Об авторе
Дмитрий Черный
Дмитрий Владимирович Черный родился в Москве в 1975 году. Окончил МГППУ. Первые стихи были опубликованы в журнале «Вавилон». Автор книг «Выход в город» (1999), «Революционный материал поэмы» (2000), «Поэма-инструкция бойцам революции» (2001), «Поэма столицы» (2008) (лонглист Нацбеста). В журнале «Москва» печатается впервые.
Алексей Суханов, писавший стихи в 60, 70 и 80-х годах прошлого века, — поэт необычной, детективной судьбы (причем не своей волей). Как фигура Дантеса навсегда связана с именем Пушкина, так и честное имя поэта А.Суханова неотрывно сопровождает мрачное и скрытое имя тоже поэта, ли-тератора другого поколения, фигурирующего в романе Евгении Федоровой, неизвестном в России романе о ГУЛАГе «И время ответит...» под псевдони-мом Ефимов. Видный ученый-географ, имеющий фундаментальные научные труды, поклонник Рериха, Цветаевой и Пастернака и... агент ОГПУ–НКВД–КГБ с 30-х годов! Алексей Суханов — его зять по первой жене.
Тоже географ, но молодой, полный романтики, оптимистической эстетики 60-х годов, Суханов вошел в дом «Ефимова» конечно же не зная, чем зарабо-тал себе шикарную кооперативную квартиру близ метро «Университет» в ста-линском «академическом» здании этот почтенный, длинноволосый, седой, калмыковатый скулами мэтр. В 60-х он выглядел, конечно, не так, как его опи-сала (по его доносу отправленная на Лубянку) Евгения Федорова: «Обаятель-ный мальчик, почти подросток на вид. Стройный, смуглый, в турецкой крас-ной фесочке с кисточкой, так идущей ему... На крутой, выпуклый лоб выби-лись кудряшки». Этот подросток-поэт был подослан к Евгении, чтобы «до-жать», что и выполнил с невиданным вдохновением. Но об этом роман Федо-ровой, а мы пытаемся сейчас просто создать фон для неизвестной пока в оте-чественной литературе (впрочем, как и роман Федоровой) фигуры Алексея Суханова. Фон мрачный, фон подлый, кромешный — и потому такими яркими выглядят голубые глаза Алексея Суханова на одной из немногих имеющихся в его архиве черно-белых фотографий. Простое, веселое русское лицо с не-сколько грубой, упрямой (что постоянно подчеркивал в шаржах на себя Алек-сей) линией широкого носа.
Прямой в поэзии, в убеждениях и в любви, студент географического фа-культета МГУ Суханов выгодно выделяется на фоне Ефимова. Тот стал, имея самую надежную «крышу», чуть ли не академиком, ездил по заграничным конференциям и симпозиумам, выпускал монографии, выпустил сборник сти-хов... А Алексей, его зять, ничего не подозревая об истинном, стукаческом призвании и работе хозяина дома, не дослужился ни до каких ученых степе-ней, так и жил простым геологом, путешественником, профессиональным странником по необъятной родине и не издал при жизни ни одного стихотво-рения... Убеждения Алексея складывались самым передовым по тем меркам образом — то есть к концу 60-х он был уже вполне сложившимся диссиден-том. Не ведшим, правда, никакой подрывной работы — просто размышлявшим в стихах, пронизанных эстетикой одновременно и тогдашнего почвенничества, и западничества местами. Он был подлинным, полноценным воспитанником столичной студенческой среды 60-х и следил за поэтической модой — его ар-хив полон бережных вырезок со стихами мало тогда издававшихся авторов. Однако, находясь долгое время под одной крышей с сексотом Юрием Ефимо-вым, Алексей невольно был той нитью, которая выводила на более маститых диссидентов и сочувствующих антисоветским кругам студентов, аспиран-тов — да мало ли было тогда доверчивых, в силу советской честности своей, настроенных свободо- и правдолюбиво наивных личностей? Все, кто общался с Алексеем, приходил в серый дом близ метро «Университет», попадали в «разработку». Лучшего зятя Ефимову и выдумать нельзя было.
Вот канва творчества Алексея Суханова, поначалу невидимая, неизвестная ему самому. Воистину, как демиург его судьбы, над ним нависал другой, тоже весьма талантливый поэт Юрий Ефимов — подталкивая зятя все дальше по линии антисоветчины, чтобы получать все новые знакомства с кандидатами для отправки в места не столь отдаленные. Алексей со временем все понял, однако, искренне вовлеченный в среду опасных знакомств, он сам оставался невредим, что со временем навело его на размышления. Неизвестно, что по-служило причиной разрыва Алексея и Ланы (дочери Ефимова). Может быть, и догадки Суханова. Кстати, они прямо прописаны в стихах:
Он добился всего,
Предавая друзей,
И ложится спокойно в кровать
В сером доме,
Но где-то один из людей
Этой ночью не будет спать.
Этой ночью
На севере где-то другой
Вспомнит что-то под серой
Холодной
Пургой.
И о нем будет долго еще
Вспоминать,
Тень отбросив
На чью-то чужую кровать.
А вот о расставании с женой:
Что еще сказать тебе,
След свой заметая?
На душе морозный день
И пороша злая.
Я сейчас уйду к другой,
Красивей и лучше,
Был когда-то лес густой,
А остались сучья.
Это стихи из самиздатовской, машинописной брошюрки 80-го года при-мерно. К сожалению, год точно не указан Алексеем, но по событиям мы дога-дываемся. Это уже бушует в Польше «Солидарность», науськиваемая Кос-Кором и ЦРУ. Увы, в СССР, в среде Суханова, — одно воодушевление. Они хотят бунтовать вместе с теми, кто уже тогда запустил процесс распада соцла-геря, дискредитацию и сворачивание социализма в Европе. Но что-то и здесь выгодно выделяет поэта Суханова. Да то, что он не жертвует личным ради политики — причем зарубежной... Судите сами, это, видимо, о второй жене:
Я говорил о плане пятилеток,
А ты прижалась, стройная,
К стене,
Любимая хорошего поэта
Не пятилеткам предана, а мне...
Ты говорила, пишут из варшавы,
Зовут к себе, там бой еще не стих,
Туда мы выехать теперь имеем право,
Там нужен стих, хороший злобный стих.
Любимая,
И здесь еще он нужен,
Нам не уехать,
Плача и скорбя,
Моим стихом в декабрьскую стужу
Я буду согревать тебя
И говорить о плане пятилеток,
А ты откинешься, прикрыв глаза,
К стене,
Любимая хорошего поэта.
Вторая жена Суханова — действительно красавица, Татьяна. Помните По-лину из «Гостьи из будущего»? Вот такая же модельная внешность, фигура — о ее стройности с таким открытым, ясным вдохновением пишет Алексей не в одном этом стихе. Его стихи 1980 года все начинаются без заглавий, коротки, странно разбиты по строкам: Алексей был под влиянием футуристов в тот пе-риод. Именно в его архиве досталась мне уникальная тетрадка с его апплика-цией вместо состарившейся обложки — журнал «ЛЭФ» 1925 года с первым изданием знаменитой поэмы Маяковского о Ленине.
Я-то думал, что так писать стихи могли только поэты круга минималиста Некрасова — другие шестидесятники, о которых Суханов, скорее всего, не подозревал. Впрочем, тогда большая часть новаторской поэзии так или иначе оказывалась в диссидентской среде — по крайней мере, при чтении вслух ав-торами... В данной связи нельзя не вспомнить здесь Леонида Губанова, по-скольку поэзия Суханова, формально совершенно непохожая на губановскую и смогистскую вообще, все же содержит какие-то коды своего времени, обра-зы, идеи, настроения — иначе, спокойнее расположенные в строках, но узна-ваемые. Это написано явно раньше цикла стихов 1980 года, по датировке од-ного из стихов — в 1967-м:
Лежат убитые люди.
И над ними стоят крестами
Убитые их иллюзии,
Абсолютные, как кристаллы.
Галеры, галеры, галеры
Старинно плывут и нескоро.
С берегов наступает холера
И тяжелые горы.
Светит мрачно и светит пустынно
Полнолуние с неба на реку —
Красноватая твердь опостылеет
Одинокому человеку.
Потому что напомнит пожары
И больную горячку,
И про то, как орали татары,
И про то, что в галере не спрячешь
Ты убогое, хилое тело.
Тяжелы деревянные весла.
Не удрать от разбоя, и стрелы
Ходят смело и остро.
Подожди, не плыви ты на Каспий.
Не рискуй ради дочки!
Ты подвижен — окажешься распят
И раздавлен, как почка.
Галеры, галеры, галеры,
Оставляя вдали поселенья,
Красотою своей и манерами
Поселяют волненье.
И на смену убитым и старым
Неизменно являются снова
Облаченные воинским даром
Земледельцы — по Божьему слову.
Чтобы плыть за пределы и этим
Раздвигать их до моря красивого,
Чтобы самой беспутной на свете
Расселилась Россия.
В стихах Суханова — причем уже в конце 60-х, явно прорисовывается тот образ многовековой, а не только советской, электрифицированной России, что возобладал в итоге в среде поэтического слова, чаще называемой почвенниче-ством. Переплыв смутные 90-е в газетных корабликах «День», «Завтра», «Наш современник», «Литературная Россия», этот образ России-твердыни окреп — однако и стал заносчив по отношению к «западникам». Суханов не входил ни в какие поэтические и политические группы, и, если бы его стали нынче де-лить, вышло бы трудное занятие. Однако в его стихах как-то малословно, эко-номно, но очень ясно прописаны и блуждания интеллигенции в дебрях про-шлого (чтобы уйти от застойного настоящего), и очень многое, теперь уже хрестоматийное, но не вполне понятое жителями ХХI столетия. Вот, напри-мер, очень странно озаглавленный стих:
Размышления у сваво под’езда
насчет патриотического зуда
Ах ты! Неведом и незнам!
Чего! Ты ходишь по домам?
Своей улыбкою кося,
О милосердии прося.
Ей-богу, зря. Ей-богу, зря
Ты непременен, как заря,
Бесплотен так же, как она,
И так же чист. Пойди ты на...
Куда зовешь? Ты думал, да?
У нас и дети, и дела.
О, дух отчизны! Ты — балда.
Ведь не туда же, не туда...
Где тяжелее облака,
Чем стопудовая река,
И где засохшие поэты
Долбают наледь у клозета.
О, дух отчизны, не кричи!
Ты не младенец — научи,
Как потихоньку, пядь за пядь,
Свою свободу воевать.
И без эксцессов, бога ради,
Чтоб не убий и не укради
Залезло в домы и в кровати
И даже в головы собратьев.
И без эксцессов, ради бога,
Чтоб никого вокруг не трогать,
Чтоб не забрали у порога,
А то не вымолвить ни слога.
А то Они стоят стеной.
О, дух отчизны, ты не ной,
А научи нас дипломатии,
Как нас тебе учили матери.
10–13 ноября 1967
Тема ареста звучит отчетливо — снова встает тень Ю.К. Ефимова, эти не-минуемые «Они»... Этакая серая нить — тема стукачества — очень часто встречается и в стихах Леонида Губанова, правда, в такой гуще образов, что и не вычленишь. Кстати, на одной из машинописных пожелтевших страниц ар-хива Суханова — поразительно напоминающий губановский рисунок. Как тут не предположить, что они виделись либо что Алексей читал ходившие по ру-кам самиздатовские копии из-под копирки, иногда снабженные фломастерны-ми рисунками Губанова? На рисунке — Гумилев, Цветаева и почти младенец Пушкин. Стих назван длинно:
На смерть Пушкина, Лермонтова,
Гумилева, Хлебникова, Есенина,
Маяковского, Марины Цветаевой,
Максимилиана Волошина
Земля твоя изогнута красиво,
Моя Россия.
Холмы твои прозрачные привольны,
Как будто волны.
В лесах осенних трепетны осины,
Моя Россия,
С уснувшим небом говорят неслышным слогом,
Как будто с Богом.
И в этом говоре рассеянном, Россия,
Тебе спасибо,
Рождаешь ты божественных поэтов.
И ты воспета.
Воспеты каждые дороги повороты
И люди кроткие.
Воспета каждая в лесу твоем береза
И чьи-то слезы.
Но почему-то не живут твои поэты
В земле воспетой.
Ты убиваешь их безжалостно и рано —
И это страшно. И это странно.
Но почему-то ты строга к их оперенью
И к их неровному блестящему горенью.
Но почему-то нет нужды тебе в поэтах —
Ни в их вопросах, ни в их ответах.
А в безграничности, столь свойственной для птиц,
Ты видишь нарушение границ.
И горбятся высокие сугробы:
Идет Россия за новым гробом.
Сама поэтов на земле своей ты множишь!
Сама в могилу ты звезду свою уложишь!
Сама поплачешь и леса пошевелишь,
- Комментарии
Загрузка комментариев...
0
Ваша корзина пуста
Исправить это просто: выберите в каталоге интересующий товар и нажмите кнопку «В корзину»