Никита. Повесть о друге

Я не сразу узнал голос не определившегося в телефоне абонента.

— Это кто?

— Кто, кто? Конь в пальто! — засмеялся Никита.

— Не узнал тебя, редко звонишь...

Дружба наша завязалась в 1959 году, когда мой «крестный отец» по кино, молодой и красивый, двадцатидвухлетний Андрон Кончаловский впервые ввел в свою семью и познакомил с отцом, Сергеем Владимировичем Михалковым, мамой, Натальей Петровной Кончаловской, и моим ровесником, братом Никитой. Младший брат, с почтением относившийся к старшему, с ходу принял героя его фильма в свои друзья. Я начал дневать и ночевать в добросердечной семье Михалковых. Дачный сторож-истопник, встречая меня, бывшего в те годы весьма худосочным, неизменно острил: «А-а... мертвые души приехали...» Нам с Никитой по 13 лет. Он старше меня всего на 8 месяцев и 18 дней, но с самого начала и до сих пор показывает свое старшинство.

Ах, какие это были светлые дни! Мой новый друг возил меня на конезавод, где впервые посадил на лошадь и преподал навыки верховой езды. Он готовился к роли Пети Ростова в «Войне и мире» С.Ф. Бондарчука и уже был, казалось мне, опытным наездником. За год ожидания начала съемок Никита на голову вымахал ростом, и роль Пети получил более юный исполнитель. Никита не переживал. Увлеченный баскетболом, брал меня на свои соревнования, где я с гордостью наблюдал, как ловко он перемещается по площадке и метко попадает в кольцо.

Мы были, как полагается в этом возрасте, весьма озорными подростками. Куролесили ночами по Никологорским закоулкам с ватагой приятелей: Володей Грамматиковым, Колей Томашевским, имен остальных уже не припомню. Помню, как наши приятели усаживались на асфальтовую дорогу, подносили зажженную спичку к штанам и делали огненный залп. Тайком допивали изобретенную Натальей Петровной знаменитую настойку «Кончаловку». Пели забористые частушки, травили анекдоты, и королем искрометного юмора всегда был Никита. Сбегали по глинистой тропинке заросшего, душистого оврага, загорали на песочке, купались в Москве-реке. Как приятно было потом узнавать этот овраг и речные заводи в фильмах друга, воплощавшего на экране трепетные воспоминания своего детства. Благоговейно сидели за новогодним столом со старшими, пока нас, «детей», вскоре после полуночи не отправляли спать. Какие «дети»? Какой там сон, когда за стеной столь интересные события?

Я уже вовсю снимался. Вслед за фильмом Андрона последовало «Иваново детство» Тарковского. Фильмы двух друзей, двух Андреев, были отмечены венецианскими «Львами св. Марка». Фильм Тарковского получил еще 15 международных наград. Об «Ивановом детстве» писала мировая пресса: Жан-Поль Сартр, Константин Симонов... Мои портреты публиковались в зарубежных журналах рядом со звездами мирового кино: Марчелло Мастрояни, Софи Лорен, Джиной Лоллобриджидой... Недалекие критики гладили меня по головке, лили в уши опасный елей: «Ты гений! Ты играешь как большой артист!» Никита же никак не проявлял своего желания стать артистом. И вдруг — Гия Данелия пригласил его сняться в «Я шагаю по Москве». Узнав об этом, я грешным делом подумал, что моего друга пригласили по блату, потому что он — Михалков. Ну я понятно: пятнадцатилетний артист Академического театра Моссовета, у меня уже семь ролей в кино, а друг мой — разве он артист?

Первая же роль показала удивительную органику, легкость и неповторимое обаяние юного Никиты. А дальше началось неуклонное творческое восхождение от фильма к фильму, начала созидаться удивительная судьба большого художника. Никита начал серьезно подготавливать себя к актерской профессии: на дачном участке сдвигал столы, и мы делали через них кульбиты, обретая каскадерские навыки сценического движения. Лет в пятнадцать он прочитал мне написанный им первый свой сценарий фильма-боевика о басмачах и бароне Унгерне. Это первое вторжение в кинодраматургию пригодилось ему и получило развитие в грядущем первом советском вестерне «Свой среди чужих...».

В 1964 году, придя к Никите, я увидел ангелоподобное существо Настю Вертинскую, уже прославившуюся в «Алых парусах» и «Человеке-амфибии». Не восторгаться ее неземной красотой было невозможно. Но, мгновенно прочитав в глазах друга душевное расположение к этому ангелу, я и не помышлял давать волю своим восторгам.

Как-то я рассказал Никите о необыкновенной школе рабочей молодежи для творческих детей, в которой я учился вместе с детьми из Большого театра, ансамбля Моисеева, со спортсменами... Моими одноклассниками были Таня Тарасова и Алеша Уланов, который вскоре заявил о себе как о выдающемся фигуристе, победив на европейском и мировом чемпионатах и на Олимпиаде вместе с Ирой Родниной, учившейся в этой же школе на два класса младше. Учились мы весьма комфортно — всего три дня в неделю.

— Ты учишься шесть дней, а мы три дня, — сообщил я Никите. — Педагоги замечательные, отношение к ученикам творческое, оценки выставляют с легкостью.

— Где такая школа? — удивился Никита.

— Недалеко от твоего дома, на улице Чехова.

Никита мгновенно спикировал в эту школу и через год, окончив 10-й класс, поступил на актерский факультет Щукинского училища. На следующий год окончил школу и я и был удачно зачислен на второй курс, где учились мои друзья Никита и Настя. Началось славное студенческое время. Каждую сессию мы готовились к экзаменам вдвоем, в квартире Никиты на улице Воровского. Ночи напролет зубрили предметы, встречали тихие майские рассветы под классическую музыку и пение Рэя Чарлза, Луи Армстронга, Шарля Азнавура, Эдит Пиаф, Рэя Конниффа... А потом шли на экзамен, и Никита принципиально шел к экзаменаторам первым.

На третьем курсе Никита попросил меня сыграть Карла XII в его первой в жизни режиссерской пробе — самостоятельном отрывке из «Петра Первого». Попытка была удачной, оценка «отличной». Воодушевленный успехом, Никита решил поставить с нашим курсом одноактную пьесу по сценарию американского фильма «Двенадцать разгневанных мужчин».

— Ты фильм видел? — спросил он меня.

— Нет.

— Потрясающий фильм. В главной роли Генри Фонда. Супермен, один идущий против суда присяжных, побеждающий их всех... Ты будешь играть эту роль.

Начали репетировать. Никита все больше входил в режиссерский кураж, работал самозабвенно. В разгар репетиций ректор Б.Е. Захава издал приказ об отчислении Михалкова из училища. За что? Как поговаривали — за анархию, за пропуски, за вольный дух и врожденное остроумие. Преодолевая унижение, смиряя гордость, Никита каждый вечер дожидался момента, когда все педагоги покидали училище, залезал в окно и продолжал репетиции. Он подпольно завершил постановку на столь высоком уровне, что изгнавшие его ректор и мастер курса утвердили произведение Никиты как наш дипломный спектакль. Через год и меня отчислили из училища за съемки в «Андрее Рублёве» и опоздание к началу учебного года почти на месяц. Опытные педагоги посоветовали мне покаяться перед ректором, типа больше не буду сниматься у Тарковского. Меня приняли обратно, а Никита гордо и бесповоротно ушел в режиссуру, поступив во ВГИК, на курс М.И. Ромма.

Мы стали видеться редко, каждый пошел своим путем. Никита начал совершать головокружительное восхождение, снимая фильм за фильмом, приносившие славу не только ему, но и всему советскому кинематографу. Путешествуя по миру, было удивительно видеть, что за границей знали уже не только Бондарчука и Тарковского, но и Никиту Михалкова. В роду Никиты прибыло, он стал отцом: родился сын Степан.

Однажды Никита предложил мне сняться в его новом фильме «Обломов». Я прочитал сценарий и не увидел никакой роли, даже имени не было, просто гость на пикнике у Ольги. Мне явно там нечего было играть. Но Никита умеет уговаривать.

— Мы сделаем замечательную роль. У меня даже эпизоды играют актеры экстра-класса... А я потом у тебя буду бесплатно сниматься где захочешь...

Я согласился и приехал к нему в экспедицию на Оку. Приехал днем, думал, что друг, узнав о моем приезде, захочет меня увидеть и поговорить о предстоящем. До конца дня друг так и не появился. В 6 утра меня с массовкой посадили в автобус и привезли на площадку. Такое отношение к заслуженному артисту с тридцатью ролями за плечами меня удивило. Одели, загримировали, попросили встать у дерева, чтобы снять мой крупный план. Работа на площадке спорилась, а я пребывал в полном неведении и все более тревожном расположении духа. Наконец Никита сказал мне, что сейчас будет моя главная сцена.

— Ты будешь делать «английский бокс» вот с этим актером. — Он указал мне на молоденького паренька с весьма нежной пластикой и голосом.

— Я не знаю, что такое английский бокс, — сказал я Никите. — Покажи.

Никита показал мне несколько плавных, нежных движений руками.

Я отвел друга в сторонку:

— Обо мне и так кто-то пустил слух, что я «нежной ориентации». Ты хочешь, чтобы я делал эти «нежные» движения с «нежным» мальчиком и ко мне прилепили этот «нежный» ярлык?

— Но ты же артист... Ты же должен...

— Ничего я не должен.

Не скрою, я был обижен на друга. Он ведь так и не рассказал мне, какую «замечательную роль» он намеревался со мною вылепить. Я покинул площадку, уехал в Москву, оставив фильму «Обломов» единственный крупный план неизвестно что тут делающего Бурляева.

Наши пути разошлись лет на пятнадцать, пересекались редко: на студии, в общественных местах, на улице... Никита продолжал свое блистательное восхождение. В 1984 году у Никиты родилась дочь Анна, а еще через год сын Артем.

В 1986 году Никита стал отцом в четвертый раз — родилась дочь Надежда, которой в недалеком будущем было суждено вместе с Никитой воплотить на экране неповторимую родовую связь отца и его любимого дитя. Самые пронзительные для мирового кино мгновения кровной, родовой связи. Как актер скажу: это невозможно сыграть, если в сердце нет подлинной любви.

В Кремле грянул исторический, «перестроечный», V съезд кинематографистов СССР, на котором Никита единственный встал на защиту чести и достоинства С.Ф. Бондарчука, обрекая себя на многолетнюю «нерукопожатность» серой кинематографической стаи, пока наконец не одержал, причем там же, в Кремле, убедительную победу, будучи почти единогласно избран на пост председателя Союза кинематографистов России. «Нерукопожатным» после V съезда стал и я за свой первый авторский фильм «Лермонтов». Та же «стая» коллег и советские СМИ рвали меня на части, выпустив двадцать две разгромные статьи за 10 месяцев до выхода «Лермонтова» на экран. Словно по команде газеты и журналы давали только негатив, блокируя положительные рецензии, написанные Валентином Распутиным, Арсением Тарковским, Виктором Астафьевым, Василием Беловым, Юрием Бондаревым, профессорами МГУ и лермонтоведами... Я был для «стаи» что красная тряпка для разъяренного быка. С центральных телеканалов вытеснялись журналисты, посмевшие взять у меня интервью и показать вполне вменяемого Бурляева. Мне была нужна защита. Позвонил Никите, попросил посмотреть фильм и высказать свое мнение. Он ответил, что готов, но сейчас улетает за границу и не скоро появится. В эти же дни подруга Натальи Петровны Кончаловской сказала мне, что та сетовала: «Что-то Коленька меня совсем забыл... Давно не таскала его за вихры...» Услышав это, позвонил Наталье Петровне, и она пригласила меня на Николину Гору. Спустя многие годы я снова приехал в сердечные места своего детства. Со мною был мой десятилетний сын Иван, который находился почти в том же возрасте, что и я, впервые вошедший в семью Михалковых. Иван, ученик Центральной музыкальной школы, поиграл Наталье Петровне на рояле Баха, Моцарта, Гайдна...

— Как хорошо, что ты учишь своих детей музыке... Это пригодится. Я тоже учила Андрона и Никиту...

Я рассказал Наталье Петровне о травле, которой подвергаюсь со своим фильмом, о предательстве тех, кого я считал своими друзьями. После просмотра «Лермонтова» она взяла мои руки, гладила их, гладила голову и как-то особенно нежно промолвила:

— Вот какой ты стал, Коленька... Так ведь они тебе завидуют... И Никиту многие предают. — Она горестно, но светло спросила: — Зачем же С...ка так поступил с Никитой? — Она назвала имя нашего по отрочеству общего с Никитой приятеля.

В 1993 году, готовя третий кинофорум «Золотой Витязь», увидел документальный фильм Никиты «Анна. От 6 до 18». Картина поразила меня своей исповедальной искренностью. Это был мощный, пронзительный фильм Мастера с большой буквы о времени, о себе, о России, переживающей историческую ломку. Я решил показать этот фильм на «Золотом Витязе». Приехав к Никите на Николину Гору, застал его лежащим на полу — делающим зарядку. Мы провели вместе часа три. Я показал видеофильм о прошедшем в Югославии втором кинофестивале «Золотой Витязь». Он смотрел внимательно, молча. Увидев кадр из фильма — призера фестиваля «После войны мир», в котором паровоз неожиданно объезжает бегущего ему навстречу по рельсам веселого человека, искренне, эмоционально воскликнул: «Класс! Гениально! Прекрасно! Класс!» Так открыто радоваться творчеству коллег может только талантливый человек.

— Следующий «Витязь» я провожу в Приднестровье.

— А почему там? — спросил присутствовавший при нашей встрече украинский оператор Вилен Калюта.

— Правильно, что в Приднестровье, — поддержал Никита.

— Ты представишь на конкурс свою картину? — спросил я.

— Конечно... Какую?

— «Анну».

— Хорошо.

— А сам приедешь?

— А когда фестиваль?

— Открытие 2 сентября.

Никита задумался.

— В конце августа — начале сентября я во Франции... Придется прерывать поездку на два дня раньше... Я приеду.

— С этого года я решил не возглавлять жюри, — сказал я Никите. — Но я знаю всю программу и думаю, что «Золотой Витязь» — твой.

— Дай расписку! — с ходу сострил Никита.

Потом мы говорили о кино, о политике и политиках, о безверии, о необходимости спокойного, неустанного труда...

— Я должен перед тобой покаяться, — сказал я, прощаясь с Никитой. — Наблюдая за тобою эти годы издали, я, хотя мы и друзья, грешным делом думал, как и многие: «Удачник, благополучен, барин...» А то, как ты все эти годы жил и страдал, увидел лишь в «Анне».

Пролетели три месяца. Наступило 2 сентября, день открытия в Приднестровье кинофорума «Золотой Витязь». Двенадцатый час дня — Никиты нет. Ну, думаю, не приедет. Да это и понятно: зачем прерывать триумфальную поездку по Франции, где его, «утомленного солнцем», носят на руках, и мчаться через три границы в Тирасполь?.. Спускаюсь в гостиничном лифте вниз. Двери раскрываются, передо мною — Никита с костюмом на вешалке за плечами.

— Приехал?! — изумился я.

— А х... ли, — улыбнулся Никита. — Я ж обещал.

— Через два часа участники фестиваля пойдут по главной улице с оркестром. Ты пойдешь?

— А открытие во сколько?

— В 18.

— Я у тебя гвоздь программы?

— Гвоздь.

— Так вот я выйду в 18.00 на открытии.

Вечером зрители кинофорума приветствовали появление Никиты с восторгом и благодарностью. Завершая свое выступление, он сказал:

— Я бы хотел пожелать фестивалю «Золотой Витязь» плавного поступательного движения. Покоя и мудрости, когда внутренней молитвы нам достаточно, чтобы бороться с теми, кто нас не любит.

В 1996 году, после своей победы в Думе, когда удалось сломать сопротивление председателя думского комитета по культуре и пробить строку для «Золотого Витязя» в госбюджете, я спросил Никиту:

— А у твоего Фонда культуры есть строка в бюджете?

— Нет, — ответил Никита.

— Как нет? Ведь Фонд культуры делает так много важнейших проектов...

— Я не знаю, как это делается.

— А я уже знаю. Я прошел этот путь. Давай попробуем.

Я начал действовать. Ввел заместителя Никиты в Думу, познакомил с руководителями фракций, с Г.А. Зюгановым, который в те годы имел о Никите представления, навеянные его недругами. Я убедил Геннадия Андреевича в том, что Никита такой же патриот России, как и он сам, нарисовал подлинный портрет подвижника и труженика Никиты Михалкова. Поддержка была обещана. Я предложил прописать для Фонда культуры в строке госбюджета 200 миллионов рублей: такую же сумму, как на весь кинематограф, чтобы Никита мог спокойно воплощать позитивные проекты. Но вновь на нашем пути встал наш коллега — председатель комитета по культуре, который не любил Никиту и добился уменьшения суммы до 6 миллионов. Но строку мы все-таки пробили.

В 1998 году Никита стал участником открытия «Золотого Витязя» в дорогом для каждого русского сердца Киеве. И хотя новое украинское руководство, идя по пути укоренения русофобии, не желало видеть нас в Киеве, мы всюду встречали радушие и сердечность простых людей. После открытия, за дружеской трапезой на зафрахтованном нами теплоходе «Маршал Кошевой», далеко за полночь Никита спросил:

— А супчика нет?

Супчика не оказалось. Сели по машинам, помчались по ночному Киеву в поисках желанного «супчика». Все рестораны закрыты. Остановились у подвальной корчмы — свет погашен, двери заперты. Постучались — открыла официантка. Увидев Никиту, ахнула, и мы всей гурьбой ввалились внутрь. За столом началось представление всенародно любимого Никиты Михалкова. Словно исполняя соло на контрабасе, он расспрашивал порозовевшую, млевшую от соприкосновения с кумиром барышню о возможных блюдах, и она подтверждала готовность принести все, что его душе угодно. Ах, зачем эта ночь так была коротка?..

В 1999 году девятнадцать «цивилизованных» стран начали бомбардировку Югославии. Узнавший об этом Никита, находившийся в то время на кинофестивале в Каннах, выступил на пресс-конференции с жесткой оценкой натовского злодеяния, обрекая себя на «нерукопожатность» в Европе и Америке, сразу же заблокировавшей попадание «Сибирского цирюльника» на киноэкраны США.

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл благословил провести очередной «Золотой Витязь» в поддержку Югославии в Смоленске. Рискуя жизнью, невзирая на тотальную блокаду, угрозу попасть под бомбы НАТО, сербские кинематографисты добрались до Смоленска. На открытии кинофорума митрополит Кирилл и Никита высказали жизненно важные для славянских братьев слова духовной поддержки. Слово правды и видеоинформация, распространенные участниками форума в двадцати странах мира, и сердечные проводы наших сербских братьев на свою распинаемую Родину были нашим посильным вкладом в их борьбу с дьявольским «новым мировым порядком».

Вскоре министр культуры Сербии пригласил меня и Никиту в Белград в одно и то же время. Никиту — для представления его ретроспективы, меня — для вручения государственной премии Югославии.

13 февраля 1999 года, едва наш самолет начал выруливать на взлетную полосу, на весь салон раздался голос выдающейся сербской актрисы, нашей с Никитой подруги Иваны Жигон: «Дорогие Никита Сергеевич и Николай Петрович, дорогая Инга...» Трепетные слова признательности за труды Никиты, за то, что он направляется в распинаемую Сербию, растрогали нас. Когда ее голос стих, я обернулся к Никите, сидящему за спиной, и он ответил мне таким же потрясенным взглядом. Много приходится Никите летать по миру, но вряд ли его прежние перелеты начинались таким сердечным образом. И в моей жизни подобного не было. В белградском аэропорту нас встречало множество знакомых и незнакомых лиц: министр Желько Симич, наш посол Я.Ф. Герасимов, вице-президент «Золотого Витязя» Йован Маркович, Ивана Жигон... В этот же вечер нас ожидали около 5000 человек в Русском центре и на улице возле него, куда из-за несогласованности действий нам не суждено было попасть.

Нас провезли по улицам Белграда, показали последствия бомбардировок НАТО. «Экскурсия» была почти молчаливой. То, что видели наши глаза, говорило само за себя. Министр культуры, Ивана Жигон и Йован Маркович рассказывали о своей жизни под градом ракет, начиненных ураном. Последствия облучения уже начали сказываться на сербах. Удар по иммунной системе людей был настолько велик, что зарегистрировано невиданное доселе количество онкологических заболеваний. Мы брели с Никитой и Ингой по вечернему Белграду, смотрели на следы варварства, молчали, и каждый думал о своем. Мы не могли говорить — настолько ошеломили нас виды современной Герники, сознательно устроенной «цивилизованным миром» на территории избранного ими для публичного распятия маленького, гордого народа. Наконец нас привезли в самый высокий храм Европы — недостроенный собор Святого Саввы. В соборе не было электрического освещения, но кто-то предусмотрительно принес переносную лампу, свет которой вырывал из темноты земляной пол и величественные своды собора, сосредоточенное лицо Никиты...

В этот же вечер мы побывали в Народном театре на «Пигмалионе», где зал горячо приветствовал Никиту, чья популярность в Югославии невероятно велика, ведь недавно «Сибирский цирюльник» завершил свое триумфальное шествие по экранам страны, став абсолютным лидером проката 1999 года. Сербам была хорошо известна позиция Никиты в отношении агрессии НАТО в Югославии. Принципиальный, мужской характер моего друга, всегда говорящего прямо, часто в ущерб себе, идущего наперекор толпе, но не предающего друзей и своей чести, достоин уважения.

Утро 14 февраля началось с посещения первой репетиции выдающегося режиссера Югославии Стево Жигона, приступившего к постановке «Чайки» на сцене Народного театра. Актеры с большим интересом слушали выдающегося русского режиссера Никиту Михалкова, делившегося с ними своим пониманием «Чайки» и Чехова, с которым его связывали давние творческие отношения.

В этот же день Никиту, меня и Ингу принял президент Югославии Слободан Милошевич. При встрече и рукопожатии Никита, нарушая протокол, задержал руку президента в своей руке и сказал:

— Крепкая рука мужика.

После приветственной речи президента Никита сказал, что было и у меня на сердце. Он рассказал о нашем посещении собора Святого Саввы и тактично, но решительно выразил пожелание завершить строительство этого собора, который явится великим духовным, православным магнитом в центре Европы. Встреча была очень сердечной и неформальной. Никита умеет нарушать протокол и расслаблять официоз президентов, очаровывая своей простотой и остроумием. Президент трижды подавал сигнал помощникам вносить традиционный сербский напиток и лично проводил нас до парадного выхода и ожидавших нас в парке резиденции машин.

Вечером в переполненном зале Белградской кинотеки, самом мощном кинохранилище Европы, которое своим обращением пытался защитить от ракет НАТО председатель Союза кинематографистов России Никита Михалков, состоялась встреча с ведущими кинематографистами Белграда. 600-местный зал был переполнен, люди стояли в проходах. Никите вручили диплом почетного профессора Сербской киноакадемии, а мне — Государственную премию Югославии. Фото запечатлело щедрые аплодисменты Никиты, адресованные другу.

Апофеозом этого дня стало открытие ретроспективы Никиты показом «Утомленных солнцем» в «Савва-центре», одном из самых больших залов Белграда и Европы. Все пять тысяч мест были заполнены. Зрители встречали Никиту стоя, продолжительной овацией. И хотя этот популярный в Югославии фильм каждый зритель видел не менее двух раз, никто не покинул зал.

Резонанс в югославских СМИ о нашем визите был невероятный. Сербы сказали, что о приезде Марлона Брандо и Элизабет Тейлор к Иосипу Броз Тито не было написано и показано столько, сколько о нашем визите.

В 2000 году «Золотой Витязь» проводили в Москве. Никита решил представить на конкурс свой новый фильм «Сибирский цирюльник». На одной из пресс-конференций журналисты задали ему вопрос: почему он представил свой фильм только на «Золотой Витязь»? Никита ответил: «Есть кинофестивали, где показывают фильмы про уродов, а есть — где про людей. Вот я и отдал туда, где показывают про людей».

И этот фестиваль мы проводили в режиме уже привычного для нас чиновничьего удушения «Золотого Витязя». На третий день после открытия стало понятно, что завтра нам не на что будет кормить участников форума. Что делать?.. Где занимать деньги?.. Позвонил Никите. Он отреагировал мгновенно, без долгих объяснений понял, что «Витязя» надо спасать. Распорядился немедленно выделить со счета «ТриТэ» заем, необходимый для продолжения нашего стояния. Узнав о решении жюри вручить Гран-при Никите за «Сибирского цирюльника», позвонил и поздравил своего друга с победой. По моим расчетам, момент вручения Гран-при в Кремлевском дворце должен был наступить около 20 часов. Никита обещал приехать в Кремль к этому моменту. В 19.30, чувствуя неотвратимое приближение кульминационного момента, я из зрительного зала позвонил Никите:

— Ты где?

— В Фонде культуры, — прошептал Никита, — вручаю награды детям.

— Ты помнишь, что через полчаса ты должен быть в Кремле?

— Помню.

— Если будешь опаздывать, я потяну время оркестром...

Перегнулся через барьер оркестровой ямы, сообщил дирижеру А.И. Полетаеву, что придется играть, пока не появится Никита. Анатолий Иванович с улыбкой успокоил, что музыки хватит до утра:

В 19.55 я в тревоге снова набрал Никиту:

— Ты где?..

— Вхожу в зрительный зал...

Я оглянулся — по проходу стремительно приближался Никита...

В 2004 году я увидел по телевидению новый документальный фильм Никиты «Отец», снятый к 90-летнему юбилею С.В. Михалкова. Как всегда ночью (днем пробиться к нему сложно) я позвонил Никите и высказал свое отношение к его новой кинематографической исповеди.

— Я хочу представить твой фильм «Отец» на «Золотой Витязь»...

— А хочешь — мать?

Я улыбнулся, думал, он шутит.

— Да нет, правда, — сказал Никита, — я вчера закончил фильм о маме.

— Тогда мы представим оба фильма — как дилогию, ты не возражаешь?

— Хорошо.

На следующий день получил от Никиты кассету с фильмом «Мама». Выбрал спокойный час перед сном, поставил кассету.

К концу просмотра ощущал спазмы в горле. Фильм тронул мое сердце, ведь я любил Наталью Петровну и был ею любим. Несмотря на двенадцатый час ночи, позвонил Никите:

— Я целый час побыл подле твоей мамы.

— Ты смотрел фильм?

— Да, только что закончил просмотр.

— Да? — оживился Никита. — Ну и как?

— Это гимн не только твоей матери, твоему роду, это гимн русской семье. Для меня это все очень близко. В моей жизни были три настоящие женщины: моя мама, моя тетя Фая и твоя мама. Благодаря им мы живем, верим и трудимся. Мы покажем фильм на открытии фестиваля в Калуге, и ты должен его представить.

— Но я в это время в Каннах, как официальное лицо от Союза кинематографистов.

— У нас твое присутствие более важно.

Никита начал высчитывать дни и свои обязанности в Каннах. Обещал приложить все усилия и приехать.

— А ты уверен, что это можно показывать на открытии фестиваля, ведь фильм-то небольшой? — В голосе Никиты слышались не свойственные ему нотки нерешительности.

— Часовой фильм, — ответил я, — вполне достаточно.

— Но ведь фильм-то телевизионный, как ты его будешь показывать?

— Очень просто... Поставим в театре видеопроектор и большой экран.

Никита мчался из Москвы в сопровождении машины калужской милиции, поджидавшей его на границе области. Я то и дело созванивался с ним, пытаясь понять, где он находится и когда появится в театре. Он лишь отвечал: «Коля, я не знаю, где я, но я лечу...» Я затянул открытие на 20 минут, до появления Никиты. В зале мы сидели рядом. По окончании фильма «Мама» зрители устроили автору овацию. Никита поднялся, бегло оглядел зрителей, словно не веря тому, что его «семейный», исповедальный фильм встречен столь сердечно. Но овация не смолкала. Зрители партера и балконов, поднявшись со своих мест, стоя приветствовали автора. Внезапно Никита резко склонил голову и стремительно пошел на выход. Я за ним. Догнав, положил руку на его плечо, а он, словно локомотив, влёк меня в дальний, затемненный угол фойе. Дойдя до стены, остановился, в глазах его стояли слезы.

— Коля, — сказал он, — если б ты знал, как трудно быть и внутри фильма, и вовне... — Никита с трудом сдерживал слезы.

В этот вечер в Калуге произошла еще одна победа моего друга. Победа Художника с большой буквы, не боящегося обнажать свое сердце перед окружающими, которые подчас могут и каменьями забросать...

Узнав решение жюри о присуждении дилогии Никиты Гран-при, я позвонил и поздравил друга с победой. Он был искренне потрясен и обрадован... «Такого еще не было», — сказал он и обещал приехать на закрытие.

Осенью этого же года на открытии театрального «Золотого Витязя» Никита вручил высшую награду — золотую медаль имени Н.Д. Мордвинова «За выдающийся вклад в театральное искусство» великому сербскому режиссеру и актеру, нашему общему с Никитой другу Стево Жигону. Я заказал в иконописной мастерской подарок «не верующему» Стево — икону Спасителя. Когда Никита на сцене вручил ему икону, я, стоя рядом с ними, шепнул Стево: «Поцелуй икону». И «атеист» Стево Жигон, быть может, первый раз в жизни благоговейно и продолжительно приник губами к иконе. Вскоре «атеист» Стево скончался. Его дочь рассказала, что в это время у них в доме шел ремонт, из комнаты отца вынесли всю мебель, кроме его постели. Стево попросил оставить в его изголовье икону Спасителя и приз «Золотой Витязь», под которыми и перешел в жизнь вечную.

Вечер 60-летнего юбилея и проводов Никиты «на пенсию», несмотря на многолюдность и присутствие большого количества vip-персон, прошел неформально и весело. Никита своей режиссерской волей направлял течение юбилея, оживляя его шутками в адрес тостующих: министров финансов и МЧС, главы Администрации Президента, вице-премьеров... Выступая, я в шутку сказал, что ввел в режиссуру двух гениальных режиссеров — Андрона и Никиту.

— И Тарковского! — ввернул Никита.

В 2006-м последовал и мой «выход на пенсию». Накануне, на закрытии Московского международного кинофестиваля, Никита сказал:

— Нужно снять фильм о тебе к юбилею.

— Да, уж если не ты, то никто не вспомнит...

— Ты хочешь, чтобы снимал Виталий Максимов?

— Да. Виталий был первым на российском телевидении, кто прорвал блокаду вокруг моего имени после «Лермонтова». Виталий больше других в теме... Да и времени-то осталось всего месяц...

— Надо договориться с российским каналом, — сказал Никита и перевел разговор на недавно увиденный им фильм «Мас