Наша цель — путешествие к творчеству

Один из героев нашего повествования — А.П. Чехов как-то высказался: «Нужно иметь цель в жизни, а когда путешествуешь, то имеешь цель». Возьмем слова классика на вооружение и, совершая своеобразное путешествие к ряду столичных творческих коллективов, задержимся на особенностях психологии и психики некоторых личностей из мира литературы, театра, искусства, сложного и неоднозначного мира творчества. Тот мир одержим страстями и пылкими эмоциями, любовью, предательствами, великодушием и мелкими интригами, губительными привычками и спасительными поступками. Тот мир зыбок и хрупок, как и, собственно, окружающий нас мир вообще. Как вся наша жизнь, в путешествии по которой, сталкиваясь со множеством человеческих проявлений, зададимся целью не осуждать огульно слабости, недостатки, грехи окружающих. Попытаемся не осудить, а рассудить, понять их беды, постигнуть их чаяния и устремления.

Все мы — знаменитые и неведомые никому — люди, созданные Творцом по вышнему образу и подобию. Творчество — великая цель, устремляясь к которой необходимо помнить: мы разные, но равные перед Создателем. Наш путь немыслим без постижения тех, кто так схож с нами. Не оттого ли и мы нередко нуждаемся в понимании и соучастии? Эта истина — из тех, что формировала.

Особенный мир Чехова

Как известно, Антон Павлович родился в Таганроге, в семье не слишком-то удачливого торговца. Однако его отец отличался явными творческими наклонностями: освоил скрипку, хорошо пел и даже регентовал хором городского собора. Правда, своих детей глава семейства к жизни Церкви приучал вразрез канонам любви, терпимости и кротости. И тут вышло почти по-цветаевски: «Я обращаюсь с требованием веры и просьбой о любви».

Торговец колониальным товаром, Павел Чехов, может, и просил о любви домашних, но религиозного участия от них требовал точно. Навязывание религии привело к тому, что дети выросли с равнодушием или даже отторжением церковных воззрений. Сам Чехов в зрелом возрасте отмечал: «Колокольный звон и церковное пение — все, что осталось у меня от веры». Особенно Антон Павлович, влившийся в строй новоиспеченных москвичей, ценил сестринское пение и перезвоны Новодевичьего монастыря. Там и был погребен.

А стать жителями Первопрестольной всех Чеховых заставило разорение Чехова-старшего. Неопределенность будущего, тревога за самых близких, неприятие Церкви, то есть того, что могло укрепить и утешить, — все это сказалось на формировании личности будущего писателя. И еще. Помимо прочего, родитель Антона Павловича, женившийся весьма поздно, носил перстень с девизом: «Одинокому везде пустыня».

Пустыня одиноких обдала тягостным жаром его прямого наследника. Антон Павлович не стремился к созданию семьи, не желал обременительной ответственности — вероятно, пример отца стойко маячил за плечами. «Я хотел быть просто свободным художником», — говорил о себе состоявшийся писатель. Что ж до семьи, до женитьбы... Да, женщины у него водились, но отважиться на финальный уверенный шаг он не мог. Собственно, и нравившиеся дамы быстро утомляли, наскучивали. Одна из таких тонко подметила: дескать, мало вас в детстве ласкали — оттого и не способны на безоглядную любовь. Чехов не отрицал. Более того, как-то письменно выразился: «Хотите, чтобы я женился? Извольте. Но у меня условие — она живет в Москве, я — в деревне. Счастье от утра до утра я не выдержу. Истинное счастье невозможно без одиночества». И будущую избранницу, коли таковая нашлась бы, он сравнивал с луной, время от времени всходившей на небосводе благополучия. Впрочем, желаемое одиночество порой преломлялось в приступах тяжелых смятений, тоски и хандры. «Здесь и воздух застыл от тоски», — выразился в своей первой крупной пьесе «Иванов» ее автор. А в целом случилось так, что жизнерадостный, полнокровный и круглолицый подросток превратился в утонченного молодого человека с характерными признаками психастенического синдрома...

Чехов — психастеник. Сегодня это утверждают многие специалисты. Увы, тут есть неприкрытые козыри, свойственные психастеникам: гложущие сомнения и тревога: что будет? как будет? зачем? Вечные внутренние самокопания при заметной публичной отстраненности и холодности, нежелание выражать чувства всерьез и при этом отменная письменная рассудительность, самоирония и обостренная до болезненности принципиальность. Психастеники боятся серьезных решений, узнаваемости, опасаются будущего и страшатся жизни в целом. «Жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить как будто бы надоело» — таков Чехов. Таковы его герои.

Такова, за известным исключением, вся русская интеллигенция. И недаром более цельная и жизнеутверждающая актриса М.Ермолова довольно резко характеризовала чеховские произведения: «Не могу я — все нытье да нытье». Ахматовой вообще казалось, будто в любом рассказе Антона Павловича сквозило душком колониальных лавок. Собственно, и обвиняемый в тех грешках недвусмысленно выражался о себе и себе подобных: «Такие люди не решают вопросов, а падают под их тяжестью. Они теряются, нервничают, жалуются, делают глупости. Дав волю рыхлым, распущенным нервам, теряют под ногами почву и поступают в разряд надломленных и непонятых».

И все же не только это очерчивает лица людей психастенического склада. Им, в частности, присуща завышенная планка чувства долга, принципиальности, педантичности. Вот и Антон Павлович, несмотря ни на что, письменно исповедовался: «Отец и мать — единственные на земле люди, для которых я никогда ничего не пожалею». Впрочем, по долгу совести, по лучшим своим качествам Чехов пекся о многих. Так, в письме-завещании, обращенном к сестре и найденном после его смерти, писатель распоряжается все доходы от постановок в театре и ялтинскую дачу предоставить ей, Марии Павловне. Дачу в Гурзуфе и скопленные 5 тысяч рублей — супруге. Что-то должно было отойти братьям и племянникам, что-то — родному Таганрогу на народное образование, а что-то — крестьянам принадлежавшего ему Мелихова.

Между прочим, в том самом Мелихове и окрест Чехов втихомолочку, под сурдинку совершал поступки великие. Достаточно сказать, что два десятка близлежащих селений при его участии, за его счет обзавелись школами, фельдшерскими пунктами, читальнями. Сбывая яблоки своего сада и ставя благотворительные спектакли, он проложил от ближайшей к Мелихову станции шоссе, организовал любительский театральный кружок при психиатрической больнице села Мещерского, налаживая до умопомрачения убогий деревенский быт. Вместе с тем, сомневаясь в необходимости содеянного, он сокрушался: «Человеку порядочному и непьяному можно жить в деревне лишь скрепя сердце».

И все-таки Чехов в Мелихове «и школу построил, и церковь украсил, и мужиков лечил», — вкратце отрекомендовал действия нашего героя писатель Борис Зайцев. Да, лечил мужиков, поскольку, закончив труднейший из факультетов Московского университета, медицинский, Антон Павлович, горя долгом к судьбам необразованных мужиков, подался простым земским врачом в Звенигородский уезд Московской губернии. И врачевал в распутицу и морозы, ночами, в глуши, направляясь к жалким избенкам, грязи, инфекциям, пьянству. «С гордостью ему не пришлось бороться, он ее не знал», — давал характеристику в очерке «Перечитывая Чехова» Илья Эренбург, имевший в том же былом Звенигородском уезде, на Новом Иерусалиме, дачу. Какая уж гордость у земских лекарей.

Ну а медицинская тема так или иначе отразилась во множестве чеховских произведений: «Хирургия», «Горе», «Лошадиная фамилия», «Темнота», «Враги», «Спать хочется», «Попрыгунья», «Жена», «Именины», «Скрипка Ротшильда», «Дом с мезонином», «Моя жизнь». Герой рассказа «Анюта» учится, подобно автору, на медицинском факультете Московского университета. И кто не знает таких чеховских творений, как «Палата № 6», «Черный монах», «Припадок», где медицинская тема в целом перемежается с вопросами психиатрической науки?

Однако и в выбранной профессии Чехов оставался Чеховым, то есть рефлексирующим и принципиальным. Оказавшись как-то у постели обреченной девочки и ничем не сумев помочь, Антон Павлович вернулся домой и навсегда снял с двери входную табличку «Доктор Чехов». Врача в себе он больше не видел. Зато встал перед вечностью писателем и драматургом.

И хотя тот же Эренбург считал, что «к успеху Чехов относился с усмешкой», сегодня лишь в Москве мы имеем дом-музей в Кудрине, станцию метро «Чеховская», библиотеку имени Чехова с Культурным Чеховским центром при ней. Наконец, Художественный театр имени Чехова. Усмешка выходит слишком широкой...

К слову, чеховское драматургическое начало шло от бесшабашного таганрогского детства. Учился он так себе, частенько за прогулы уроков «отдыхал в карцере» и вообще вместо отпущенных восьми лет провел в гимназии десять. Доставалось и за воспрещаемое посещение театра. Инспектор гимназии отлавливал подопечных на входе в местный дворец Мельпомены, но Чехов, имевший рост более 180 см, напяливал отцово пальто, подклеивал бороду и маскировался под темными очками. Так и проникал внутрь театрального заведения. А что там давали? В основном — легкий жанр, оперетту. Наш повеса десятки раз ходил на «Прекрасную Елену» Оффенбаха — это его потрясало. Еще в гимназии он написал пьесу «Безотцовщина», много позднее под напором московского антрепренера Корша переработанную в пьесу «Иванов». В отличие от опереточных персонажей, лица этой и последующих крупных пьес страдают преждевременным душевным старением, ощущением пустоты и ненужности. Они, подобно их сочинителю, перепадчивы в настроении, о чем признавался сам Антон Павлович: «В русской возбудимости есть удивительность быстро сменяться утомляемостью». Или еще по-чеховски: «От природы характер у меня резкий, я вспыльчив, но привык себя сдерживать».

Сдержанность иногда доходила до глупости. Задыхаясь от табачного дыма куривших гостей, Чехов не решался сделать присутствовавшим замечание. И страдал. Сдержанны в переживаниях и эмоциях и многие чеховские персонажи. Более того, среди них трудно выделить откровенно злых или добрых. Однако лучшие из них теряются в действительности, мечтают о прошлом: «Настоящее всегда хуже прошлого». Почему?

Ну а еще в больших чеховских пьесах нет счастливой любви. Не верите? В этом легко убедиться, если вспомнить собирающую полный зал «Чайку» благодаря звездному составу: О.Табаков, М.Зудина, Д.Мороз. Раз в месяц она непременно витала в новом здании театра под руководством Олега Павловича Табакова. Здание, строившееся в 2007–2016 годах, встало на углу улицы Гиляровского и Сухаревской площади и нынче весьма популярно среди москвичей-театралов. Увы, в живых уже нет основателя легендарной «Табакерки», но о шедшей с его участием «Чайке» в инсценировке режиссера К.Богомолова ничего доброго не скажешь. И даже вспомнишь просьбу великого актера Малого театра Ленского, некогда обращенную к Чехову: «Не пишите для сцены». Тем не менее и богомоловская «Чайка» давала дополнительное представление об особенностях драматурга. Чехов сочинял ее, уединяясь во флигеле мелиховской усадьбы. Порой писал напролет ночами: «Я за ночь два раза водой обольюсь, и ничего».

Только вот святая вода не смыла зрительского непонимания в столичной Александринке. Премьеру не приняли. И тогда у ошеломленного Чехова впервые горлом пошла кровь. Не вступая в дискуссии, провальный автор спешно ретировался к вокзалу. «В Москву! В Москву!»

Но и там, в Художественном театре, его основателю В.Немировичу-Данченко стоило огромных усилий упросить Чехова еще раз попытать счастья с провалившейся «Чайкой». Автор ни в какую не соглашался. Лишь вслед за переработкой текста режиссером Е.Карповым и издателем А.Сувориным «Чайку» рискнули подать московской публике, и... фурор! Что вынесли тогда москвичи? Всего скорее, то, что закладывал сам Чехов. Несмотря на определение пьесы как «комедия», это трагедия. Драма потерянного поколения с его внутренним увяданием, изнашиванием. Это вещь о человеческой непонятости и ненужности. Это о любви, носители которой обречены на гибель. Пожалуй, от комедии комичен разве что доктор Дорн, простодушно предлагающий каждому исцеляться валериановыми каплями.

Вообще, в своих пьесах Чехов с явной иронией взирает на докторскую профессию: вспомним Астрова в «Дяде Ване», вспомним Дорна. Обычное чеховское состояние, когда он пересмешничает над собой, над былым своим докторством. Чехов — пересмешник, выдававший на поверхность с гарниром иронии вовсе не то, что лежало внутри. Тем качествам писатель оставался верен вплоть до смерти, случившейся в Германии. Он впал в бред, что-то бормотал об устрицах, но, придя в сознание, шепнул подошедшему врачу: «Я умираю». Лекарь не утешал, а предложил отходившему шампанское. Знавший немецкую врачебную практику давать шипучий напиток перед кончиной, Чехов улыбнулся и произнес: «Давно я не пил шампанского». То были слова финала. Перевозили в Москву тело усопшего в вагоне для транспортировки устриц и прочих морепродуктов. Мистика? Так или иначе, прощаться с новопреставленным пришли толпы. «Это был обаятельный человек, скромный, милый», — скажет Толстой.

Да и многие мировые литературные величины попали под своеобразное чеховское обаяние. Англичане Голсуорси, Моэм, Хаксли, немец Томас Манн, американцы Артур Миллер и Теннесси Уильямс, даже французский абсурдист Ионеско. Под воздействием Чехова Бернард Шоу написал «Дом разбитых сердец». Примеров множество. Есть мнение, будто бы непростой интерес проявляли к Антону Павловичу и отцы-основатели МХТ Немирович-Данченко и Станиславский. Говорят, они, пытаясь привязать модного драматурга к своему детищу, не без умысла подыскали ему невесту — Ольгу Леонардовну Книппер. Богемная небожительница как раз подходила склонностям потенциального супруга к межтерриториальному браку: он в Крыму — она в Москве, он в Москве — она на гастролях.

Между тем одни из гастролей вылились в роковые. Дело в том, что Книппер, ученица Немировича, состояла с наставником не только в творческих отношениях. Утверждают, и беременность была не от Чехова. Сердцеед-наставник уговорил актрису ехать со спектаклями в Петербург (ох уж эта фатальная для Чехова столица!). Книппер боялась, противилась, но тронуться в провальный для Антона Павловича город пришлось. Там на сцене она оступилась, упала — и в итоге врачи удалили шестимесячный плод. Детей больше иметь Ольга Леонардовна не могла. Увы, и это жизнь Чехова, его сложный, особенный мир. «Мне кажется, человек должен быть верующим или искать веры. Иначе жизнь его пуста», — рассуждает героиня «Трех сестер».

И сам автор, борясь с пустотой жизни, что-то искал, от чего-то бежал, к чему-то склонялся. Веру нашел в литературном и театральном творчестве. Что ж до его расколотой половины, она, в отличие от Антона Павловича, прожила завидно долго, без малого столетие. И к концу все еще оставалась подтянутой и элегантной, даже эффектной. Только вот почти не поднималась на ноги и почти утеряла

Дар зрения

Да, потеря зрения или отсутствие его от рождения формирует особую психологию, особую психику и поведение. Тайны здесь нет, ибо до 90 процентов информации человек черпает посредством глаз. Теряя зрение, он словно попадает в вакуум, в изолированное пространство. Многие в таких условиях становятся недоверчивыми, настороженными, обидчивыми. Характер портится — неспроста в рассказе «Лирник Родион» И.Бунин заметил: «Слепые — народ тяжелый». Эту тему в «Слепом музыканте» пытался исследовать В.Короленко, но не смог раскрыть ее правдиво и полностью.

Между тем о людях, потерявших зрение, писали многие: К.Паустовский, Н.Заболоцкий в стихотворении «Слепой»... И писали в красках многие — вспомним знаменитых «Слепцов» передвижника Н.Ярошенко. А знаменитый врач В.Филатов слагал стихи об исцелении зрения. Обращался к деликатной теме великий француз Беранже в стихотворении «Слепой нищий», где, в частности, говорится: «Бросьте несколько грошей в шапку старого слепого». Да и наш соотечественник Радищев в главе «Клин» бессмертного «Путешествия из Петербурга в Москву» описывал незрячего певца и музыканта.

Это сермяжная правда: люди незрячие в желании творческой реализации, здорового самоутверждения и попросту из нужды нередко берут в руки музыкальные инструменты, развивают вокал, берутся за сложение стихотворений.

Моя хорошая, увы, ушедшая знакомая, В.Василевская, руководила сколоченным ею театром-студией, сочиняла исторические пьесы, режиссировала, играла, танцевала. Более того, в местном бирюлевском ДК она вела театральную и хореографическую студии, экстерном окончила Гуманитарный университет и стала автором трех изданных романов из жизни египетских фараонов. Всегда жизнерадостная, общительная, с отличным чувством юмора. Я гордился и горжусь дружбой с Верой.

К счастью, она не единственный пример борьбы мужества и самообладания. Вообще, среди потерявших зрение или слепорожденных немало светлых, целеустремленных, позитивных представителей. Их предостаточно, они стремятся к самовыражению, утверждению жизни через различные виды творчества. Вспомним итальянского тенора А.Бочелли, американского музыканта С.Уандера, российскую исполнительницу Д.Гурцкую.

Большим подспорьем для развития творческих задатков в московских условиях является выстроенный к 1970 году на улице Куусинена, д. 19, Дворец культуры Всероссийского общества слепых с залами на 650 и 300 мест. Недавно еще при данном особенном учреждении действовало три десятка самодеятельных коллективов. Сегодня — в результате банального сокращения средств и коррупции — на плаву остались единицы. Среди них — хореографическая группа «Шоу премьер», ежегодно за свой счет выезжавшая с итоговыми выступлениями за пределы Москвы. Это тоже путешествие к творчеству. Сохранились вокальная студия и уникальный театр «Внутреннее зрение», получивший статус народного. Сезон 2017/18 года для театрального коллектива был юбилейным, полувековым. И здесь нередко дают Чехова — правда, либо его ранние, легкие и жизнелюбивые пьесы, либо инсценировки рассказов начинающего Антоши Чехонте.

Тем не менее репертуар театра незрячих и слабовидящих разнообразен. А начиналось все с кружка при одной из специализированных столичных школ-интернатов Всероссийского общества слепых (ВОС). Так получилось, что туда пришла не сжившаяся с новым «главным» театра драмы и комедии, будущей «Таганки», профессиональная актриса Элла Иосифовна Варшавская. Она, что называется, взяла расчет, не без успеха послужила на других сценах и вдруг... С возведением ДК ВОС она организовала, возглавила и более сорока лет руководила «Внутренним зрением». Позже главным режиссером самобытной труппы являлась И.Некрасова. Что было ей ставить? Конечно, Некрасова, с ее фамилией, как говорится, тут и карты в руки.

Кстати, о картах: не секрет — поэт, как сказали бы нынче, страдал игроманией. Вот и в поставленной Некрасовой 23 апреля 2017 года некрасовской «Осенней скуке» косвенно прозвучала карточная тема: игры проходили в Дворянском собрании и Английском клубе Петербурга, озвученными на сцене. Правда, сам автор обуревавшую его страсть умел направить в нужное русло: бывало, подыгрывал тем, от кого зависел выход в свет выпускавшегося журнала. Жила в Некрасове и барская страсть к охоте — и это не ускользнуло от «Внутреннего зрения». А вот некрасовская помещичья тоска, изумительно обыгранная в ДК ВОС А.Петровым в роли Варина, отличается-таки от хандры и утомленности героев Чехова.

Однако кое-что характеры и психологии двух выдающихся авторов скрепляет: известная желчность, тяготение к драматизму и... мужественность. По крайней мере, оба — и Чехов, и Некрасов — стоически претерпевали приближение мучительной смерти. Напомню, надвигающуюся кончину Некрасова ускорило и сделало невыносимой онкологическое заболевание кишечника. Проведенная операция лишь обострила муки, но, преодолевая выпавшее, поэт продолжал писать, заниматься издательской деятельностью и даже позировал в постели художникам.

Поведение, заслуживающее примера, — ему в такт и поведение тех, кто оберегает творческое начало, теплящееся в наши нелегкие дни внутри очага культуры и творчества на улице Куусинена. Ну а еще при том очаге, помимо артистических содружеств, существует и Музей Всероссийского общества слепых.

Что ж, проблемы зрения, его полного или частичного отсутствия волновали десятки творческих знаменитостей. Для иных она была прочувствована изнутри, насущна воочию. Автор эпической «Одиссеи» Гомер был слеп. Потеряли зрение французские живописцы Оноре Домье и Эдгар Дега, наши Левицкий и Врубель. Был и потерявший зрение на Великой Отечественной поэт Эдуард Асадов. Был и ослепший вслед за участием в Гражданской войне и ликвидацией разрухи писатель Николай Островский — сходите в музей «Преодоление» его имени на Тверской. Может, переосмыслите автобиографический роман «Как закалялась сталь», в наши циничные дни подвергающийся осмеянию и небрежению. Современник Островского М.Булгаков остался почти не видящим к концу жизни. Как и удивительный писатель А.Ремезов, знакомый второй супруге Булгакова по иммиграции и зарисованный ею в воспоминаниях. Увы, почти полностью потеряли зрение актер А.Баталов, М.Волонтир, И.Бортник. К ним относится и корифей Малого театра Игорь Ильинский, запомнившийся миллионам советских телезрителей по версии чеховских рассказов «Эти разные, разные лица». Даже лики ряда святых омрачила офтальмологическая проблема: Исаак Сирин, Лука Крымский, Феофан Затворник — людьми все они, кстати, были творческими.

Между тем потерять зрение к финалу жизни — одно. Иное — проститься с ним в молодости или в детстве, что значит абсолютно иной подход приспособления к жизни, формирование новой психологии, другое существование в быту. Позволю типичный пример в виде стихотворения И.Бродского «Пилигримы»:

Пыль пилигримских дорог:

Храмы да монастыри,

В хоре натруженных ног

Регентом был не старик.

Был я двужилен и юн,

Шел на Божественный свет,

Но горькую чашу пью,

Оставшись в дороге слеп.

И уж не вижу в упор

Храмов: а мне ль не до вас?

Грешный, немой мой укор

Ставших ненужными глаз.

В них же — печаль. Или страх?

Ведь я ничего не смог:

Все, что мной нажито, — прах,

Пыль пилигримских дорог...

И все же это искореженный мир сложившегося человека. Несхожая внутренняя среда зарождается у тех, кто слепоту обрел от рождения. Эту трагедию кто-то пытается переплавить и развернуть в русло творчества, но кто-то теряется, замыкается, озлобляется, деградирует. Все мы — живые, разные люди и живем каждый по-своему. Творчество — великий выход, но надо суметь в тот выход проникнуть. Дано не каждому. Далеко не каждому дается и удается попасть в творцы из тех, кто проблем со зрением не ведает. Главное — задаться соответствующей целью.

Похоже, творческой целью отразить мир во множестве его проявлений задался и цитируемый повсюду Федор Михайлович Достоевский, романы и переписку которого, в частности, штудировал и Чехов, ценивший нашего очередного героя как боговидца и большого психолога. Да и театру «Внутреннее зрение» Достоевский отнюдь не чужд. Лишь в последние годы здесь инсценировали «Село Степанчиково» и «Дядюшкин сон». «Если судьба обрушится на кого бедой, то ударам и конца не бывает» — так выразился автор «Дядюшкиного сна», но, вопреки меткому выражению, актеры «Внутреннего зрения» стараются отвести удары судьбы за счет стойкости и других добрых качеств характера, они борются и, таким образом, остаются

С Достоевским

Да, еще один наш персонаж, 200-
летие которого отмечено в ноябре 2021 года, сценическим вниманием не обижен. А сам юбиляр писателем и драматургом стал не без воздействия педагогической методики частного пансиона А.Чермака, где упор делался на языки и словесность. И то сказать, у Чермака учащимся, в том числе братьям Достоевским, преподавали прославленные профессора университета: Перевозчиков, Грановский, Давыдов. Впоследствии навещая город рождения и проезжая там по Басманным (пансион находился на месте дома № 31 по Новой Басманной улице), Достоевский наполнялся теплотой приятных воспоминаний. Уехав из Первопрестольной в град Петров, он напишет там несколько пьес: «Мария Стюарт», «Борис Годунов». Но где они? Исчезли бесследно.

Есть мнение: те ранние произведения погибли при обысках по так называемому «делу петрашевцев». Молодой Федор Михайлович увлекся концепцией социалистов и был привлечен к суду вместе с Плещеевым, Майковым, Рубинштейном. Достоевского приговорили к смертной казни, вывели на Семеновский плац и за считанные минуты до жуткой развязки тяжкое наказание заменили каторгой. Позже пережитые впечатления будут описаны в романе «Идиот», о котором А.Цветаева скажет: «Первая книга на земле». Я не раз видел прекрасные переложения той книги — в театре Советской армии, на Малой Бронной. Устойчивая театральная легенда гласит: дескать, на премьере «Идиота» в БДТ, поставленной Товстоноговым, ленинградская интеллигенция перебила все стекла и задавила на входе привратника. А ведь шли внимать «князю Христу», то есть князю Мышкину Смоктуновского.

Говорят, главным прообразом христоподобного героя явился называемый москвичами святым доктор Гааз. Герцен, также гипотетически претендующий на прототип Мышкина, с любовью отозвался о Фридрихе (Федоре) Гаазе в «Былом и думах», а Достоевский вывел его как «старичка, всю жизнь таскавшегося по острогам». Увы, остроги, запечатленные в «Записках из Мертвого дома», стали своеобразной вехой в жизни писателя. На каторге и в ссылках Достоевский перевидел множество страждущих и обремененных — тех, кому посвятил жизнь «святой доктор» Гааз, живший под девизом: «Спешите делать добро».

Гааз родился в Германии, воспитывался в столь неблизком Достоевскому католическом духе, окончил Венский университет и лечил глазные болезни. Однако воистину народные почитания он обрел в Москве, куда перебрался в 1802 году, поддавшись на уговоры исцеленного им от слепоты российского сановника Репнина. У нас доктор сказочно разбогател — у него появились личный экипаж, дом, фабрика. Чуть позднее все движимое и недвижимое имущество он пустит в оборот и начнет подвиг милосердия, граничивший, как у князя Мышкина, с юродством. В Москве, в Малом Казенном, д. 5, доктор отстроит для бедноты отделение Полицейской больницы и съедет туда на крошечную казенную квартирку. Гааз раздавал все и деньги нередко переводил от «неизвестного лица» неведомого благотворительного общества. Став главным врачом тюремных больниц, он за свой счет улучшал питание и быт арестантов, открывал при темницах мастерские. Партии осужденных врач лично провожал до границ города, а когда те прибывали к месту назначения, вел с узниками переписку и помогал продуктами, книгами, деньгами. В своих воззрениях на отношение к преступникам — а Федор Петрович полагал, что зачастую преступления спровоцированы невежеством, — Гааз схлестывался и с митрополитом Московским Филаретом, весьма почитаемым Достоевским. Ничто не сдвигало его с твердыни собственного мнения по поводу узников и неимущих.

В Москве авторитет его был непререкаем. Однажды ночью, когда доктор спешил на вызов к больному, в темном проулке его прижали мазурики, требовавшие снять шубу. Узнав вдруг в жертве Гааза, налетчики сопроводили встреченного ими до квартиры болящего — чтобы уж точно никто не тронул. И шубу вернули.

Когда «святой доктор» скончался, денег на похороны попросту не было. Погребли за казенный счет, а на медяки, собранные народом, на Немецком кладбище соорудили надгробие. Как и в случае с Достоевским, проститься с любимцем пришли десятки тысяч человек. Могильную ограду позднее «украсили» каторжными цепями — подобными тем, что в свое время ограничили личное пространство Федора Михайловича.

Конечно, лучшего из «Идиотов», то есть в Большом драматическом, я не видел. И видеть не мог. А из тех сценических версий Достоевского, что довелось наблюдать последними, были «Дядюшкин сон» с В.Этушем у вахтанговцев, «Вечер с Достоевским» по «Запискам из подполья» в «Сатириконе» и «Белые ночи» в «Мастерской П.Фоменко».

Недавно еще на Кутузовском проспекте, д. 30/32, существовал кинотеатр «Киев», открывшийся в 1951 году на первом этаже внушительного сталинского дома и считавшийся базовым для украинских республиканских киностудий. Три десятилетия спустя Союз распался, «дружба народов» едва не перетекла во всеобщую потасовку, а «братские» республики обрели сомнительную самостоятельность. Приказал долго жить и великий советский кинематограф. С гибелью отлаженной системы кинопроката закончил недолгую жизнь и «Киев» на Кутузовском. Символично. Впрочем, с его закрытием началась иная творческая наполненность, ибо в 1993 году правительство Москвы выпустило указ об образовании нового столичного театра — «Мастерская Петра Наумовича Фоменко», появившегося в 1988 году на основе смешанного курса мастера, из которого выпорхнули такие знаменитости, как режиссеры С.Женовач, В.Каменькович, И.Поповски, актрисы Кутеповы и многие другие. С 1995 года под нужды «Мастерской» отвели двухзальные помещения былого «Киева». Рядом, на набережной Шевченко, выросло и новое отдельное здание. Но и в старом, камерном, не спадает творческая активность.

Одним из репертуарных спектаклей стало переосмысление режиссером Дручеком романтической повести Достоевского «Белые ночи». Не скажу, что это взрыв в режиссуре или актерском деле, но постановка о вечных ценностях — любви, самопожертвовании — вышла крепкой, классической и домашней. Там нет потуг на изыски и выверты постмодернизма, ну разве что героиня Настеньки в исполнении П.Агуреевой не вызывает сострадания, заложенного великим автором. Настенька не тот трогательный, беззащитный, одинокий, растерявшийся на житейском перепутье персонаж. Она широко распространенный женский тип, работающий под наивность, но не упускающий ради своего «я» шансов среди избранников. Напротив, лирический герой одинок безысходно и жертвенен, чем и вызывает живое сочувствие зрителей.

На камерной сцене, перед залом в 140 мест мерцает свеча, олицетворяющая полумрак петербургских белых ночей. Что ж, свои «Ночи» Достоевский сочинил, проживая в доме на углу Исаакиевской и Малой Морской. Исаакий и Морские нередко звучат в произведениях писателя: «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Пассаж в Пассаже», «Подросток». И речь ведущего героя «Белых ночей» пересыпана типичными топонимами северной столицы: Крестовский, Каменный, Аптекарский, острова, Фонтанка, Мойка, Невский. О, Петербург Достоевского!.. Кто-то отождествляет его с адресами «Преступления и нака