Созвучия гениев мест

Есть целый строй созвучий, неопределенных, но доступных внутреннему слуху ребенка; есть этот невещественный и неразлагаемый воздух родной земли, который необходимо нужен для первых годов детства. Душа пропитывается им насквозь.

Ю.Ф. Самарин
 

Память не есть нечто внешнее по отношению к жизни, а само содержание жизни. Вспоминая, душа свободно посещает места происшедших событий. Они продолжают существовать не в каком-то туманном и удаляющемся «прошлом», а здесь и сейчас, в иных измерениях пространства. Лишь в состояниях полусна, слушания классической музыки, созерцания красоты и величия природы многомерность реального мира приоткрывается. И тогда «последние истины», невыразимые на вербальном языке, приспособленном для реалий видимого мира, становятся само собой разумеющимися. Дедуктивным путем эти истины могли бы быть выведены лишь в том случае, если бы в реальном мире господствовал логический детерминизм. Но этого детерминизма нет, и реальны все миры, в которых обитает и путешествует душа, — и физический мир «яви», и мир сновидений (неизмеримо более объемный), и мир музыки.

«...необходимо признать, что, кроме мозга, должен быть и другой, гораздо более важный и могучий субстрат памяти. И мы считаем таким субстратом дух человеческий, в котором навеки отпечатлеваются все наши психофизические акты. Для проявления духа нет никаких норм времени, не нужна никакая последовательность и причинная связь воспроизведения в памяти пережитого, необходимая для функций мозга. Дух сразу обнимает все и мгновенно воспроизводит все в его целостности» (Святитель Лука Войно-Ясенецкий. Дух, душа и тело).

В возрасте 15–17 лет, увлекшись географией Москвы, я заметил, что каждый ее уголок наполнен своим неповторимым колоритом, или, как говорят французы, couleur locale. Впоследствии я узнал, что это выражение восходит к латинскому genius loci (гений места) — так называли латиняне этот колорит, свойственный определенным областям пространства. По их же представлениям, время тоже структурировано и каждый день года наполнен своеобразным «колоритом времени» (genius temporali). Все события разворачиваются на фоне взаимодействия пространственного и временного колоритов. Я предположил, что свой колорит имеет и каждый из двенадцати секторов, соединяющих центр Москвы (в духовном смысле это Успенский собор Московского Кремля) с Садовым кольцом. Каждый такой сектор можно сопоставить с определенным месяцем года, спроецировав его на соответствующий отрезок (дугу) Садового кольца Москвы:

Точки пересечения радиусов, направленных из центра Москвы, с Садовым кольцом могут быть сопоставлены с двенадцатью вратами Вышнего Йерушалаима, соответствующими двенадцати коленам Израилевым, согласно пророчеству Иезекииля (гл. 48, стихи 31–34), а также «столицам» уделов этих колен за пределами Йерушалаима (кроме колена Левиина, удел которого в самом Храме).

Попробуем обойти Садовое кольцо по часовой стрелке, начав с самой северной его точки. Будем вспоминать впечатления и обстоятельства, связанные с домами и примыкающей к ним местностью внутри и вне Садового кольца, и сопоставлять с ними даты Годового круга, осмысливая их в свете Литургического времени — церковного календаря.
 

Январь

1 (14) января — Обрезание Господне и память святителя Василия Великого. Угол Долгоруковской улицы и Оружейного переулка. Здесь, по адресу: Оружейный переулок, д. 41, было бы уместно возведение храма в память Обрезания Господня и Василия Великого.

2 (15) января — Преставление преподобного Серафима, Саровского чудотворца. Садовая-Каретная, д. 2.

Самое дорогое мне место в этом секторе, продолженном за пределы Москвы, — Кирилло-Белозерский монастырь, на территории которого мне в детстве довелось прожить четыре месяца — с середины мая до середины сентября 1957 года — и который посещал потом в 1974, 1982, 2002 и 2005 годах. Наиболее почитаемые святые, имена которых ассоциируются с этим направлением от Москвы, — преподобные Кирилл Белозерский, Ферапонт Можайский и Нил Сорский, святитель Игнатий Брянчанинов, священномученик Варсонофий Лебедев, епископ Кирилловский, расстрелянный 2 (15) сентября 1918 года у дороги из Кириллова в Горицы (место расстрела получило название «Северная Голгофа»), исповедники Александр Иванович Бриллиантов и его брат Иван Иванович Бриллиантов — их жизненный путь теряется в начале 30-х годов прошлого века.

Кирилло-Белозерский монастырь расположен в диаметрально противоположном направлении от Москвы (к северу и чуть-чуть к востоку), чем Святая земля (к югу и чуть-чуть к западу), но есть таинственная связь между монастырем и его окрестностями и Святой землей. Прежде всего, стены Кирилло-Белозерского монастыря в плане почти точно повторяют стены старого города, хотя по площади монастырь почти в четыре раза меньше.

Хотя я в детстве провел в Кирилло-Белозерском монастыре всего четыре месяца, он снился мне потом так часто (и продолжает сниться по сей день), как будто я провел там полжизни. При этом Кириллов в сновидениях у меня всегда ассоциировался с Йерушалаимом, хотя наяву я впервые побывал в Йерушалаиме лишь в 1995 году, а до этого не имел никакого представления об их подобии, которое не передается никакими фотографиями и рассказами путешественников, отмечающих обычно лишь отличия природных условий, «флоры и фауны», но не ощущающих нечто общее. Кириллов — родина людей интересной судьбы: математика Дмитрия Александровича Граве (1863–1939) и посла СССР в Великобритании Ивана Михайловича Майского (1884–1975).

Неподалеку от Кирилло-Белозерского монастыря находится уникальное на земле место, Волок Славянский, где лишь 4 километра отделяют бассейн Волги, относящийся к бессточной области, от бассейна Северной Двины, относящегося к мировому океану. В 12 километрах к северо-западу от Волока Славянского — единственное естественное озеро, относящееся одновременно и к бессточной области, и к бассейну мирового океана. Это Бородавское озеро, из которого в западном направлении вытекает река Бородава, впадающая в Шексну (в бассейне Волги), а в восточном — ручей Паска, относящийся уже к бассейну Северной Двины). Ручей начинается с небольшого водопада у самых стен Ферапонтова монастыря.

(Лишь в 1719 году было создано Вышневолоцкое водохранилище, ставшее еще одним водным резервуаром, объединяющим бассейн мирового океана с бассейном Каспийского моря. Но о нем — в главе «Ноябрь».)

В начале XX столетия, после окончания четырехклассного Волокославинского училища, ходил по заброшенному следу волока, из села Волокославинского (у истока реки Порозовицы в бассейне Северной Двины) в село Никольский Торжок (у истока реки Славянки в бассейне Волги) мой дедушка Николай Сергеевич Бобров (1892–1959), описавший впоследствии свое детство в книге «В сердце Руси Северной», вышедшей в Вологодском книжном издательстве в 1959 году.

Вот выдержка из этой книги:

«Детям иных деревень и сел приходилось совершать ежедневно тяжелые и даже опасные путешествия.

Так было во всей России, так было и в Кирилловском уезде! Автор этих строк помнит, как в сумраке рассвета со стороны озера показывались серые фигурки школьников. Пряча лицо от студеного ветра, шли они в школу с драгоценными книжками и ломтем хлеба в холщовой сумке. За три, четыре и даже за восемь верст гуськом, чтобы не потеряться, стремились школьники, зачастую рискуя жизнью...

Однажды учитель увидел два пустых места на парте. На улице выл ветер, и снег залеплял окна. “Не заблудились ли они, — с тревогой думал учитель. — Может быть, замерзают сейчас. Или еще хуже — волки?”

Урок продолжался, но учитель был рассеян и тревожен. На другой день один из учеников пришел, но второе место осталось пустым. Мальчик пропал...

Об этом узнала Надежда Михайловна Гаршина — земский врач села Волокославинского, долго работавшая здесь после трагической смерти мужа.

При помощи дочери помещика Богдановича Надежда Михайловна организует в голодный 1899 год первые в уезде детские ясли. Наконец, узнав о гибели школьника, деятельно вмешивается она в жизнь школы. Преодолев сопротивление почетного блюстителя Волокославинского училища, Надежда Михайловна организует “ночлежку” для детей.

В одном из помещений первого этажа школы устраиваются нары. На этих нарах, положив под голову свои рваные полушубки, спали в зимнюю непогоду ученики из дальних деревень.

При помощи учителей, и самого деятельного из них — Константина Федосеевича Белова, каждый вечер для детей готовился ужин.

По воскресеньям Надежда Михайловна угощала школьников чаем с невиданным деревенскими детьми лакомством — сладким пирогом. Автор этой книги до сих пор отчетливо помнит жилище Надежды Михайловны, ее кабинет, украшенный портретом Всеволода Михайловича Гаршина».

В течение 1957 года дедушка как раз заканчивал работу над этой книгой, живя в одной из келий Кирилло-Белозерского, предоставленной ему тогдашним директором Кирилловского музея-заповедника Николаем Полиевктовичем Янусовым.

В середине мая дедушка вызвал туда жену, дочь и внука, то есть меня. Это был мой первый выезд из Москвы на такой длительный срок (немногим менее четырех месяцев), первая поездка на поезде дальнего следования (названия конечных пунктов поездов, объявляемых диктором на Ярославском вокзале, звучали завораживающе: «Воркута», «Княж-Погост»), первое плавание на колесном пароходе из Вологды в Кириллов, вверх по Сухоне, Кубенскому озеру, Порозовице, затем по каналу герцога Виртембергского с его сложной системой шлюзов. Благодаря четырехмесячному пребыванию в Кириллове и его окрестностях эти места стали восприниматься мною (и продолжают восприниматься) как Родина.

Впоследствии, начав философски осмыслять жизнь, я заметил, что определенные философские темы навсегда остаются «сплавленными» с теми местами детских прогулок, где впервые задумался об этих темах. При новых посещениях этих мест эти темы оживают. В свою очередь, размышление об определенном философском или математическом вопросе, чтение текстов, посвященных соответствующей теме, вызывают яркий зрительный образ этих мест и отчетливое ощущение пребывания души именно там! Например, мысли о том, что осуществившиеся («прошлые») события каким-то образом продолжают жить в настоящем (в вечности), что существует четыре статуса вещей, явлений и событий, а именно «достоверные», «возможные», «невозможные» и «невозможные, но тем не менее осуществившиеся» (которые принято называть чудесными), и что так называемая теория вероятностей справедлива лишь для второго из этих статусов, но не для трех остальных, впервые посетили меня именно во время прогулки по берегу Сиверского озера, вдоль стены монастыря, во второй свой приезд туда через 17 лет, в июле–августе 1974 года, когда я вновь посетил эти родные мне места, на этот раз в качестве рабочего археологической экспедиции, маршрут которой пролегал от горы Мауры к Белозерску, а затем к Лозскому озеру. И с тех пор размышления об ограниченности области применения теории вероятности и о многозначности логики реального мира неизменно воскрешают в моем сознании образы Сиверского озера, если смотреть на него со стороны монастыря. Из моих тогдашних размышлений.

Многозначную логику обычно принято называть неклассической или неаристотелевской. Но более правильно было бы назвать ее максимально развитой аристотелевской или неоаристотелевской, так как именно Аристотель преодолевает апории Зенона, фактически вводя многозначную логику, в которой целое не тождественно сумме его частей. «Возможные предположения» содержатся уже у Аристотеля — в виде суждений о будущих случайных событиях, обретающих свой бытийных статус лишь после их осуществления. Можно сказать, что возможные предположения предполагают временное измерение, то есть логика, включающая «возможные предположения», представляет собой логику осуществляющихся событий, справедливую и для будущих, и для уже осуществившихся («прошедших») событий.

Как известно, Аристотель делит все сущее на δυναμις (дюнамис), не совсем удачно переведенное на латынь как «потенциально сущее», и ενέργεια (энэргэйя) — актуально сущее. Аристотелевское понимание времени как процесса перехода «потенциально сущего» в «актуально сущее» позволяет нам вместо понятий «прошлое» и «будущее» использовать понятие ενέργεια (для реализовавшихся событий) и δυναμις (для событий, еще не реализовавшихся). Согласно Аристотелю, все предстоящие события уже существуют, но в «потенциально сущем», а участники событий (числа, элементарные частицы, молекулы, люди) актуализируют их, то есть переводят из потенциально сущего в актуально сущее. Информация о процессе этой актуализации хранится не в квантовом мире суперпозиций, не в мире потенциально сущего, а в мире уже состоявшегося, актуально сущего.

В современном устоявшемся бытовом (и даже «научном») словоупотреблении аристотелевские термины δυναμις и ενέργεια едва ли не полностью поменялись местами, изменили свой смысл на прямо противоположный. Динамическим, или динамичным называют обычно что-то активное, изменяющееся во времени, тогда как по Аристотелю это не только неподвижное, но даже вообще еще не проявившееся в видимом мире. А «энергия» в сегодняшней физике может быть и потенциальной (тогда как ενέργεια Аристотеля всегда понималась им как уже актуализовавшееся сущее). Пора вернуть аристотелевским терминам их исконный смысл! Тогда мир, находящийся в статусе δυναμις, по-русски будет называться динамийным, а мир, приобретший статус ενέργεια, получит название энергийного.

Современная математика занимается лишь видимым миром, то есть тем, что мы можем наблюдать в момент перехода сущего из динамийного статуса в энергийный. Математика совершенно не занимается миром уже осуществившегося (то есть приобретшим энергийный статус). А мир еще не осуществившихся событий, мир суперпозиций (имеющих динамийный статус), отдан сегодня «на откуп» так называемому «математическому аппарату квантовой механики», «парадоксы» которой легко объясняются тем, что принципиально суперпозиционной реальности квантового мира незаконно придается энергийный статус, то есть статус актуально сущего, осуществившегося. (Продолжение этой темы — в главе «Сентябрь».)

В Белозерск я попал летом 1974 года впервые, но был подготовлен к нему 12 (25) марта того же 1974 года, посетив премьеру фильма Шукшина «Калина красная», съемки которого проходили в Белозерске.

В 2002 году я побывал в Кириллове в третий раз, уже в сопровождении своих швейцарских друзей, прочтя перед этой поездкой замечательную книгу Андрея Николаевича Муравьева «Русская Фиваида на Севере», еще больше породнившую меня с этими местами.

Соответствия мест Кириллова и Кирилловского уезда некоторым географическим пунктам Москвы:

На самой границе январского сектора с февральским (правее Ярославской железной дороги, но левее Ярославского шоссе, то есть еще в январском секторе) — поселок Ашукино, куда я регулярно приезжал начиная с лета 1973 года в гости к Екатерине Александровне Крашенинниковой (1918–1997), занимавшей там, вместе со своей сестрой Марией Александровной, четверть избы без удобств. Екатерина Александровна оставила прекрасные воспоминания о Пастернаке и Марии Вениаминовне Юдиной. Уже позже я узнал, что в 1947 году сестры Крашенинниковы приютили у себя только что вышедшего из лагеря о. Димитрия Дудко, которому негде было тогда жить. (Подробнее об о. Димитрии далее, в главе «Март».) Их дом в Ашукине постоянно был прибежищем для возвращающихся из лагерей несправедливо гонимых людей. При этом Крашенинниковы никогда не задавали вопроса о вероисповедании опекаемых ими людей, но, соприкасаясь с ними, люди неверующие или принадлежащие к иным конфессиям начинали проникаться мыслью об истинности христианства. Живя в крайней бедности, Крашенинниковы находили возможность помогать всем, кому, как им представлялось, было еще труднее. Самым страшным грехом Екатерина Александровна считала уныние, недовольство внешними обстоятельствами жизни. Она верила в промыслительное значение трагедии, постигшей Русь в XX столетии. «Не проклинать, а благословлять надо наших гонителей», — говорила она. По убеждению Екатерины Александровны, если человеку удастся построить в этом мире крепость и отгородиться в ней от тех, кто мешает ему комфортно жить, — он тут же умрет, так как жизнь его потеряет всякий смысл. Запомнилась мне и другая мысль Екатерины Александровны: «Россия верующая держит на своих плечах Россию неверующую». Свое эссе о фильме «Солярис», поднимающее глубокие вопросы о бессмертии и ответственности, Екатерина Александровна давала для прочтения мне на дом (с правом снятия копии), но я не догадывался тогда об огромной его ценности и никакой копии так и не снял. Не исключено, что копия, если бы она и была снята, все равно погибла бы в катастрофе 1977 года (о которой будет сказано ниже), но теперь бессмысленно об этом говорить. Сейчас помню только мысль Екатерины Александровны о том, что фильм неизмеримо глубже повести Лема, послужившей основой для его создания. Взяв сюжет атеиста Лема, сценарист Горенштейн и Тарковский смогли сделать настоящий христианский фильм. (Впоследствии я узнал, что Лем возмутился именно этим и заявил, что у Тарковского получился не его «Солярис», а «Преступление и наказание» Достоевского.) По словам Екатерины Александровны, сюжет «оживления» Хари прекрасно иллюстрирует знаменитую «антиномию воскресения», впервые сформулированную святителем Григорием Нисским, поставившим вопрос: «Зачем вновь наделять тело важнейшими органами и членами, раз им в небесной жизни не будет употребления: ведь исключаются и природное питание, и размножение, и воскресшему телу, не нуждающемуся уже в органах, назначение которых — борьба со смертью, становится уже не нужным оно само?» Сам Григорий Нисский полагал, что разрешение этой антиномии совершится именно тогда, когда совершится сама Тайна Воскресения всех «от века скончавшихся».

Обе сестры, их брат Сергей (1915–1998), а ранее их мама, Елизавета Александровна Дюшен, обрели свой покой на Ашукинском кладбище. Я убежден, что Крашенинниковы, несомненно, должны быть причислены к сонму исповедников Христовых. Воздавать добром и за добро, и за зло (что представляется апостасийному миру безумием) было их естественным поведением. Никто пока не ставил вопроса об их канонизации, но у Бога они уже прославлены!
 

Февраль

2 (15) февраля — Сретение Господне.

Хотя название улицы Сретенка происходит вовсе не от праздника Сретения Господня, а от Сретения в 1395 году чудотворной иконы Владимирской Божией Матери, оно удивительным образом промыслительно перекликается с положением именно этого праздника в Годовом круге, спроецированном на Садовое кольцо.

Ближайший храм, престол которого совпадает с этим направлением от центра Москвы, — храм мученика Трифона в Напрудном (у метро «Рижская») — память его 1 (14) февраля.

А ближайший храм, посвященный именно Сретению Господню, — это храм в Новой Деревне. Следующий за ним по этому направлению — знаменитый храм Сретения на Набережной в Вологде.

11 (24) февраля — память преподобного Димитрия Прилуцкого, Вологодского. Садовая-Спасская, д. 11/1.

На самой границе февральского сектора с мартовским — дом, в котором родилась моя бабушка Анна Николаевна Боброва, урожденная Иванова (1891–1973), стоявший на том месте, где в 1935 году был воздвигнут наземный вестибюль станции «Красносельская».

Наиболее дорогие места февральского сектора за пределами Москвы: Гребнево, Ярославль, Вологда, Вельск, Великий Устюг, Сольвычегодск, Пинега, Веркола (родина святого праведного Иоанна Кронштадтского и Федора Абрамова).
 

Март

1 (14) марта — с первого весеннего месяца (впоследствии получившего название Нисан) начинал год Древний Израиль, согласно предписанию Торы: «И сказал Господь Моисею и Аарону в земле Египетской, говоря: месяц сей да будет у вас началом месяцев, первым да будет он у вас между месяцами года» (Исх. 12, 1–2). Впоследствии, уже в Вавилонском плену, этот первый месяц получил название Нисан, а начало года (по неизвестной мне причине) было перенесено на седьмой месяц, то есть первый осенний месяц Тишрей.

Совершенно не сговариваясь с израильтянами, древние римляне также начинали год с первого весеннего месяца, которым для них был март. Хотя потом (уже в Восточном Риме — Константинополе) начало года было перенесено на 1 сентября, названия месяцев, с сентября по декабрь, сохранили следы римских числительных, от «седьмого» до «десятого».

Как мы видим из книги Исход, дата начала года связана с Исходом народа Израиля из Египта, поэтому она и должна была бы называться не Эрой от сотворения мира, а эрой Исхода — ведь к дате сотворения мира она никакого отношения не имеет.

Если причины переноса даты Нового года в Вавилонском плену с 1 Нисана на 1 Тишрея неизвестны, то по поводу причин переноса этой даты в Византии с 1 марта на 1 сентября существуют, по меньшей мере, две версии. По одной из них, первый христианский император Константин Великий ввел в 312 году дату 1 сентября, чтобы максимально дистанцироваться от языческого Рима, в котором началом нового года было 1 марта — дата основания Рима Ромулом и Ремом в 753 году до н.э. (хотя большинство историков датой основания Рима считает не 1 марта, а 21 апреля 753 года). В любом случае дата основания Рима тоже никак не связана с датой сотворения мира.

Другая версия, более «приземленная», объясняет перенос даты хозяйственными соображениями: в этот день в связи с окончанием основных земледельческих работ производилась ежегодная оценка имений и определялись размеры налогов.

Хотя Русь приняла христианство именно от Византии, вместе с юлианским календарем, новый год вплоть до 1492 года, то есть без малого пять столетий, продолжал отмечаться на Руси 1 марта.

Но в 1492 году великий князь Иван III решил по примеру Византии перенести начало нового года, причем, как и в Византии, новолетие было совмещено с «праздником сбора урожая и сроком сбора податей и оброка». В этот же день Иван III повелел всем жалобщикам являться в Москву. Новолетие Руси повторило судьбу новолетий Древнего Израиля и Второго Рима.

1 сентября продолжало оставаться первым днем года чуть более двух столетий. Отмечался новый год благочестивыми делами. После торжественной церковной службы великий князь (впоследствии царь) раздавал милостыню народу, посещал больных и узников в темницах, некоторых из них освобождал.

В 1699 году Петр I предписал «считать первое января 7208 года от сотворения мира первым января 1700 года от Рождества Христова» и перенести на эту дату начало гражданского нового года. Разумеется, что при этом он руководствовался не идеей замены «ветхозаветного летосчисления новозаветным», а желанием, как бы сказали сегодня, приблизить Русь к «мировым стандартам сообщества цивилизованных государств», что проявилось и во всех остальных его преобразованиях.

2 (15) марта — память явления Державной иконы Божией Матери. Храм, посвященный этому событию, был бы очень уместен на углу площади Красных ворот и начинающегося отсюда отрезка Садового кольца. Его предполагаемый адрес — Садовая-Черногрязская, д. 2.

4 (17) марта — память Герасима, иже на Иордане, а также Герасима Вологодского. Садовая-Черногрязская, д. 4. На этом месте будет уместно создание подворья монастыря Святого Герасима, расположенного в Иорданской долине, вблизи Иерихона.

Мое первое детское воспоминание относится к храму Покрова на Лыщиковой горе, расположенному у южной границы мартовского сектора, в Лыщиковом переулке, д. 10. Это мое крещение, состоявшееся в этом храме осенью 1952 года, через два года после нашего переезда на Николоямскую. Он оставался нашим приходским храмом до 1977 года, когда мы уехали с Николоямской улицы. В этом храме — единственный в Москве придел, освященный во имя преподобного Иоанна Дамаскина.

В мартовском секторе находится и основная часть Китай-города, от Никольской улицы на севере до Варварки на юге, а также удивительный поэтический уголок Москвы, мистический центр которого — Ивановский монастырь, построенный уже в XIX столетии, но повторяющий облик Санта-Мария дель Фьоре, и вызывает поэтому ассоциации с Флоренцией. Он ассоциировался у меня не столько с Италией, сколько с итальянской частью Швейцарии — кантоном Тессин. Мне до сих пор часто снится этот уголок, и в сновидениях он занимает неизмеримо большее пространство, чем в мире «яви», простираясь на десятки и сот