесь расчистили под склады китайского и вьетнамского ширпотреба, поскольку над бывшим секретным объектом копошилось расползшееся донельзя болото пресловутого Черкизовского торжища. Лишь в 1996 году крупинку подземного пространства отдали под филиал музея Вооруженных Сил, который, не мудрствуя, получил прозвание «Бункер Сталина». В нем сохраняются и столовая, и сталинский кабинет, куда передали некоторые мемориальные вещи — в частности, одну из личных курительных трубок «вождя народов». Сегодня музей-филиал весьма востребован, хотя вопросов с его содержанием и поддержанием предостаточно. Кстати, какая-то доля подземного владения по сей день находится в ведении расположившегося поблизости, на Сиреневом бульваре, д. 4, Университета физкультуры, спорта, туризма и молодежи...

Этот специфический вуз — гордость Измайлова. Правда, звездная его судьба восходила в ином месте — на Гороховом Поле, улице Казакова, во дворце Разумовского. Хоромы дубового бруса поражали воображение современников. О них писали Карамзин и Пыляев, в книге очерков «Москва и москвичи» их упомянул Загоскин. С национализацией усадьбы в ней, в 1918 году, и обжился институт физической культуры. Спустя 99 лет главное усадебное здание отреставрировали и туда перебрался Центральный музей физкультуры и спорта. Рядом — постройки советского периода, занимаемые Министерством спорта и НИИ физической культуры. К слову говоря, я учился неподалеку, и нас, студентов, периодически водили в лаборатории НИИФК на статистические обследования.

Кроме того, и наши занятия по физкультуре под руководством мастера спорта по легкой атлетике, обладателя Кубка Москвы Федосова нередко проходили на гаревых дорожках усадебного парка графской фамилии Разумовских. К той поре учебный институт физкультуры, где с 1958 года бытовала своя музейная экспозиция, давно перекочевал на Сиреневый. Оставался институт исследовательский. Однако тогда уже вуз выделялся в имевшемся ярком созвездии его наград орденом Ленина, полученным в 1934 году за организацию массовых спортивных парадов и праздников. Когда же пришла война, многие учащиеся и преподаватели подались на фронты Великой Отечественной. Ушел и обучавшийся на тренера будущий Герой Советского Союза Борис Галушкин. Его именем впоследствии нарекут столичную улицу. А вообще, среди тех, кто имел отношение к институту на улице Казакова, будут еще шесть Героев Союза. Безусловно, и о них повествует посвященная войне экспозиция музея университета в корпусе на Сиреневом.

Замечу, переезд сюда с Горохова Поля орденоносного вуза осуществился к началу 70-х годов. Нынче под его кровом окормляются до 5 тысяч студентов, представляющих добрую сотню различных стран мира. Бесспорно, не все из них достигнут той «звездности», что была уготована таким представителям института физкультуры, как лучший футбольный вратарь Яшин, хоккеисты Рагулин, Харламов, Мышкин, Мальцев, фехтовальщик Кровопусков, гимнастка Хоркина, пловец Сальников. И все же какая-то смена растет. Надеюсь, достойная. Что ж до музея университета, одним из его экспонатов является макет дворца Разумовских, и тем подчеркивается связь времен, положений, событий. Усиливает ту связь и то, что измайловским уроженцем является Вячеслав Колосков, десятилетия дирижировавший неладным оркестром Федерации футбола СССР и России. Может, и неспроста прославилось наше Измайлово упорным рвением к спорту, достижениями в нем? Впрочем, не только рекордами прославилась измайловская земля. Питаемая духовно — а ныне лишь в пределах Сиреневого бульвара действуют пять храмов, — она дает наглядные культурные, образовательные, творческие всходы...

Так, на 5-й Парковой, д. 60, более тридцати лет работает Центр развития творчества детей и молодежи имени А.Косарева. Это былой Дворец пионеров Первомайского района столицы. Теперь в его помещениях, помимо зимнего сада, кружков и студий, существует Международная детская художественная галерея с работами юных дарований России, Китая, Узбекистана, Германии. А Центр культуры и спорта «Измайлово», расположенный на лежащей параллельно Сиреневому бульвару Верхней Первомайской улице, д. 32, действует на базе клуба «Дружба», что сразу вслед за войной строили пленные немцы. Годы спустя мы, школьники, бегали туда на фильмы «детям до шестнадцати». Как правило, там пропускали — в отличие от пары кинотеатров, существовавших на Сиреневом.

Первым из них распахнул свои двери для зрителей открытый в 1965 году типовой, 800-местный, кинотеатр «Енисей». Его фасад, искаженный входами ряда торговых объектов, сегодня смотрит в сторону бульвара невесело, угрюмо, обреченно. Сам же бывший приют кино, вчера еще радовавший окрестных жителей, числится по 3-й Парковой, д. 53.

Второй, более внушительный и более престижный синематограф Сиреневого появился в 1976 году. Его нарекли «Софией» — в знак советско-болгарской дружбы. Даже монумент — символ болгарской столицы установили рядом. Проектировали большой двухзальный кинотеатр, всегда полный народом, архитекторы З.Розенфельд и М.Машинский. Первой премьерой, подаренной нам «Софией», была душещипательная история о преданности собаки Белого Бима. Выходили заплаканные. А потом сюда, на угол бульвара с 9-й Парковой, ходили десятки раз. Имелась в нашей школе практика распространения абонементов с ежемесячным просмотром в «Софии» кинолент, являвшихся подспорьем урокам литературы. И с великим удовольствием смотрели экранизации. Бывало, посещали и профильные фильмы Болгарии. А еще — приключенческие фильмы, детективы. Между прочим, 9-я Парковая, с которой был вход в Малый, 400-местный, зал, фигурировала в произведениях братьев Вайнеров о сыщике Тихонове.

Увы, никакой следователь не доищется, к чему крепкое здание любимого кинотеатра, намеченного под реконструкцию и обращение в культурно-досуговый комплекс, бездумно снесли и сегодня его место обозначает забор с зияющей дырой котлована. Рухнула и «София». Рухнула славянская дружба, о чем с удивительной прозорливостью предупреждал знакомый Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Салтыкова-Щедрина и Некрасова граф В.Соллогуб. Литератор, он сетовал в то время, когда Россия буквально захлебывалась от идеи панславизма: «И Болгарии, где пролито столько русской крови и слез, все бесполезно. Народы, как люди, не прощают оказанных благодеяний. Рано или поздно мы встретим в болгарах, спасенных нами, черную неблагодарность...» Вот вам и пресловутая славянская кровь, вот вам и высокие экранизации, и маленькие школьные радости киноуроков родной словесности...

«И мы сохраним тебя, русское слово, великая русская речь» — думается, эти немеркнущие ахматовские строки впитываются и подле Сиреневого бульвара. Точнее, на 3-й Парковой улице, д. 34, в действующем там лицее духовной культуры. При лицее, между прочим, существует и домовый храм преподобного Серафима Саровского, который по выходным дням открывается для любого желающего посетить камерную святыньку. А еще ахматовские строки конечно же актуальны во всех местных библиотеках: на Сиреневом, д. 73, на 3-й Парковой, д. 35, на улице Константина Федина, д. 2, в детской библиотеке по 3-й Парковой, д. 26/2. Собственно, из обыкновенных читален они давно уже преобразовались в настоящие просветительские и образовательные центры, где регулярно осуществляются творческие вечера, лекции и беседы, проводятся выставки, проходят концерты и даже театральные постановки.

Между тем и уничтоженная «София» являлась не просто кинотеатром — ее Большой зал изначально приспосабливался под концертно-театральные функции. Незадолго до сноса здесь давал выездные представления театр кошек Ю.Куклачева, приезжали артистические знаменитости... А сколько их, «звездных» личностей, перебывало в здании на противоположном углу Сиреневого и 9-й Парковой, д. 26/43! Да-да, всего скорее, именно он, с расположившимися на верхних этажах и крыше художественными мастерскими, увековечен Аллой Демидовой в книге воспоминаний «Бегущая строка памяти». Прима Таганки писала о студии художника Бориса Биргера на Сиреневом, с бесконечными посиделками и массой выдающихся сидельцев. Помимо ее самой, к Биргеру, прекрасно знавшему немецкий и в годы Великой Отечественной служившему разведчиком, а в горбачевские времена выехавшему с семьей в Германию, но погребенному-таки на Перловском погосте нашей столицы, захаживали Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Игорь Кваша, Василий Аксенов, Олег Чухонцев, Евгений Пастернак, Владимир Войнович, Григорий Поженян, Валентин Непомнящий, Эдисон Денисов. Борис Александрович завел трогательное правило: каждый из тех, кого он писал, мастерил какую-нибудь куколку и приносил с собой в мастерскую. В конце концов на Сиреневом возникло подобие кукольного закулисья. Биргер к тому еще любил двойные портреты, изображая Беллу Ахмадулину с Борисом Мессерером, академика Сахарова с супругой. В детстве я частенько поднимал глаза к крыше этого дома, выделенной стеклянными павильонами мастерских, но и предположить не мог, какие встречи наверху происходили. Много лет минуло с той безоблачной поры. Сирень на Сиреневом десятки раз входила в пастельные цвета и опадала. Зимний снег чернел и превращался в вешние воды. И вода текла, текла, текла... А ведь вода — тоже символ былого Первомайского района, к которому приписали и Сиреневый бульвар, и Парковые улицы, и раскинувшиеся за Кольцевой автодорогой поселки Восточный и Акулово.

Народ в Москве из года в год

спокойно воду пьет и льет.

Но знает лишь водоканал,

как эту воду добывал,

Как в дом пришел водопровод,

куда уйдет водоотвод.

Задач возложено немало

на службы Мосводоканала.

Вода и труд наш, и отрада.

Все наши мысли и дела:

чтоб ты текла всегда

где надо, а где не надо не текла.

В привычный всем глоток воды

большие вложены труды.

И, возвращая в водоем,

мы чистой делаем ее.

Умеем слаженно трудиться,

куда бы долг нас ни позвал.

Заботы требует водица

от всех, кто с нею жизнь связал.

Другая не нужна награда,

все наши мысли и дела —

чтобы вода текла где надо,

а где не надо не текла!

И надо бы на камне высечь

тех имена, кто начинал.

Наш коллектив в пятнадцать тысяч

с названьем Мосводоканал.

И ценят в Мосводоканале

людей за опыт и за труд.

И если трудности настали —

здесь вам помогут, вас поймут.

И от Вазузы до столицы

и дальних волжских берегов

течет прозрачная водица —

плод наших мыслей и трудов.

Другая не нужна награда,

все наши мысли и дела —

чтобы вода текла где надо,

а где не надо не текла.

Нет, это не пародия. Это — гимн организации Мосводоканал, приуроченный к 60-летию поселка Восточный. Ода водолейству.

Впрочем, оставим пафосное графоманство в покое и перейдем к виновнику отшумевших торжеств — поселку Восточному, которому пошел девятый десяток. Возник же он на землях старинного селения Щитниково и поначалу, с возникновением, именовался «поселок имени Сталина». Оно и понятно: годы образования — 1937–1938-й. Москва увеличивалась и стремительно развивалась — ей все больше требовалось качественной воды. Потому в непосредственной близости зарождались новые водопроводные станции, к которым от забрызгавших все Подмосковье водохранилищ тянулись специальные каналы. На станциях поступавшую воду фильтровали, очищали, хлорировали, озонировали. Восточная водопроводная станция питала едва ли не четверть населения Белокаменной.

Подобно соседнему Измайлову, Восточный имел четкую квартальную планировку. Любопытно, что и пращур поселка, известное с XVI столетия село Щитниково, одно время принадлежало Романовым и отстраивалось по чертежу, не стихийно. Как и Измайлово, — а очередной его приселок вошел в состав государевой Измайловской волости, — это селение наводнялось лучшими крестьянами всех уголков государства. Жители, помимо землепашества, занялись садоводством и ягодничеством, торговали в Москве. Московский пожар 1812 года не пощадил и щитниковские избы. Правда, через четыре года село восстановилось, и мало-помалу в нем наряду с традиционными сельскими занятиями укрепилась мелкая промышленность: картонная фабричка, ткацкие цеха.

Интересный факт: обследуя условия труда и быта рабочих, сюда наезжал знаменитый врач профессор университета швейцарец Ф.Эрисман. Благодаря его вмешательствам кое-что удалось устранить и что-то улучшить. Однако поумневший пролетариат с тем не смирился и вел себя неспокойно — известны сходки местных рабочих в овраге у Щитниковской горы, к которым примыкали трудящиеся Измайловской мануфактуры. Так или иначе, Щитниково неплохо развивалось: появилась пара торговых лавок, трактир, а население сотни дворов перевалило за 700 человек.

Увы, подавляющее большинство жителей не знало грамоты — и к 1869 году Щитниково обзавелось церковно-приходской школой. А церковь здесь действовала издавна, с XVII столетия. Бревенчатая, она ветшала и перестраивалась, пока в 1875–1877 годах ее, по проекту П.Петрова, не облачил в камень московский купец и здешний церковный староста М.Г. Бородин. Вот и придел в честь небесного покровителя доброхота появился — во имя святителя Михаила, первого Киевского митрополита. Сам же храм, как и ранее, был посвящен молитвенному защитнику воинства Димитрию Солунскому, пострадавшему в Греции от нечестивого императора за исповедничество Христа и обращение в христианство подчиненных ему ратников. Давнишнее посвящение приходского храма воину Димитрию также соответствовало щитниковской специфике, ибо само понятие «щитник» означало сопровождавшего князя или военачальника оруженосца. Возможно, такие щитники составляли в пределах будущего села отдельную слободку.

Так или нет, вобравший в себя часть Щитникова поселок имени Сталина в 1939 году был отнесен к категории «рабочих» или «городского типа», а за год до того храм в нем закрыли. Причем перед тем его беззастенчиво ограбили, лишив священных сосудов, образов и облачения. А после войны, в 1947-м, к 800-летнему юбилею Москвы, жителям поселка преподнесли оригинальный подарок: их святыню до неузнаваемости перекроили под клуб Восточной водостанции. Приходское кладбище обратили в сквер воинской славы — какой же еще... Лишь к началу 90-х в Восточном зарегистрировалась община, потребовавшая возвращения Богу Богова. Тяжба текла тонкой извилистой струйкой не год и не два. Поначалу верующим отдали уцелевший дом причта и там обустроили крошечную молельню. Исторический же храм оставался клубом, привлекавшим молодежь новомодным видео: «ужастики», «жесткое порно». Инициативная община негодовала, и наконец стороны пришли к неоднозначному компромиссу: клуб-храм, к тому времени лишенный и своих клубных обязанностей, остался за дирекцией станции, но за счет Мосводоканала и даже правительства столицы рядом забрезжило возведение просторной трехпрестольной церкви.

Помню солнечный осенний день 1995 года, промытый дождями и радостным настроением, когда в присутствии градоначальника Ю.Лужкова патриарх Алексий II отслужил в Восточном торжественный молебен у закладного храмового камня. И — о чудо! — спустя год с небольшим, 8 ноября 1996 года, ко дню памяти мученика Димитрия, храм-новодел крестами взметнулся горе, к небу, к Всевышнему. По старым планам строительство подготовили в мастерской архитектора О.Журина, только поднявшей на Красной площади возрожденный из небытия Казанский собор. И теперь столичный храм Димитрия Солунского поселка Восточного обозначается с пометкой «что в Щитникове». Да, часть села уцелела — но с недавних пор оно не отдельное поселение, а расползшаяся до безобразия Балашиха. Восточный — анклав Москвы посреди соседнего города. Равно как и подведомственное поселку и Восточному административному округу, а в прошлом Первомайскому району Москвы Акулово...

Данный поселок от московских границ и Восточного лежит верстах в двадцати, на берегу Учинского водохранилища, поглотившего в 1937 году, при создании Акуловского гидроузла, небольшой деревеньки. Собственно, по ней, деревне Акулово, получили имя и гидроузел, и столичный поселок, повсюду взятый в тиски городского округа Пушкино. Как и в Восточном, основу жилищного здешнего фонда по сей день составляют дома предвоенной и послевоенной застройки. Ну а еще, помнится, поблизости отдыхал Маяковский: «Пригорок Пушкино горбел Акуловой горою...» Когда Марина Цветаева отчаливала в оказавшуюся временной эмиграцию, встретился ей Маяковский. «Владимир Владимирович, что от вас передать туда?» — «Передайте, что правда здесь...» Ни там, ни здесь правды-истины не было. Вот и пустил «первый поэ