Широко шагая

«Мир стоит на пороге трансформации, которая по своим историческим и человеческим последствиям будет более драматична, чем та, что была вызвана французской или большевистской революциями» — это слова старого доброго Збигнева нашего Бжезинского. А вспомнить их пришлось вот почему.

В 2019 году в прогрессивном московском издательстве «Синдбад» вышла потрясающая книга. Она написана в 2015–2016 годах доктором Оксфорда и преподавателем Еврейского университета в Иерусалиме Ювалем Ноем Харари. Судя по количеству благодарностей коллегам по университету, помещенных в конце, книга стала результатом считай что коллективного труда. Она называется «Homo Deus», что можно перевести как «Человекобожие». Тема этого историософского блокбастера — «краткая история будущего», так, как это наше с вами будущее естественным образом вытекает из всемирно-исторического... прошлого. Которое, словно отработанная ступень ракеты, должно быть проклято и забыто — отныне и навсегда.

Подобно предшествующей работе Харари «Sapiens» («краткая история человечества»), «Homo Deus» широко обозревает доисторические и исторические времена, с тем чтобы сделать прогноз — вынести приговор — насчет постисторического. Здесь достаточно цифр, фактов, картинок, мнений, доказательств. С точки зрения охвата материала и привлеченной литературы книга Харари — большой труд. С точки зрения предлагаемых читателю интерпретаций содержания прошлых эпох и расшифровки присущих им ценностей — это серьезный пропагандистский манифест. Рассчитанный на уровень восприятия выпускника среднего вуза. Думается, этот уровень и тот уровень понимания истории и науки об обществе, который сегодня стал нормой, не зря планомерно подгоняются друг под друга: все вероятные в новом социуме смысловые «стыковки» должны протекать не менее гладко, чем сопряжение флешки с жестким диском... Словом, «Человекобожие» — пропагандистский продукт, транслирующий дехристианизирующие, денационализирующие, дегуманизирующие и даже делиберализирующие смыслы. Если угодно — деморализующие смыслы.

Сама форма: великолепное издание в прекрасной обложке, с отличной бумагой, крупным шрифтом, иллюстрированием а-ля учебник и полями а-ля священная книга — сама эта помпезная добротность при цене, вряд ли серьезно превышающей себестоимость (на интернет-ресурсах сейчас — чуть более 500 руб.), наводит на мысли. На грустные мысли, друзья. И итогом этих мыслей может стать вывод, что сегодня читать стоит только то, что издано как-нибудь: на серой бумаге, малым тиражом, этак, знаете ли, в уголочке, исподтишка, словно дичок или сорняк — почти незаконно...

Но пока оставим такие мысли. Потому что «Человекобожие» читать необходимо. Эта книга подтверждает собой очень многое из того, что мы, может быть, уже знали, но в чем все еще сомневались. Этим она одновременно и страшна, и прекрасна. Я, конечно, не могу и не стану касаться всего-всего: только самого главного. Главное же в том, что мировая революция, о которой так долго говорили большевики, — продолжается. И нет у нее, у революции этой, конца. А только финиш...

Приношу свои извинения читателю за досадную чересполосицу обзора и чрезмерную смысловую напряженность текста в целом: избежать того и другого, следуя принципу возможной краткости, оказалось практически невозможно.
 

1

Итак, внимание. Уже во вступлении, занявшем восемьдесят крахмальных страниц, Харари говорит о трех главных бедах, которые одолело человечество, вопреки тысячелетиям монотеистического мракобесия и благодаря кратким (относительно истории цивилизации вообще) векам Просвещения. Побеждены голод, мор и война... Голода почти нет, эпидемии находятся под контролем, ну а война... война потеряла в современном мире всякий смысл. Она слишком разорительна, а потому, всерьез, никому не нужна. Да и в повседневной жизни насилия стало гораздо меньше: «В 2012 году в мире умерло 56 миллионов человек; из них 620 тысяч — в результате насилия (120 тысяч — жертвы войны, 500 тысяч погибли от рук преступников). Для сравнения: 800 тысяч человек покончили с собой, а 1,5 миллиона умерли от диабета. В наши дни сахар стал опаснее пороха» (с. 23).

Разрешив три свои большие проблемы, человечество ставит перед собой три стратегические задачи: обретение бессмертия, блаженства и божественности. И кажется, нет тут ничего удивительного. С ростом научно-технического могущества человечество обретает и большую смелость, так сказать, количественно и качественно вырастает размах его благих намерений, воплощаемых в проекты и дела, которые призваны формировать наше светлое будущее... Правда, при должном размышлении неизбежны таки вопросы, адресующие нас к проблемам, небеса которых все еще скрыты хмурыми тучами неразрешимости.

Например, что касается блаженства (вечного счастья), то Харари ставит проблему глубоко и честно: «На протяжении несчетного числа поколений наша биохимическая система настраивалась на увеличение шансов на выживание и воспроизводство, но не на счастье. Те действия, которые способствуют выживанию и воспроизводству, биохимическая система вознаграждает приятными ощущениями. Но это лишь рекламная уловка» (с. 48).

Кто виноват, понятно уже из этого: наша неизменная природа. Но что же делать? Харари предлагает внешне логичное и оптимистическое решение: «Если наука права и наше счастье определяется биохимической системой, значит, единственный способ достичь стабильной удовлетворенности — настройка этой системы. Забудьте об экономическом росте, социальных реформах и политических революциях: чтобы поднять уровень мирового счастья, мы должны управлять человеческой биохимией. Именно это мы и начали делать в последние десятилетия» (с. 50).

Здесь я и сделаю сноску. В тех местах, где трудно понять — смеется автор или издевается, в местах, где из хитросплетений «научного» текста Харари торчат рыжие ушки пропагандиста, где, будь рядом серьезные знатоки, они непременно бы прыскали в ученые кулачки (словно массовка на комик-шоу), — в таких местах я буду ставить восклицательные знаки, взятые в скобки. Дело ваше — замечать их или нет. Идем дальше.

В своей всеохватной книге о перспективах человечества автор приводит красноречивые цифры. И пусть он делает это всегда в целях своего дискурса, сами по себе они достойны пристального внимания. Итак, о блаженстве: «Погоня за биохимическим счастьем — это еще и главная причина преступности в мире. Согласно статистическим исследованиям 2009 года, половина заключенных федеральных тюрем США попали туда из-за наркотиков; 38 процентов итальянских заключенных были осуждены за правонарушения, спровоцированные наркотиками...» (с. 51–52). В России эти цифры ничуть не меньше, они, пожалуй, еще больше: в РФ у бедноты меньше вариантов. «Это, — говорит Харари, — реальная угроза социальному и экономическому порядку, поэтому правительства ведут с биохимической преступностью упорную, кровавую и безнадежную борьбу» (с. 52).

Тем не менее, как отмечено выше, счастье будет манить человечество именно по этой дороге. И человечество должно будет идти по ней, сметая на пути досадные преграды, главная из которых — сама природа человека разумного. Парадоксально, но факт. По Харари, получается, что биохимическое вмешательство необходимо сделать прямой и всеобъемлющей практикой...

О перспективах счастья это пока все.
 

2

Отдавая краткую дань блаженству, мы на время оставили в стороне другую глобальную задачу — бессмертие. Так вот, дела с этим членом триады Блаженство–Бессмертие–Божественность обстоят, вкратце, следующим образом: «Некоторые эксперты убеждены, что человечество одолеет смерть к 2200 году, другие считают — к 2100-му. Курцвейл и ди Грей еще более оптимистичны. Они уверяют, что к 2050 году каждый обладатель здорового тела и солидного банковского счета получит отличный шанс дотянуть до бессмертия...» (с. 34).

Вот именно. Без солидного счета не обойтись. Представляете, какая битва за эти счета развернется ввиду перспектив бессмертия? Представляете, скольких людей готовы будут умертвить в этой борьбе, под какие проценты возьмут кредиты? Причем никто не будет разбираться, что счастье и бессмертие противоречат друг другу, как наркотики и долголетие, как светский раут и нирвана, что попытки совместить несовместимое будут иметь постоянно возрастающую и социально опасную цену.

Поэтому, мне кажется, долго рассуждать тут нечего: есть солидные философские теории насчет необходимой конечности человека на земле, которая только и придает жизни смысл: бесконечная жизнь теряет смысл каждого своего момента, каждого года и дня. А ведь именно он, смысл бытия, и дает единственную возможность для человеческого счастья, без биохимии и кровавой борьбы за призрачное бессмертие. Философия XX века неплохо разобралась в этом тяжелейшем вопросе. И (подобно пресловутому Марксову «прыжку в царство свободы») технологический «прыжок в царство бессмертных» трудно понимать иначе как новый красивый лозунг, цели провозглашения которого сомнительны. Поэтому, минуя возможные дальнейшие (длиннейшие) рассуждения, переходим к третьей высокой мечте Харари: к божественности.

Он говорит: «Научно-технологическое развитие идет гораздо быстрее, чем представляется большинству» (с. 63). И действительно, нельзя не согласиться: «Каждый день миллионы людей отдают под контроль своих смартфонов еще один кусочек своей жизни или принимают недавно созданный более эффективный антидепрессант. В погоне за здоровьем, счастьем и властью человек изменит сначала одну свою черту, потом другую, третью и так в конце концов перестанет быть человеком» (с. 62).

Выходит, Блаженство–Бессмертие–Божественность сначала потребуют от человека перестать наконец быть собственно человеком... И именно того же (по странному стечению обстоятельств) требует от пока еще несчастного и пока еще небожественного человека современная экономика! Тормоза у машины потребления нет, а если кто и найдет его ненароком, то «обрушится экономика, а вместе с ней и общество». Короче говоря, стремиться к Трем Великим Бэ нас вынуждает и будет вынуждать все тот же Das Kapital. Апгрейд Человека разумного (о чем молчат и будут молчать Харари и вся прогрессивная мировая общественность) — это прежде всего бизнес-проект вселенского масштаба. И Харари в этом проекте не более чем рекламный агент. Проект подразумевает забвение «проклятого» «слишком человеческого» прошлого и веру в безальтернативность великого будущего — для которого, как мы увидим ниже, готовится и своя религия. Новая «религия», которая дает и новую «священную историю», дает горизонты развития и, понятно, ставит под вопрос «негодное», «дурное» настоящее. Историю и Традицию пора сбросить с круизного лайнера современности: «Каждый из нас родился в определенной исторической реальности, подчиненной особым нормам и ценностям и управляемой уникальной экономической и политической системой. Мы принимаем эту реальность как данность, считая ее естественной, неизбежной и неизменной. Мы забываем, что наш мир создан цепочкой случайных событий и что история сформировала не только хозяйственное, политическое и общественное устройство, но и наши мысли, страхи и мечты. Ледяная рука (!) прошлого протягивается из могил наших предков (!), хватает нас за загривок и поворачивает лицом к единственной перспективе...

Изучение истории имеет целью ослабить хватку прошлого» (с. 74–75).

История для Харари является историей заблуждений и несвободы, историей больной и «устаревшей», искажающей настоящее. Только преодоление «темного прошлого» отвечает попытке обрести бессмертие, блаженство и божественность, которая есть «лишь логический апофеоз давнишних гуманистических идеалов. Мы выставляем на стол то, что долго прятали под салфеткой» (с. 81).

Если бы мы (по-видимому, мое «мы» отличается от «мы» в книге «Homo Deus») умели читать и вдумываться в подобные спокойно-торжественные, проникнутые сознанием своих всемирно-исторических прав рассуждения, мы бы внутренне похолодели. Сама безжалостность писателя к общечеловеческому (и главным образом христианскому) прошлому говорит о предполагаемом будущем многое! И какими бы химерами нас ни манили в это будущее те, кому оно должно безраздельно принадлежать, нам стоит крепко задуматься: может ли стать наконец счастливым человек... расчеловеченный?
 

3

Предисловия окончены. Вслед за Харари давайте обозрим тысячелетия.

«Адам и Ева жили в райском саду как собиратели. Изгнание из рая поразительно похоже на аграрную революцию. Вместо того чтобы позволить Адаму и дальше собирать дикие плоды, разгневанный Бог грозно повелел: “В поте лица твоего будешь есть хлеб”. Наверное, не случайно библейские звери разговаривали с людьми только в доаграрную эру рая» (с. 93).

Харари обращается к Писанию, к данным современной археологии, чтобы разобраться в проблемах появления человеческой цивилизации. И показать, что она далась юному человечеству ценой невозвратимых потерь свободы, даже потери качества жизни. В книге «Sapiens» этот доктор Оксфорда называл аграрную революцию «величайшим обманом истории». Теперь он сокрушается о пути, избранном человечеством (из первобытного состояния к цивилизации древних аграрных царств), несколько сдержаннее. Теперь он говорит о ценностях животного (доцивилизованного) состояния в контексте отсутствия принципиальной разницы между бессловесной тварью и человеком, которого Л.Фейербах называл «животным религиозным». Правда, какая разница (о религии поговорим после) между эмоциями животного и Человека разумного? Если эмоции присущи и тем, и этому, то...

«В последние десятилетия ученые-биологи (!) доказали, что эмоции — это не таинственный духовный феномен, полезный лишь для сочинения поэм и симфоний. Эмоции — это биохимические алгоритмы, которые насущно необходимы для выживания и воспроизводства всех млекопитающих» (с. 101).

Здесь мы впервые встречаемся с понятием «алгоритм». Мантру о биохимии слышим не в первый раз, а вот «алгоритм» появляется на сцене впервые. Представление постепенно набирает ход. «Алгоритм — это ряд последовательных шагов, который может использоваться для проведения расчетов, решения задач, принятия решений» (с. 101). Добавим, и для создания нового мира: «алгоритм души» стал бы не чем иным, как бухгалтерией внутреннего мира человека, или окончательным доказательством его, этого мира, отсутствия. Если можно описать душу программным языком, значит... ее нет. Нет свободы. Нет Бога. Значит, нет и жалости к набору цифр под наименованием «человек»: «В последние несколько десятилетий биологи (!) пришли к твердому заключению, что человек, нажимающий на кнопки и пьющий чай, — тоже алгоритм» (с. 102), то есть тоже — циферка в строчке и место для... пустоты, которой, как мы знаем, не потерпит наступающая «природа».

Не так-то легко это сразу осознать (всего несколько лет назад для меня самого это стало неожиданным «открытием»): человек как самоценная духовная личность даже в теории возможен только тогда, когда в Небесах «находится» его Творец. Стоит идее Господа Бога потерять силу — и Человек разумный довольно быстро и легко выталкивается из мира ценностей и смыслов обратно в животный мир. Человек тогда лишается исторической прерогативы правового субъекта, лишается экзистенциальной значимости. Отныне и навсегда он становится объектом — попросту скотиной, достойной сожаления, только если того захочет новый хозяин. Реальный хозяин, вместо призрачного, непризнанного Бога. Харари — куда без этого — объективный. Он пишет: «Мы привыкли думать, что теистические религии превознесли великих богов. Мы забываем, что они превознесли и человека. Раньше Homo sapiens был одним из тысяч действующих лиц. В новой теистической драме он получил роль героя, вокруг которого вертится Вселенная» (с. 111).

Харари, да, признает все это. Но то, что он вынужден признавать ради демонстрации, ему совсем не нравится: «Теистические религии переписали сценарий, превратив вселенную в блеклую ибсеновскую драму с двумя главными героями: человеком и Богом...» Харари сожалеет: «...звери, растения и прочие создания природы — были сведены до уровня немой декорации» (с. 110).

Ладно, чего уж тут долго объяснять: автору «Человекобожия» необходимо акцентировать относительность и условность отличия животных от человека. Как бы мы ни сочувствовали братьям нашим меньшим, как ни жалели бы их и ни любили — всякое уравнивание уравнивает не животное по возможно высокой «гуманистической» планке, а выравнивает, нивелирует человека по возможно низкой планке дегуманизации. То, чем занимается Харари, есть редукционизм чистой воды, пусть даже и с некоторым постмодернистским интеллектуальным блеском. В завершение этой главки вернемся на минутку к утверждению автора о доцивилизованном счастье человечества в его первоначальном «раю». Вот небольшая цитата из книги Линдона Ларуша «Вы на самом деле хотели бы знать все об экономике?» (М., 1992. С. 42): «Следует четко уяснить, что попытки вернуться к охотно-собирательскому (то есть доцивилизованному. — М.Е.) образу жизни (как требуют некоторые наиболее радикальные сегодняшние энвайронменталисты) чреваты исчезновением с лица земли около 4,5 млрд человек, что было бы самым диким массовым убийством в истории. Если произойдет возврат к более низкому технологическому уровню, то вызванный этим геноцид произойдет главным образом из-за цепной реакции вспышек голода и эпидемий — самого ужасного и действенного из когда-либо изобретенных способов массовых убийств.

В большой степени подобные массовые убийства... могут быть вызваны просто проведением политики “постиндустриального общества” во всемирном масштабе в течение ближайших 40–50 лет».

Если кто не в курсе, то «постмодернистский блеск» и «постиндустриальное общество» — феномены и идиомы, взаимосвязанные прямым и крепчайшим образом. Линдон Ларуш представляет интересы экономики реального сектора, то есть индустрии. И хотя его полемическая заостренность кажется по-своему ангажированной, не исключено, что к истине ближе именно он.
 

4

А Юваль Ной Харари далее подступает к собственно гуманизму. Он переваливает все беды и несовершенства капитализма на собственно гуманизм. Чтобы сказать последнему — «нет». Чтобы сказать «да» — первому.

«Гуманистических религий», по Харари, в послетеистическое время возникло три: либерализм, коммунизм, нацизм (еще образчик редукции: учение, не имеющее сакральной санкции или само опирающееся, как либерализм или нацизм, на ту или иную религию, религией называться не может!). Все три — детища научной революции, но все подразумевают, по Харари, в человеке некую уникальную священную сущность. Именно эта «человеческая искра» и становится далее объектом нападения. Какой важный объект! Как давно он не дает покоя целой армии самых прогрессивных авторов!

Битва с божьей искрой в человеке продолжается выпадом поистине беспардонным: «Неужели человеческая жизнь ценнее жизни свиньи только потому, что племя людей могущественнее племени свиней? Соединенные Штаты намного могущественнее Афганистана; означает ли это, что ценность американских жизней больше, чем афганских?» (с. 212).

Перечитайте еще раз этот откровенно-утонченный софизм. Во-первых, афганцы здесь косвенно олицетворены с «племенем свиней». Что для мусульман, сами понимаете, неприемлемо. Во-вторых, с переходом через афганцев (уж простите меня, афганцы!) домашнее животное уравнено с американцем. И возражать этому рядовой американец не поспешит именно из-за «приманки» «врага»-афганца: ведь хочется считать врага «свиньей». Так Харари убивает одним пассажем чуть ли не трех зайцев. Что ж, это виртуозно, отчего по-особенному гадко. Харари пишет: «На убеждении, что люди обладают бессмертной душой, а звери — просто бренные тела, — держится наша правовая, политическая и экономическая система». Ученый не согласен с нашей системой: «Нет ни одного научного свидетельства в пользу того, что Homo sapiens наделен душой» (с. 123). Вот так. И ведь нельзя не согласиться: научных доказательств души нет. Кроме разве что самого существования науки... Но Харари пишет: «Если вы действительно понимаете теорию эволюции, вам очевидно: никакой души нет». Да поняли мы, господин профессор!.. Поняли! И все-таки... Во-первых, г-н Харари, данная теория давно не столь уверена сама в себе, как вы в ней. Во-вторых: неужели вам, доктору Оксфорда, ничего не говорят термины «постструктурализм», «аналитическая философия» или «логический позитивизм»? Давайте же все-таки будем корректными: в последние десятилетия современная наука сама не знает, что она есть такое! Она поняла, что видит и находит лишь то, что хочет видеть и находить, а хочет она то, что заказали и оплатили! Кроме этого, душа — это, г-н Харари, не количество. Это качество. Статистике в этом не разобраться, видите ли, никогда, как геометрии не описать попугая. Впрочем, к этой теме автор «Человекобезбожия» еще вернется. Пока же — заключительный аккорд.

Чтобы победить метафизическую человеческую душу, надо сначала отделить от нее разум, загнать его в физическую одномерность — воспользовавшись скальпелем лабораторных достижений: «Разум представляет собой нечто совершенно (!) отличное от души. Разум — не какая-то мистическая вечная сущность... Разум — это поток субъективных переживаний, таких, как боль, удовольствие, гнев и любовь. Эти ментальные переживания сплетаются из ощущений, эмоций и мыслей, которые вспыхивают на мгновение и тут же исчезают... Эта безумная (!) мешанина переживаний составляет поток сознания. В отличие от бессмертной души, разум многосоставен, подвержен постоянным изменениям, и нет оснований считать его вечным» (с. 127).

Да, собственно, никто и не считает. Чтобы оправдать онтологический статус разума (сознания), достаточно считать вечными небеса и необходимой человеческую письменную культуру. Поэтому истинный предмет доктора Харари вовсе не одинокий, слабый человек, а такая цивилизация, для которой человек это центр.

Мне достаточно снять с полки несколько книг, чтобы прозвучали вопросы, которые Харари себе не ставит. Вот хоть С.Булгаков, вот хоть Ж.-П. Сартр. Но — доктор наш, как выше говорилось, обращается не к квалифицированной публике, он швыряет идею в массы, как сладкую девку в одичавший полк. И здесь важно не качество аргументов, а тираж и реклама. Тираж и реклама определяют будущее смыслов, а значит, будущее человечества.

Что же до устройства мозга, то да, математически его сложность (архисложность) должна быть конечна. Но — это конечность, неподвластная сама себе — человеческому мозгу. Может быть, все дело в этом?

Предлагаю ввести в рассуждение о природе души следующую метафору. Когда из морского моллюска извлекают жемчужину (некогда бывшую всего лишь песчинкой), то, изучая выброшенную на берег скорлупу, век не догадаешься, что бытие этой устрицы заключалось-то именно в извлеченной для совершенно посторонних целей жемчужине. Биология никогда не найдет этого бытия. Устрица никогда не оценит. Тем не менее... Сама неразрешимость вопроса — вызывает вопросы, не так ли?..

По течению еще многого, внешне корректного своего бла-бла Харари неукоснительно идет к железному итогу: «Раз не находится объяснения разуму и неизвестно, какую он выполняет функцию, почему бы (!) нам его просто не упразднить? <...> Может быть, разуму пора последовать за душой, Богом и эфиром (!) в мусорный бак науки? Ведь никому еще не удалось разглядеть чувство боли или любви под микроскопом, и у нас есть детальное биохимическое объяснение боли и любви, не оставляющее места субъективным переживаниям» (с. 138–139).

Даже признавая, что наука пока не одержала над сознанием (душой) окончательной победы, автор уверен, что она застрахована от поражения: «В конечном счете многие ученые признают, что сознание реально и может иметь огромную моральную и политическую ценность, однако утверждают, что оно не выполняет никакой биологической функции. Сознание — это биологически бесполезный (!) побочный продукт некоторых мозговых процессов. Двигатели самолета ревут громко, но не рев поднимает его в небо...» (с. 140).

Стоп! При чем тут биология? Вы, друзья, представляете себе существование человека как чисто биологическое? Вы, каждый из вас, хотели бы такого «чистого» — жвачно-инстинктивного существования? И еще: что касается самолета, то именно рев двигателя — это его «биология». Именно небо — его «душа». Не надо путать нас, о искусник!

И еще. Многие философы и ученые скажут, что время — это субъективная, чисто человеческая категория. Времени нет, а есть изменение, движение. Тем не менее жить без представлений о времени нельзя. Не так ли и с душой, сознанием? Вроде и нет их. Но жить без них — нельзя. Потому что жить без них — незачем.

Человек — единственная реальность, которая задает вопросы о себе. Которая фиксирует мир через себя, в этом своем старинном cogito. В мысли о своей мысли. Душой человека мы называем загадку бытия, которую еще не разгадали. Всякий, кто посягает на душу, посягает не на человека, а на само бытие. Душа человека — это его целесообразность, возможность для него смысла — нет, не смысла каждого «вот этого» действия, а смысла самого себя, «мыслящей вещи», во времени... И отменить разум, волю, душу — значит отменить мир (каким его сформировала история) за его дальнейшей ненадобностью.

Нет, не случайно в книге «Человекобожие» начисто отсутствуют упоминания выдающихся философов прошлого. Больше здесь — ссылки на американских лаборантов. Чтобы поставить Человека под вопрос, надо вытащить его из библиотеки в разделочный цех. Поэтому все у Харари Оксфордского так логично: все в его сказании о Человеке целиком соответствует партийному техзаданию.
 

5

Для чего же надобно автору монументального пропагандистского труда нивелировать человека, выдрав из его земной и бренной скорлупы жемчужину духа?

Понять это несложно. «7 июля 2012 года ведущие эксперты в сфере нейробиологии и когнитивных наук собрались в Кембриджском университете и подписали “Кембриджскую декларацию о сознании”, в которой говорится следующее: “Множественные свидетельства указывают на то, что у животных, не принадлежащих к человеческому роду (!), имеются нейроанатомические, нейрохимические и нейрофизиологические субстраты сознательного состояния наряду с наклонностью к рациональному поведению. Совокупность данных свидетельствует, что люди — не уникальные обладатели неврологических субстратов, порождающих сознание”» (с. 146).

Это нападение на ту же крепость с другой стороны.

Цели декларации понятны: создание идейных предпосылок для придания животным правового статуса (как это недавно произошло в Дании по вопросу о запрещении скотоложества — ведь животное не может заявить о согласии на сексуальную связь с человеком). Что здесь предложить? Предлагаю довести аргумент до абсурда: учредить для животных республики. Пусть они напишут себе конституции и сами защитят свои права. Сама забота ученых — она ведь унижает новых субъектов права как мыслящих, сознательных существ! Клянусь, я первый выучу гимн австралийских кенгуру и буду петь его вместе с кенгуриным радио по утрам.

Но если отбросить злые шутки, то дело опять и снова не в зверюшках. Право порождает ответственность, и понятно, что ученые помнят об этой истине. Ответствен же в мире лишь один человек, потому лишь у него одного есть обязанность гуманного отношения к четвероногим. Смысл же всех деклараций, подобных Кембриджской, отныне заключается все в том же: человека надо поставить на одну планку с животным, для чего животное нужно уравнять с человеком в «правах». Тем самым (уж коли что кенгуру, что, например, учитель музыки из Бейрута) резко снизить моральную ответственность демиургов прогресса в отношении homo sapiens — рода человеческого в целом, который ему, прогрессу, предназначен в жертву! Харари пишет на весь честной мир: «По существу, мы, люди, не слишком отличаемся от крыс, собак, дельфинов или шимпанзе. У нас, как и у них, нет души. У них, как и у нас, есть сознание и сложный мир ощущений и эмоций...» (с. 153).

Хотелось бы, чтоб самоотверженные борцы за «права животных» (которым само мироздание не оставило в дикой природе даже самого фундаментального права: права на жизнь) хорошо понимали глубинное существо этого многозначительного «по существу», которое роняет в текст автор «Homo Deus». Роняет походя, с продуманной ответственностью диверсанта. Роняет и идет дальше: «Отвергнув претенциозное представление, будто бы Homo sapiens существует в абсолютно ином измерении, нежели животные, и будто бы несет в себе некую уникальную сущность вроде души или сознания, мы можем наконец (!) спуститься на бренную землю и рассмотреть конкретные физические и ментальные особенности, которые обеспечивают ему преимущество» (с. 156).

Так-так, друзья. Отнимая главное, принято обещать что угодно!..
 

6

Физическое отличие, как, собственно, и сам Юваль Ной Харари, мы опустим. Понятно, что дело совсем не в физических преимуществах человека-примата. Дело в ментальном, то есть в той особенности примата, которая обеспечивает ему возможность сложного взаимодействия в коллективе. Создание «воображаемых реальностей» (как это называет автор) — вот та фишка, которая выделила человека из животного мира. Человек сыграл с природой нечестно. И у него появилось абстрактное мышление, вторая сигнальная система — способность оперировать знаками и символами (как это называю я). Это, и только это сделало примата венцом естественного отбора на данный момент развития цивилизации. Следовательно, следующим предметом пристального внимания для Харари становятся... да, «воображаемые реальности».

«Большинство людей считает, что реальность бывает либо объективная, либо субъективная, и третьего не дано... Если множество людей верит в Бога, если деньги правят миром, если национализм развязывает войны и строит империи — значит, они не мои субъективные ощущения. Бог, деньги и нации должны быть объективной реальностью.

Но существует и третий уровень реальности — интерсубъективный. Интерсубъективные сущности создаются взаимодействием многих людей, а не верованиями и чувствами отдельных личностей. Практически все самые важные двигатели истории интерсубъективны. Деньги, например,