«А я отец — живая вам книга...»

Чем «церковная» книга об одном из славной плеяды христианских подвижников на Руси может заинтересовать читателя светского, избалованного и пресыщенного? Есть несколько веских причин, чтоб обратить внимание именно на книгу «Приемший огнь» (автор-составитель игумен Венедикт (Кулешов)).

Во-первых, преподобный Феодор Санаксарский — дядя знаменитого непобедимого адмирала Федора Ушакова. Нынче оба праведника-родственника мирно покоятся в Санаксаре, у их мощей молятся братия монастыря и многочисленные паломники. Такая вот семейная связка. Победы в морских сражениях как будто имеют своим истоком молитвенный и аскетический родственный подвиг.

До монашества будущий преподобный Феодор был гвардейцем, знакомцем царских особ, но карьеру оставил в один миг, прославился аскетическим житием, пережил предательство близких учеников, клевету, ссылку, возрос до святости. Видимо, под впечатлением его сильной, харизматической личности потянулись в пустынь на монашеское жительство сослуживцы-гвардейцы. Так что и монастырь образовался в какой-то мере «дворянский», аристократический. В самой личности старца Феодора как будто скрыта загадка. И то, что заложено внутри, хочется открыть для себя. Загадка, тайна, касающаяся насущных потреб души, зовет читателя.

Второе. Писал эту книгу писатель. То есть бывший, давно полюбивший монашество и избравший этот тесный путь. И в личности автора — загадка. А поскольку талант «бывшим» не становится, то это отрадное обстоятельство. Книга написана мастерски и затягивает. А не так, как иногда про «божественное», чтоб сладенько было и канонично, и если правда не умещается в схему, то правду подкорректировать следует, приукрасить. Тут же — поиск правды, поиск наибольшей полноты. Словом, книга не обманывает.

О книге «Приемший огнь» хочется сказать — «живая книга», исполненная жизни. В центре повествования — образ старца, и это он говорит о себе эти слова: «…а я отец — живая вам книга…» Потому книга и вышла живой, что внутри ее — образ святого. И присутствие этой святости автору-составителю удалось передать. Так получается, если «воспоминатель движим любовью». Это замечает автор-составитель о тех, кто записки оставил, где образ преподобного Феодора присутствует, но это и о самом игумене Венедикте (Кулешове), и он «движим любовью». Его собственные вопрошания к старцу горячи. А главный вопрос — о монашестве.

И вот так, «из учеников», не дерзко, но настойчиво автор приступает к образу святого. Самому автору бесконечно важно знать ответы, данные старцем всей своей жизнью, своими страданиями и подвигами. И вот этой «важностью», насущностью темы читатель благодарно проникается, захватываясь текстом с первых строк.

Кстати сказать, в предисловии автор отрицается всяческой «художественности» в изображении святого, любого домысливания, дописывания и касательно внешних поступков, а уж тем более «его душевной жизни». «Возможно, по этой причине образ старца недостаточно ярок, недостаточно убедителен?» — предполагает-спрашивает автор.

Нет! Образ ярок! Светом святости. «Книга почти вся состоит из отобранных цитат», — пишет автор-составитель. И вот как бывает самодвижущаяся молитва, так и кажется, что поучения старца сами собой движут текст. И он идет, стремится, движется, создавая цельный и притягательный образ.

Не значит это вовсе, что автор взял да и прочел эту «живую книгу». Нет! Столько, сколько сам старец и приоткрыл, жизнью, вразумлением. А все же — тайна, как всякая святость. И вот к этой тайне — бережно, с волнением душевным. Но и образ автора — в унисон, горячо, взыскующе, изнутри монашества. Старец ему — в настоятельную потребу, он — у ног.

Отметим сразу, что, хоть и позиционирует себя игумен Венедикт как автор-составитель, все же он в самом повествовании о старце — безусловный автор, ибо можно избегать домысливания, но мощное дарование автора уже есть «художественность», дар Божий. И его тоже узнаешь. Присутствует особое уверенное мастерство, буквально в каждой фразе — внутреннее право сказать так, а не иначе. Напоминает даже тон солженицынского «Архипелага». Видимо, не только глубокие знания того, о чем пишется, его дают, но глубинное осознание правды того, о чем пишется, осознание собственного прикосновения к важной, возможно, неподъемной другим задаче. Под силу и обаяние текста подпадаешь. Насыщенность текста, выверенность каждой фразы, свободное владение историческими реалиями, достоинство и неторопливость… Книга вышла церковная в самом лучшем смысле — не поверхностно, а из глубины — от сердца.

Игумен Венедикт — как составитель книги — предлагает три раздела в сопровождении справочного аппарата, исполненного культурно и по-деловому. Первый раздел — цельное захватывающее повествование, второй — дополнительная полнота, новые краски, но и без него книга будет хороша, а вот без третьего, где поучения старца о монашестве, книга будет урезана смыслом. Ибо, повторимся, главный вопрос — о монашестве, его содержании и сути, о «строительстве душ», о «самых насущных для общежительных монахов истинах», о том, как должно жить в монастыре, как отсекать свою волю — и тогда, при старце, и сегодня. Книга «Приемший огнь» есть и вопрошание об этом, и ответ, актуальный и необходимый. С особенным интересом автор останавливается на «порядке общежития» у старца, а чего стоит следующее: «Братия сознавались, что по выходе от старца чувствовали в совести своей такую свободу и мир, что как бы забывали все земное!..» Это ведь просто свидетельство о блаженстве. Вот оно, искомое, искомое всеми нами — свобода и мир в совести. Есть такое, существует, было, значит, есть навсегда.

А до чего ласково, вразумляюще звучит из уст святого: «Есть ли разум! Что вы из этакой безделицы теряете спасение!» Воистину — как с детьми! Как не умилиться, не растеплиться душой… И сколько таких деталей, перлов-жемчужин…

Скорбно повествует автор о том, как сослан был старец в Соловецкий монастырь. Во множестве подробностей (чтоб ничего не опустить, тем исказив правду) рисует эпическую и трогательную, взывающую к состраданию картину. Сколько людей вокруг святого, сколько характеров, острых и болезненных столкновений… И возникает подчас ощущение, что народ наш, несмотря на меняющиеся приметы времени, по сути тот же, мягко говоря — не всегда «богоносец». Ох и самодуры попадаются, ох, двуликие господа-товарищи… Сослали старца. За правду сослали. Но и тут у автора — радость, радость о Промысле Божием, который угадывает осторожно и с надеждой. Не тронули пугачевцы Санаксар, а, напротив, «присылали сказать, чтоб не боялись…». С чего вдруг милость этакая, да еще к «дворянскому» монастырю и настоятелю «из дворян, у коего богатые вкладчики в Санкт-Петербурге и Москве… И вот пьяные безбожники не только не тронули, но еще и послали успокоить монахов, чтобы те их не боялись!..».

А вот осиял-охранил Санаксар образ пострадавшего за «народную правду» преподобного. Время сложилось-соединилось-отстоялось в видимую нам картину, и автор угадал-подсказал легкое и одновременно «могучее движение Промысла». Радостью об этой угадке, о присутствии Промысла, о неслучайности всего, что на свете есть, проникаешься, читая эти страницы. Вот так, в скорби, — радость…

Еще раз подчеркнем, что хороша историческая панорама — употребим этот штамп, — везде взвешенность оценок, начитанная и проанализированная база, а в выводах — свежесть. Богатая лексика с необыденными, незатертыми оборотами и определениями, лексика порой из «того» времени, органично и ненавязчиво вписывающаяся в текст повествования. Словом, везде та самая любовь, без которой не делается ничего доброе и которой текст повествования — пропитан. Надо было писателю стать монахом, переплавить сознание, чтоб родилась на свет эта книга. Повторимся: живая книга.

«Книги разогнутся», «книги совести всякого человека», «живая книга потребна»… Потребна! Именно! И мы, читатели, ее получили.