Попечитель

Русский человек всегда отличался удивительным свойством: куда бы он ни приехал — везде обретал свою малую родину. Так было и при освоении диких земель Дальнего Востока, когда в середине XIX века прибывшие со всех краев России переселенцы нашли в густых таежных лесах обитающих издавна туземцев: рассыпанные по долинам рек старые китайские фанзы^[1] с проживающими в них манзами^[2], разрушившиеся от времени курильни и молельни да остатки крепостных сооружений ушедших в глубь истории городов. За недолгие 30 лет крестьяне, при поддержке правительства, приукрасили Приморский край новыми городами и селами, внесли в устаревший восточный мир многонациональные традиции и культуру.

Много препятствий ожидало крестьян на новой земле. Поднять целину в первое время особенно трудно, да и сил на все не хватало. Самые удобные для землевладения территории занимали селения из китайских фанз. Их пашни были тщательно обработаны и ухожены, чем привлекали переселенцев. Вот и прибегали крестьяне к различным способам освобождения земли от китайцев: строили свои дома вплотную к селениям жителей Поднебесной или писали прошения на имя генерал-губернатора с просьбой выяснить законность проживания «желтых» на территории Приморского края. Очень часто крестьяне добивались успеха. Китайцы освобождали свои территории и уходили в глубь тайги.

Так, при основании селения Шкотова вблизи Владивостока трое крестьян в сопровождении капитана Н.Я. Шкота и купца Семенова, прекрасно владеющего китайским языком, отправились в долину реки Цемухе для переговоров с проживающими там манзами. Китайцы показали разнообразные культуры, которые они выращивали на своих полях, и крестьяне сделали свой выбор. Договорившись с манзами, они поселились в одной из пустующих фанз на зиму и занялись заготовкой леса. К началу марта 1865 года на правом берегу реки Цемухе уже стояли три готовых дома, а в конце марта в них заселились первые семьи.

Главная необходимость при основании села — это церковь. Без нее жизнь на чужбине была невыносимой. Даже сами крестьяне говорили, что «в деревнях, где есть церкви, бабы меньше тоскуют и плачут, а бабий плач — это тоска по Родине, длящаяся несколько лет и расстраивающая жизнь новосела, является главной, если не единственной причиной обратных выселений из Уссурийского края...»^[3]. Лучшее место на территории села отводили под храм, строили его за свой счет, сами оплачивали и священника. Иногда удавалось получить материальную поддержку от Синода.

Второй по важности была школа. В 1889 году по инициативе иеромонаха Тихона крестьяне Шкотова приняли решение открыть школу, но основали ее только в 1891 году параллельно с немногими школами Приморского края, которые получили название «полицейские школы», так как находились под надзором полицейских приставов. Со временем школа перешла под управление земства — назначением учителя и наблюдением за развитием и жизнью школы занимались земские власти. Для школы построили общественный дом, снабдили учебными пособиями и всем необходимым. Частично школу снабжал Епархиальный учебный совет, частично переселенческое управление, а земскими деньгами оплачивали 500 рублей в год содержание учителя.

Из-за отсутствия в Приморье учительских семинарий невозможно было найти преподавателей, и если находились образованные люди, они надолго не задерживались, даже несмотря на то, что на Дальнем Востоке сельские общества платили преподавателям намного больше, чем в Центральной России. Образованные учителя быстро находили другую, более оплачиваемую работу и оставляли школы. Вот и пришлось шкотовскому сельскому сходу вызвать педагога из Иркутской учительской семинарии. Женщину брать не хотели, так как на Дальнем Востоке их не хватало и они быстро выходили замуж. От замужества их не останавливало даже требование сельского схода полной выплаты затраченных на проезд денег. Как правило, «проездные» охотно оплачивал жених. Сельский сход хотя и возмещал убытки, но терял педагога, и дети оставались без учебы.

Как только приехал из Иркутска учитель, в арендуемом помещении собрались все дети от 8 до 15 лет и начались занятия.

Курс сельской школы дети прошли за два года, и на следующий поток могли поступать только дети, достигшие школьного возраста. Но ребят такого возраста оказалось немного, и платить учителю за обучение маленького класса сельскому обществу было не под силу. Тогда учителя уволили и решили пригласить только через четыре года, когда учеников прибавится, а пока сельский сход решил собрать нужную сумму для следующей оплаты. Выработанное в Шкотове периодическое преподавание прижилось в других приморских селах. Небольшие села брали одного учителя на три селения, и он переходил из одной деревни в другую, по очереди через два года, обучив в каждом селе всех детей школьного возраста.

Здесь нужно несколько слов сказать об отличительной особенности крестьян этого селения. Шкотовцы — признанные пионеры Дальневосточного края. Они быстро поняли, что одним земледелием сыт не будешь, и освоили различные промыслы: лесорубный, звероловный, извоз и т.д. Благодаря предпринимательской жилке сельчан Шкотово стало одним из самых благоустроенных и богатых сел края. Дома в нем стояли просторные, крытые железом, изредка тесом, внутри были чистота и порядок: выбеленные стены, деревянные чистые полы, на окнах цветы и красивые занавески, на обеденных столах начищенные самовары. Внутренний двор чисто прибран, для скотины построены хлева, а для птиц специальные птичники.

Пища здесь вкусная, особенно пышный, пахучий белый хлеб. Очень часто убитого на охоте зверя оставляли для собственных нужд, а не отвозили в город на продажу, отчего на столе почти каждый день присутствовало мясо. В большие праздники почти все село стряпало вкусные булки — из крупчатой муки, с ягодной начинкой, а на торжества подавали особые пироги. Здесь очень любили лепить китайские пельмени.

Шкотовцы отличались от других сельских жителей своей одеждой. Они не носили лаптей или рубах из домашнего холста, но обычной будничной одеждой им служили ситцевая рубаха, плисовые шаровары, пиджаки, а обувью — хромовые сапоги. В осенне-весенние сезоны пиджаки были из желтого грубого сукна на вате, а в сильные холода овчинные черные шубы. В праздники надевали драповые или трековые пальто. Часто можно было встретить крестьян в добротных суконных пиджаках со свисающими цепочками от карманных часов. Молодежь красовалась в сорочках со шнурком, в брюках навыпуск и в резиновых калошах.

К кабаку отношение было отрицательное. Многие жители даже покупку водки в кабаке считали позором. «Кабак был в Шкотове только на вынос», — указывалось в газете «Владивосток».

Будучи религиозными, шкотовцы не праздновали языческих праздников вроде Иван Купала, но особо чтили православные праздники и соблюдали посты.

За два года до строительства школы в селе был построен новый храм Тихвинской иконы Божьей Матери, и сразу же крестьяне отстроили большой дом священнику, а к дому надворные постройки и усадьбы. Затем в Шкотове выстроили общественный хлебозапасной магазин.

И так получилось, что в благополучном селении школа оказалась в бедственном положении. Удивительно, что находившаяся под надзором полицейской управы, местному приставу она была не по нраву. Духовное ведомство, благодаря записям в отчетах шкотовского священника и благочинного, считало школу церковно-приходской, а земская власть принимала школу за сельскую и считала ее земской. Такое положение привело ее к плачевному состоянию. Как говорится, у семи нянек дитя без глазу.

Даже визит в школу военного губернатора ничего не решил. Он отметил нужду в учебниках, чернилах, бумаге, перьях и прочих учебных принадлежностях, но помощи так и не последовало. В длительном ожидании школа дошла до последней капли чернил и до последнего листа бумаги, но ни ручек, ни учебников все не было. Тогда о печальном положении дел сообщили начальнику Южно-Уссурийского округа — и опять безрезультатно. Пришлось покупать учебники на деньги крестьян.

По непонятным причинам после роспуска учеников на летние каникулы школу превращали в конюшню. До самой осени в ней стояли несколько лошадей. Грязная, загаженная лошадьми, она, естественно, не была готова принять детей в новом учебном году. Тогда собирался сельский сход и брались за ремонт. Даже в начале октября занятия проходили под стук молотков, среди строительной пыли и грязи. Но верхом всех бед стала история, красочно описанная в газете «Владивосток» (№ 21 за 1899 год). «Некоторые из наших сельчан, — пишет корреспондент, — проходившие несколько дней тому назад вблизи нашей школы, были поражены выстрелами из ружья, раздавшимися внутри. Оказалось, что там целая орава разбушевавшихся в пьяном виде местных грамотеев: два писаря, псаломщик да учитель. Последнему все что-то представлялось, и он пугал своих товарищей холостыми зарядами из ружья, а те спросонок вскакивали и прятались кто под кровать, кто под печь...» Открытый недавно рядом со школой кабак так пагубно влиял на учителя, что стрельба продолжалась с периодичностью почти месяц. А значит, в том году больше месяца не было учебы. Наконец учеба с грехом пополам началась, и учитель пытался наверстать потерянное время. В конце учебного года «запойный» учитель был уволен, и на следующий сезон пригласили учительницу с надеждой, что учебный процесс наконец-то наладится. Так и вышло — новый учебный год был благополучным, детей отпустили на летние каникулы, но среди крестьян начались распри и интриги, из-за чего учительница осенью уехала, а на ее место опять вернулся учитель-«стрелок». Этой же осенью возникло разбирательство между священником и земской властью о принадлежности школы: духовному ведомству или министерству просвещения. Наконец 15 ноября 1896 года на сельском сходе селения Шкотова школа была признана сельской и причислена к Министерству народного просвещения^[4].

Все эти беды в хронологическом порядке были изложены в статье «Бедствующая школа», опубликованной в № 42 газеты «Владивосток» за 1898 год: «...само здание, бывший старый казенный барак, уже полусгнило, покривилось, со старым дырявым потолком, скверным полом, со сгнившими рамами. Зимою дует из-под полу, дует в окошки. Единственные двери этого барака обращены на север, почти без всякой защиты, отчего зимою при отпирании дверей в школу врывается наружная буря. Здание стоит в буквальном смысле на водяных ключах, отчего бывает вечная сырость в школе. Кругом школы нет и 5 кв. саженей чистой ровной площадки, где бы дети во время рекреации могли поиграть и порезвиться. С двух сторон — вплоть кустарники, с третьей — ручей, а с четвертой каменья, дрова и крестьянские постройки. Самый класс настолько тесен, что на каждого учащегося в минувшем году едва приходилось до 6 куб. аршина воздуха, а в нынешнем году и этого не придется, так как учеников будет гораздо больше. Если принять во внимание отопление железною печью, то, конечно, в таком классе учить и учиться является просто истязанием...»

Благодаря этой вопиющей статье крик о помощи был услышан, и начался сбор денег на строительство новой школы. «Мы спешим заявить, что уже поступило от неизвестного — два рубля, от типографии Н.В. Ремезова — 5 стоп бумаги, и редакция поручила Н.Ивину составить список всего необходимого для школы, по которому и будет все заготовлено и выслано...»^[5]

Видимо, иногда нужно достичь дна, чтобы, оттолкнувшись от него, подняться наверх. Тяга к знаниям и стремление вывести своих детей на высокий образовательный уровень подвигли жителей Шкотова на строительство двухэтажного кирпичного здания для четырехклассного вышеначального училища.

Новую школу строили всем селом, под руководством старосты и волостного старшины Василия Васильевича Пашкеева, приложившего много усилий для сбора средств на такое грандиозное сооружение. Сельский сход смог собрать только 11 тысяч рублей, обложив сбором владельца спиртоперегонного завода и четырех кабаков односельчанина Базякина. Весь доход от одного из кабаков направлялся на строительство. Остальные деньги Василий Васильевич изыскивал где мог, и в итоге школьное здание обошлось в 50 тысяч рублей.

Василию Васильевичу Пашкееву нужно уделить особое внимание как яркому представителю переселенцев, прибывших на Дальний Восток. Он был внуком польского повстанца Андрея Пашкевича, сосланного в Сибирь после восстания 1830 года. В Иркутске Пашкевичи поддерживали тесную связь со ссыльными поляками, благодаря чему их многочисленная семья под руководством князя Михаила Волконского в 1855 году на берегах Нижнего Амура основала села Богородское, Михайловское и Ново-Михайловское.

Родился Василий Васильевич 3 апреля 1865 года в селении Ново-Михайловском, в просторном светлом доме с окнами, выходящими на бескрайний Амур. Был он поздним ребенком, любимым младшим сыном, и потому унаследовал имя отца. Крестили Василия 6 апреля в храме Архангела Михаила, построенном его отцом и дядьями на самом высоком холме села с великолепным видом на окрестности. Дьяконом в церкви служил муж его сестры-восприемницы Евдокии — Василий Васильев Сизов, а крестивший священник, Александр Петров Литвинцев, стал крестным отцом новорожденного. Свое первое путешествие Василий Васильевич совершил 15 августа 1865 года на судне «Гиляк» из Николаевска во Владивосток в возрасте четырех месяцев, таким образом приобщившись к переселенческой доле родителей.

Вырос Василий Васильевич в большой сплоченной семье. Глава семьи, Василий Андреевич Пашкеев, переселившись с Нижнего Амура в Приморье, стал одним из основателей селения Шкотова и в 1865 году, «отыскав пригодную для хлебопашества землю в местности между речками Майхою и Чемухою, впадающими в Уссурийский залив, первым там обзавелся крестьянским домохозяйством и стал разводить хлебопашество и скотоводство...»¹ В 1875 году он был удостоен звания купца 2-й гильдии. Старший брат Василия Васильевича Иаков стал первым старостой села. Сестра Агафья вышла замуж за губернского секретаря Феодора Никифоровича Ливина и жила во Владивостоке, в доме известного купца-мецената Карла Георгиевича Гольденштедта, немца по происхождению. В 1884 году Ф.Н. Ливин получил назначение на должность смотрителя Александровской тюрьмы на Сахалине (затем Дербинской, Рыковской, Александровской, Мало-Тымовской, снова Рыковской и Корсаковской тюрем) и служил там до 1893 года. Агафья Васильевна с четырьмя детьми оставалась жить в доме Карла Георгиевича. Жизнь на Сахалине, или, как тогда его называли, «Мертвом острове», среди каторжан с малыми детьми была неприемлема. В том же 1884 году Карл Георгиевич Гольденштедт написал прошение на имя императора Александра III о разрешении на брак с Агафьей Ливиной и усыновлении детей. В конце XIX века добиться развода было сложно, но, видимо, наведенные о Ливине справки стали причиной согласия императора на брак. При всех талантах Федор Никифорович отличался особой жестокостью. Очень хорошо Ф.Н. Ливина описал в своей книге «Сахалин» А.П. Чехов — как «человека даровитого, с серьезным опытом, с инициативой», но имевшего «сильное пристрастие к розге». О жестокости Ливина писали Миролюбов (Ювачев), В.М. Дорошевич, Б.О. Пилсудский и др. В мае 1894 года Б.Пилсудский писал Л.Штернбергу: «Чеховскую статью («Остров Сахалин» в «Русской мысли». — А.Д.) читали мы, но мне она кажется слабее прежних. В особенности мне не нравится характеристика Ливина, слишком мягкая, неполная и поэтому неверная. О подлостях Ливина ни слова, и вся жестокость приписана увлечению розгами».

В 1901 году Федор Никифорович Ливин напечатал в «Тюремном вестнике» оправдательную отповедь «Записки сахалинского чиновника», в которой выразил Чехову свое несогласие и описал все трудности, сопровождающие должность тюремного смотрителя. Умер Ф.Н. Ливин в 1907 году на родине, в Полтавской губернии.

Семья Карла Георгиевича и Агафьи стала знаменитой благодаря их фермерскому хозяйству Новогеоргиевское на полуострове Де-Фриз, долгое время снабжавшему Владивосток молочными продуктами. Со временем оно стало дачным пристанищем для многих передовых людей Дальнего Востока. «Природа тех мест удивляла разнообразием. Здесь были и морские берега, и буйные леса, и холмы, и заливные луга, а также парк площадью в четыре десятины, его украшали венец дубов, пруд, покрытый лотосами...» Новогеоргиевское было «маленьким раем в сердцах его обитателей» (Элеонора Прэй. Письма).

Другая сестра Василия Васильевича — Александра долгое время проживала в доме Гольденштедта, помогая Агафье ухаживать за детьми. 27 октября 1885 года она вышла замуж за купца 2-й гильдии Карла Эрнеста Каппенберга. Венчались во владивостокской Успенской церкви, поручителями на свадьбе были близкие друзья семьи: Карл Георгиевич Гольденштедт, германский подданный купец Адольф Васильевич Даттан, нерчинский мещанин Александр Наделяев и благовещенский мещанин Александр Попов.

В 1882 году Василий Васильевич сочетался браком с Феодорой Андреевной Гамаюновой, женщиной добрейшей души, родившей ему 11 детей. Венчались во владивостокской церкви Успения Божьей Матери. Василию исполнилось 18, а Феодоре 16 лет. Поручителем по невесте был один из основателей Общества изучения Амурского края во Владивостоке, член распорядительного комитета ОИАК подпоручик князь Лев Александрович Крапоткин.

Семья Василия и Феодоры Пашкеевых была на редкость гостеприимной и общительной. В доме была большая библиотека, а чтение книг было одним из любимых занятий. Стены украшали живописные картины, ежедневно звучали рояль и скрипка. Дети занимались живописью и музыкой, собирали коллекции бабочек и минеральных пород. Пашкеевы поддерживали связь со многими передовыми людьми Дальнего Востока, и это служило стимулом для образовательного роста их детей. На глазах Василия Васильевича развивалось производство Гольденштедтов, открывались магазины друзей-меценатов по всему Приморскому краю. В 1887 году старшая сестра Агафья с Карлом Георгиевичем и сыном Павлом уехали на 10 лет в город Дерпт, где Павел полностью овладел немецким языком, затем, окончив реальное 1-е училище в Петербурге, поступил на англо-китайское отделение Восточного института во Владивостоке по 1-му разряду и был оставлен при институте на два года для приготовления к профессорскому званию. Старший племянник Василия Васильевича Владимир Гольденштедт (Ливин) стал одним из лучших архитекторов Владивостока, а позже и Шанхая. Яркие судьбы близких родственников не могли не оказать влияния на жизнь Василия Васильевича. Он активно занимался предпринимательской деятельностью и к началу XX века владел табачной фабрикой, маслобойней, кирпичной водяной мельницей, кирпичным заводом и лесобиржей с подведенной к ней узкоколейкой. В 1899 году Василий Васильевич, Михаил Яковлевич и Карл Георгиевич принимали активное участие в Амурско-Приморской сельскохозяйственной и промышленной выставке в Хабаровске. Все трое были награждены: Василий Васильевич — бронзовой медалью Министерства земледелия и государственных имуществ за мукосеялку собственной разработки, Михаил Яковлевич — бронзовой медалью того же министерства за американский овес, эльзасскую пшеницу и кукурузу, Карл Георгиевич Гольденштедт — за группу мясо-молочного скота ольденбургской породы, распространение которой признано желательным, награжден большой серебряной медалью Министерства земледелия и государственных имуществ, за отличное качество огородных овощей — малой серебряной медалью императорского русского общества акклиматизации животных и растений, за коллекцию овсов: шатиловского, пробштейнского, датского, канадского, виктории и породистых лошадей, исполинскую ярицу и испытание пригодности их для Южно-Уссурийского края и за кормовые корнеплоды он получил большую серебряную медаль Министерства земледелия и государственных имуществ.

Но главной особенностью характера Василия Васильевича Пашкеева была склонность к общественной деятельности. Его постоянно избирали и в опекунский совет, и в совет по воспитанию осиротевших детей, то церковным старостой, то волостным судьей, то школьным попечителем. В 1908 году его избрали шкотовским сельским старостой, а в 1910 году — цемухинским волостным старшиной. За время старшинства Василия Васильевича село Шкотово посетил знаменитый экономист А.Кауфман, который позже в «Путевых заметках» описал чаепитие на даче волостного старшины:

«— У нас здесь, ваше благородие, хорошо жить, — рассказывает волостной старшина за стаканом чаю. — Мы ведь уж без мала сорок лет в крае живем... Хорошо здесь: земля — первый сорт, город близко, заработки всякие есть, по торговой части тоже хорошо.

— У вас, — спрашивает Кауфман, — землею-то народ, пожалуй, мало-то и занимается? Пашни небось все испольныя?

— Нет, не все. Тоже и сами пашем, сколько кому по силе. Вот, скажем, я сам. У меня всей пашни семьдесят десятин; ну, двадцать сам с работниками управляю, а полсотни отдаю корейцам исполу.

— А свои пашни как пашете: по-ихнему или по-российски?

— Нет, по-российски.

— Что же, лучше по-российски?

— Как можно, по-ихнему куда лучше, а только руки не доходят, дорого обойдется: ведь они все лето с пашни не сходят, — вы только разочтите, сколько это выйдет! Прежде вот начальство не дозволяло им землю сдавать, а теперь ничего, не воспрещают — поняли, видно, что так лучше; которые из господ землю покупили — отставные чиновники, купцы — тоже этак же стали делать, потому что от китайца всегда больше доходу получишь, нежели от своего хозяйства».

Позже А.Кауфман описал дальневосточного крестьянина: «...этот “сибирский янки”, “материалист до мозга костей”, которого мало волнуют “проклятые вопросы”, занимающие российского крестьянина, смелее его, в нем нет “ни раболепства, ни страха перед кокардой; он знает себе цену; знает свои права и при случае умеет отстоять их. Суровая природа научила его надеяться только на самого себя, выработала находчивость и самоуверенность”...»

Но сколько бы ни зарабатывал денег Василий Васильевич, он не получал от этого полного удовлетворения, потому что благосостояние не может быть конечной целью. Оно может быть лишь средством к достижению более высоких и важных задач, таких, как хорошее образование детей и внуков, развитие и применение талантов в области искусства, науки, торговли или предпринимательства. В начале ХХ века на Дальнем Востоке открывались высшие учебные заведения, в них преподавали лучшие преподаватели и профессора Москвы и Санкт-Петербурга. Дальневосточные институты давали возможность своим воспитанникам выйти на международный уровень. Во многих вузах, кроме основных предметов, изучали по четыре иностранных языка, два из которых были японский и китайский. Обучаться в училищах и институтах могли не только дети дворянского сословия или дети духовенства, но и крестьяне, способные внести в казну определенные пожертвования. Но обычным сельским детям без предварительной подготовки в начальной школе поступить в вузы было невозможно.

Одержимый идеей образования, Василий Васильевич не побоялся взять на себя ответственность за строительство грандиозного школьного здания в Шкотове и довел дело до конца, что дало возможность следующим поколениям на протяжении десятилетий получать образование. Он понимал, что будущее за детьми и от того, каким будет его фундамент, зависит то, как сложится не только их дальнейшая жизнь, но и жизнь Приморского края. Направив все силы на строительство школы, Василий Васильевич оставил без внимания канцелярию и в связи с большой нагрузкой не проследил за работой писаря Красикова, который допустил грубые ошибки с цифрами. Халатность писаря привела к крупной недостаче, отвечать за которую пришлось ответственному за строительство Василию Васильевичу. Не ожидая такого поворота судьбы, он написал обращение к генерал-губернатору Приморского края Гондатти с просьбой помочь разобраться в случившемся и в своем обращении подробно изложил свою жизнь и рассказал о том, как неразрывно связана жизнь его семьи с жизнью села:

«...Милостивый Государь, покорнейше прошу Вас ознакомиться с нашим положением и проявить понимание и сочувствие к судьбе нашей многострадальной семьи.

В 1864 году наше семейство прибыло в Приморскую область с Нижнего Амура, куда нас доставили Вторым сплавом в 1855 году на баржах под руководством Михаила Волконского для освоения целинных земель. Но в связи с климатическими условиями и частыми затоплениями паханных земель, разливом реки Амур и с перенесением порта из Николаевска во Владивосток мы были вынуждены в 1864 году прибыть в Приморье первыми переселенцами под руководством командира судна “Гиляк” Шкота.

Много трудностей и бед довелось нам пережить на новом месте.

Не зная местных обычаев, мы не понимали, откуда нужно ожидать опасность. Тайга была переполнена диким зверем. Уссурийские тигры появлялись не только в селах, но и в самом Владивостоке. Но самые страшные беды исходили от разбойников-хунхузов^[6]. Ежегодно тысячи китайцев переселялись из Поднебесной в Приморье в надежде найти работу, а в случае неудачи занимались разбоем и грабежом. Обкуренные опиумом, с поддельными паспортами, голодные манзы и хунхузы совершали разбойничьи нападения в дальних селах, где не было воинской охраны и жители не были защищены.

В 1868 году наше село подверглось жестокому нападению озлобленных хунхузов. В апреле 1868 года более 500 китайцев прибыли на остров Аскольд для работы на золотом прииске, но в связи с запретом китайскому населению работать на русских приисках они были выдворены войсками с острова. Разъяренные манзы высадились возле нашей деревни Шкотово и двинулись по направлению к Никольскому, уничтожая все на своем пути, сжигая до основания села, грабя дома и убивая людей. Пощады не было никому.

К счастью, многие из крестьян нашего села в это время находились на земельных работах на противоположной стороне реки Цемухе и, услышав приближающиеся к селению толпы разъяренных манз, успели скрыться в тайге. Но некоторые члены нашего семейства были зверски убиты, а село полностью сожжено и разграблено. Оставшись без домов, скотины и средств к существованию, мужественно перенеся все бедствия, нами не было оставлено свое новое место переселения. Несмотря на то что почти все крестьяне перебрались в город Владивосток, наша семья стояла у основания Шкотовской слободы в память командира “Гиляка”, на коем нас перевезли с Амура с командиром Шкот.

25 марта 1880 года игуменом Платоном в Шкотово была заложена маленькая церковь в честь Тихвинской Божьей Матери — для иноческого скита, — где я был выбран в первую должность церковного старосты. Игумен Платон намеревался открыть первую заштатную пустынь на Дальнем Востоке, и посему церковь походила на монашеский скит с отдельно стоящими келиями.

В 1883 году 15 июня Шкотово, старое название Цемухе, посетил Преосвященный Мартиниан (Муратовский) епископ Камчатский. Вместе с владыкой прибыли: протодиакон, четверо певчих и келейник и, кроме того, ректор семинарии. Владыка проделал нелегкий путь. Пристав на лодке “Нерпа” к берегу довольно далеко от Шкотово, им пришлось пройти пешком по горам, тундрам и болотам около семи верст. До Шкотово добрались поздно вечером, и в 10 часов ночи в церкви было совершено всенощное бдение Тихвинской иконе Божьей Матери, а утром 16 июня епископ отслужил литургию. После службы преосвященный Мартиниан посетил келии игумена и сельское училище. Приняв как должно владыку, оказав ему честь по достоинству, мы выделили удобные телеги, на коих он был доставлен без проблем к морской лодке “Нерпа” для дальнейшего своего путешествия. А вскоре благодаря ходатайству владыки были выделены деньги для построения новой, просторной церкви. В 1886 году церковь была переименована в приходскую, и в ней по сей день совершаются богослужения и требы.

Милостивый Государь, хочу добавить, что, еще не окончив срок службы, на меня было возложено опекунство над малолетними сиротами преждевременно умершего крестьянина Ильи Георгиевича Арзамазова, прибывшего в 70-х годах из селения Арзамазовка в Фудин, а в 1876 году в Шкотово, где его постигла трагическая смерть. Он утонул, оставив сиротами детей.

В должности опекуна я пробыл около 20 лет, до полного возраста всех четырех сирот, поставив всех полными хозяевами. Каждый из них получил отдельный дом с прилагающимся хозяйством. С начала основания села нами был установлен порядок — оказание помощи каждой нуждающейся семье. Раз в неделю крестьяне собираются на сход и обговаривают нужды вдов и малоимущих, распределяя между собой помощь по хозяйству. Не оставляем мы без попечения и сирот, принимая их как своих родных детей в семьи.

По открытии в селении Шкотово Цемухинского волостного правления я был выбран в волостные судьи, в коей должности пробыл два трехлетия, и в то же время состоял школьным попечителем. Прослужив 12 лет попечителем, в свою службу построив два деревянных школьных здания и третье кирпичное двухэтажное в триста рублей за сажень, стоимостью в 50 000 рублей. На эту постройку шкотовским сельским обществом было ассигновано всего лишь 11 000 рублей, которой суммы было далеко не достаточно. Но чтобы изыскать недостающую сумму денег, я для этой цели был выбран в должность сельского старосты. Получив все полномочия от общества и при неусыпном труде, не считаясь с затратами своих средств, я привлек много пожертвований, усилив сельский доход, чем достиг своей цели, в одно лето выстроив такое ценное здание без задолжания и без расходов со стороны казны. За этот труд был выбран моим обществом почетным блюстителем этого училища, прослужив таким образом более 15 лет в попечительстве, доведя школьное дело до должной высоты. Последняя моя инициатива: об открытии в селении Шкотово четырехклассного городского училища.

К моему несчастью, в 1910 году на меня пал выбор Цемухинского волостного старшины. Несмотря на все мои просьбы об отмене меня от этой должности, я был утвержден. Как я с ведением волостной канцелярии был мало знаком и к тому же при приезде в село Шкотово войсковых частей исполнял всю полицейскую службу, был членом войсковой строительной комиссии строящегося в Шкотово Романовского гарнизона, заведовал сплавными реками Майхэ и Цемухэ и, кроме того, нес свою прямую обязанность как волостной заседатель, а по болезни жены, Феодосии Андреевны, все время проживал дома, волостной писарь Красиков, назначенный господином крестьянским начальником Гинсом, чувствуя под собой твердую почву, постоянно был пьян и запустил канцелярию до невозможного. Несмотря на мое заявление о негодности писаря Красикова, господин крестьянский начальник постоянно умалчивал и лишь 30 сентября 1911 года г-н Гинс, приехав для ревизий Цемухинского волостного правления, ревизию поручал волостному писарю Сучанской волости Марчуку, а сам имел поездку в город Владивосток. Марчук, как сотоварищ Красикова, все дело вырешил при выпивке и закуске и, насчитав на меня недочету 5800 рублей, присовокупил много на меня обвинений и ложных указаний. Г-н же Гинс, возвратясь из города Владивостока, не проверив лично всю ревизию и не сделав дознания, подписал все акты, которые в прочтении дали подписать мне...

Сумма денег, которые являлись недочетом, мною полностью внесена и не была умысленно растрачена, а лишь, по неправильности ведения денежных книг, писарем Красиковым запутана, а часть расхищена. При учете много обнаружено подлогов, и по поддельным документам писарь Красиков получал деньги, о чем составлены протоколы, которые представлены г-ну крестьянскому начальнику для привлечения Красикова к суде