Леонов: диалог с Богом

…После того как были окончены романы «Барсуки» и «Вор», у Леонова страшно болели руки. В первом случае — онемели кисти, во втором — на несколько недель отнялись руки по локоть. «Пережив жуткое недомогание, — пишет Прилепин, — Леонов снова принялся за писательство… Но при этом догадывался, кто ему отвечает и наказывает его за кромешное сомнение в человеческой породе».

Книга Захара Прилепина посвящена диалогу Леонида Леонова с Богом. Присутствие Бога и знание Леонова о том, что Бог в его жизни присутствует, пронизывают весь текст.

Леонид Максимович обладал очень большим даром и очень высоко стоял в советской литературной иерархии. Творческие плоды этого дара сейчас большей частью забыты. К сожалению! Леонов вышел в литературные генералы не за агитки и не в результате интриг. Ему дали то, чего он был достоин как талантливый, независимо мыслящий человек. Но вот уже несколько десятилетий Леониду Максимовичу не могут простить это его высокое положение, «генеральство». Вот и выходит, что для современных литсвятцев он, как персона, накрепко связанная с системой, не годится. Не либерален ни в каком месте.

Прилепин показывает меру этой связи Леонова с властью без розовой повязки на глазах: «Девяносто девять раз избежавший проработок своих коллег, коллективных сборников во славу рабского труда и совместных расстрельных писем — он не избежал этого в первый и в сто первый раз и в итоге оказался грешен». Но время не разделяло писателей на «чистых» и «нечистых», оно отсекало даже самую ничтожную возможность не замараться. «Сказать, что Леонов прошел через все метели безупречно чистым, — значит солгать. Но и мы не вспомним ни одного — понимаете, ни единого человека, — на чье безупречное поведение стоило бы равняться… Леонов был замечательного и редкого мужества человек. “Игра его была огромна”. И отвечал за свою игру он тоже по серьезным счетам».

Леонид Максимович и в 20-х, и в 30-х, и позже работал, обращаясь как к людям, так и к Богу. К Нему, быть может, даже больше, чем к людям. Он рисовал картины мира, погруженного во тьму, карабкающегося из нее, мечтающего о лучшей доле, но раз за разом падающего на дно, терпящего поражение. В его текстах сквозь советскую реальность видны вечно повторяющиеся повороты мистерии жизни, вечные ситуации, в которых люди барахтаются, жестоко толкая друг друга, убивая и раня.

Пакостность человеческой натуры Леонов, как это видит Захар Прилепин, считал «родовой метой», иными словами, червоточиной, изначально присутствующей в человеке, от его сотворения. Леонид Максимович, по словам автора книги, считал непобедимой эту внутреннюю мерзость и не верил в силу, способную ее преодолеть. Не в Бога не верил, а в то, что благая воля человеческая может справиться с «калечинкой» души. Чего не хватает? Леонов ответил на этот вопрос словами старика Боулдера из НФ-повести «Бегство мистера Маккинли», рассказывающего о путешествии на самолете: «Когда мне не дремалось, то я глядел оттуда сквозь облачную дымку на все эти плывущие города и башни и думал: так почему же оно так прочно? Их жгут века подряд, взрывают, а они всё стоят… я спрашивал себя: почему?.. из камня и стали? Нет. А потому, господа, что оно сделано из живой человеческой души. Из вздоха нашего, из мечты, из надежды… как будто даже из ничего. Вот почему книги живут дольше железа… “Так что же сегодня нужно прежде всего для спасения мира?” — думал я, плывя в поднебесье… Я вам скажу сейчас очень смешную, даже непристойную… вещь: чистая душа, господа… А впрочем, все равно: потом приходит шальной наследник, балбес, голова винтом… и опять пепел, неоплаканный пепел летит по ветру!» Итак, человек от рождения плох тем, что нет в нем способности хранить свою душу в чистоте. Леонов имел о людях печальное мнение. И критика била его за это, не понимая, в сущности, что Леонид Максимович красками холода рисует не советских людей — криводушных, металлоидных, — а… вообще людей.

По мнению Прилепина, Леонов вечно размышлял о какой-то ошибке, совершенной Богом, когда Он творил человека — такого человека. Обращаясь к рассуждениям о самоубийстве Грацианского — персонажа из леоновского романа «Русский лес», — автор приводит фразу, звучащую как признание самого Леонова: «Хотение смерти есть тоска бога о неудаче своего творения».

Читая биографию Леонида Максимовича в исполнении Прилепина, надо с большой осторожностью отсекать реконструкцию леоновской личности — веры, мыслей, чувств, — проделанную автором книги, от интерпретации полученной картины. Очищая правду о Леонове от разного рода искажающих напластований, Прилепин в огромном большинстве случаев оказывается прав. Он с большой точностью судит о творческом методе Леонова, о смыслах, скрытых в его романах и пьесах «на пятой горизонтали», о душевном состоянии Леонида Максимовича. И везде оставляет повествование «прозрачным» для читателя. Иными словами, работает, как должны работать порядочные историки: вот источники, вот критический анализ источников, вот результаты этого анализа, вот сомнительные места, вот причины, по которым для данных сомнительных мест из нескольких возможных вариантов выбирается один, наиболее правдоподобный… Вдумчивая, основательная работа. Трудно поверить, что за ней стоит писатель, а не профессиональный исследователь… Однако потом к делу подключается другая часть личности автора: исследователя заменяет художник. И он пристрастен в своем стремлении сделать Леонова — действительно большого мастера, великана советской литературы — более приемлемым и для современного читателя, и для крепко верующего христианина. Прилепин не скрывает слабостей Леонова и грехов его, но все-таки относится к «портретируемому» с большой нежностью. А значит, склонен прощать ему столько, сколько можно, а потом еще чуть-чуть…

Так, верны, думается, мысли Прилепина о печальном отношении Леонова к людям, о вечной, непобедимой «червоточинке» в их душах, о неспособности их сохранять себя в чистоте или хотя бы очищаться от нравственной грязи. Этот мотив с филигранной точностью дешифрован по лучшим текстам Леонида Максимовича. И так же верно соображение автора книги насчет того, что Леонов скорбел о «богооставленности» людей, в том числе себя самого. Вот только в скорби этой ничего доброго нет, одно смертное, ледяное уныние. Величайшие вещи Леонова морозны. Нет в них тепла — ни земного, ни небесного. Леонид Максимович был великим умельцем в тонкостях показать черную сторону правды о людях и о мире, но из его прозы некуда выйти, все лазы наружу намертво заварены. Даже увлекшись проектом вавилонской башни по-советски, он все-таки очень хорошо понимал: можно выпотрошить Бога в сознании людей, загнать на освободившееся место механизм, задать этому механизму вектор движения к небу, но ситуация в целом — одна сплошная ложная надежда. Небо останется недостижимым. Железяка подергает человеческими руками-ногами да и заржавеет… И трудно сказать, что именно не давало Леонову нащупать хоть золотниковое зерно надежды истинной: время или собственное духовное устройство?