Спираль Пелевина, или Вечная битва истины и добра

Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают.

Ф.Достоевский. Дневник писателя. Декабрь 1876 года

Спираль мысли Виктора Пелевина, все расширяя и повышая (углубляя) свои круги, понемногу превращается в воронку отрицающей самое себя всеохватности. Книга «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами» действительно «гибридная», она включает немалый репертуар авторских приемов и тем. В потоке пелевинского стиля, уже привычного читателю, книга не выглядит тривиальной: бывает такой уровень постановки вопросов, который заслоняет собой все формальные моменты.

Подход Пелевина к «плану выразительности», то есть реализации содержания, сложен адекватно этому содержанию. И закономерен: писатель живой человек, а мир в результате долгих усилий все-таки укладывается в номенклатуру категорий, принадлежащих одним и тем же мировоззренческим схемам. С поправкой на неизбежную политическую турбулентность и тактическую эклектичность. Поэтому сетования хора хипстеров насчет пелевинских «самоповторов» не делают им чести. Сначала надо дочитать! А вообще, например, бывший сплошным «самоповтором» Маркс Марксом от этих повторений своих основных идей быть не перестает.

Одним словом, Пелевин все тот же — и это значит, что он, сохраняя устойчивость в мире информационного хаоса, при этом демонстрирует уже почти невозможный идеологический рост, для чего ему необходимы зоркость орла и слух летучей мыши. Когда мир на пороге перемен, текст драмы лучше понять заранее, чем писатель и занимается. Одномерность может быть многомерной или, по крайней мере, двуединой, и кто здесь тьма, а кто свет — покажет время. Главное, чтобы никогда не меркла одухотворенная американская улыбка... Новости бывают ежечасными, ежедневными, бывают итогово-еженедельными. Но поскольку литература понемногу сливается с журналистикой, новости теперь бывают и ежегодными. И как часть информационной войны кого-то против кого-то, ежегодные новости могут принять форму, скажем, гибридного романа либо полифонического нарратива.

Не будет большим преувеличением сказать, что Виктор Пелевин не произносит ни слова всуе (обратное недоказуемо). Книга «Лампа Мафусаила» некоторым ощутимым образом подводит итог нескольким его книгам, включенным в эпоху, а значит, некоторым образом итожит и само времечко «после перезагрузки» 2008 года. Он: а) демонстрирует свои последние достижения в области психологии и мировых финансов (по некоторым данным, они — и психология, и финансы — должны быть поняты через призму неклассической физики, которая замечательна тем, что ставит все на грань мистического); б) делится усовершенствованным взглядом на отечественную историю (которая, по Пелевину, застарелая болезнь, приведшая к инвалидности); в) перестает говорить плохо о действующей российской власти, предпочитая не говорить ничего, но догадываясь, кто теперь в глобальном тренде; г) продолжает героическое противоборство со стереотипами традиционной культуры, языка, религии, равно как и с «преобладанием представителей определенных меньшинств в глобальном истеблишменте». Грань между серьезностью трибуна и серьезностью клоунады, как обычно у Пелевина, отсутствует: игра с читателем и издателем должна продолжаться. Особенно если цель игры — все-таки засадить мяч в окно.

Займемся этим чуть позже, а сейчас несколько слов о поэтике.

В прошлые десятилетия о постмодерне сказано столько, что это избавляет от необходимости вновь возвращаться к большой теме «коровьего бешенства культуры». Просто скажу, что коли уж «корова» все не сдохла, а бьющийся в ее шкуре субъект приносит жирное молочко, стало быть, бешенство у коровки напускное. Если позволите, я определю структурную целостность текстов и идей В.Пелевина как «литературный конструктивизм». И правда, художественная составляющая в этой форме присутствует лишь по остаточному принципу, главное — идеологическая функциональность, убедительно заслоняющая пространство между небом и землей.

Речь Пелевина проста настолько, насколько позволяет тема — с одной стороны, и целевая аудитория — с другой. Лексически, фразеологически, синтагматически текст его напоминает «иронический детектив» и является насмешкой над оным. Образы ярки и доступны настолько, насколько самые трудновыговариваемые смыслы доступны языку повседневности, и надо признать, что тут писатель нередко предстает вдохновенным поэтом.

Структура произведения сама по себе искусство; как я уже отметил, ее архитектурно-ироническое изящество оправдывает себя в содержательном плане (говорю тут о «Трех Цукербринах» и «Лампе» в первую очередь), это происходит по принципу избыточности содержания в поэтическом тексте, также «архитектурно» организованном. Например, четыре повести (новеллы, очерка, этюда) не высказывают всей сферы «заряженных» в них смыслов. «Довысказывает» их (смыслы) соотношение четырех элементов. Такая форма к тому же в должной мере авантажна, тогда как эпопея на их месте была бы громоздка и скучна. Красноречивое «молчание» сколь угодно большого пропуска в сюжете не отражается на фабуле: это и есть та «тишина, которую нельзя сыграть на балалайке» (Пелевин). Все, что нужно этой «тишине», — сколько-нибудь оснащенная контекстом память читателя. О матерщине не говорю: еще Толстой отмечал, что в каждой женщине должна быть изюминка. Ну а Алексей Толстой говорил, что анархистский жест — хорошая приправа к жирному буржуазному обеду. Выбирайте сами, какой из двух Толстых вам больше по душе. Ну а у меня о поэтике пока все. Немного, но не будем забывать, что весь разговор об авторе — это, в конце концов, разговор о поэтике его произведений.

Привычный идеалистический и психопатологический антураж служит, может быть, лучшим фоном для частых и высоких всплесков очень серьезного смысла («искр духа», как называет это автор). Словом, эпиграф из Евтушенко «Идут белые снеги» (что, по Пелевину, означает: «Внимание, масоны! Профаны рядом!»), конечно, поставлен не зря. Масоны никуда не делись, и дело великой французской революции — такой же исторический долгожитель, как библейский Мафусаил.

Кроме разного рода нечистой силы, в «Лампе» действуют пять основных персонажей (героями большинство из них не назовешь, они, как водится у Пелевина, лишь типы, а герой, как вы понимаете, должен быть характером). Это три представителя славной фамилии Можайских — Маркиан, Мафусаил и Кримпай (впоследствии Крым), любовник и коллега последнего Семен и их общий куратор во всех трех временах (и в загробном мире) — генерал Капустин. Повествование «охватывает» любимый автором конец XIX века (эпоху александровской реакции, время титанов консерватизма и пика русской культуры — всего аутентичного, что вызвало в мир гадкую книгу Пелевина «t»), переходит в горькую для всех масонов СССР сталинскую эпоху, проросшую цветами шестидесятничества, и возвращается в сумрак послекрымской современности, которую, не исключено, можно называть временем после краха американской ипотечной пирамиды.

Можайский — дворянин и прапрадед дарит читателям свои алкогольно-абстинентные, то есть горячечные, видения и наивно-русский ментальный блеск, который теперь можно считать фольклорным.

Можайский-прадед, то есть собственно Мафусаил, — масон и узник спецподразделения ГУЛАГа «Храмлаг», организованного партией для построения «вольными каменщиками» СССР своего Храма в неволе — на Новой земле. Мафусаил — информатор НКВД (МГБ и т.д.), человек нелегкой судьбы, чьи кости остались в промерзлой безвестности, чьи донесения пролили архивный свет на прошедшее и чья потемневшая на ветру Родины кожа, татуированная откровениями, была натянута на простую конторскую лампу и стала одновременно ценнейшим документом человеческого духа и косвенной причиной геополитического кризиса 10-х годов XXI века. Будучи неловко преподнесена в дар младшими (нашими) масонами старшим (ихним), она послужила началу всех санкционных и нефтяных неприятностей. Россия платит высокую цену, а имя Мафусаила прозвучало не случайно, но со смыслом такой исторической и мистической глубины, в какую трудно поверить, а равно трудно и проверить.

Имя современного Можайского (видимо, последнего в роду) — Кримпай также не случайно. Оно происходит от английского «creampie» и образно выражает бездонный пелевинский экзистенциальный пессимизм. Как видно из вышесказанного, Кримпаю приходится жить в нелегких условиях, созданию которых послужило сакральное наследие его прадеда. Тем не менее он-то, бедняга Кримпай, и есть главный Можайский книги. Настолько, насколько это дано персонажу, у которого есть куратор — генерал в ЧК. Сам Кримпай и его коллега-любовник Семен (впоследствии Сирил) — парни с мозгами. Они ожесточенно продают их направо («Цивилизации») и налево («Вате»). Мысли их сияют на зависть — словно бенгальские огни духа. Вот, например: «Архаичные суеверия не для меня. Я строгий и последовательный материалист — в том, что касается природы моего разума и окружающего мира. Но в Духа Денег я тем не менее верю всей душой, хотя и не пишу о нем в обзорах.

Противоречия здесь нет. Этот могучий Дух — такой же материалист, как я. Материалист до такой степени, что полностью отрицает свое существование — и вместе с ним его бытие тщательно скрываем мы, его слуги». Командор Пелевин и не думает скрывать своей поступи за ширмами высказываний нежных молодых ребят. Вот еще. дело в том, что Кримпай — трейдер по золоту:

«Если вы держите хотя бы миллион или два долларов в золоте, вам не надо ходить в казино. А также смотреть кино или лазить в фейсбук. Просто сидишь себе у экрана, глядишь на меняющийся в реальном времени график и вздрагиваешь: “Уй, только что десятку потерял... А теперь двадцатку заработал... Ой, опять упал на пятнадцать...”

Сидеть так можно весь день и всю ночь, и ни капельки не наскучит. Захватывающий интерес гарантирован, и никаких других сильных переживаний душе уже не надо. Этот прыгающий черно-зеленый график будет посильнее и “Фауста” Гёте, и Бхагават-гиты, вместе взятых: эмоции и ум вовлекаются в бдение над его зигзагами куда сильнее, чем в сопереживание всяким художественным “характерам” (которых “люди искусства” и придумывают-то лишь ради того, чтобы и самим когда-нибудь нырнуть в акции, золотишко или открыть патриотический фастфуд-фэшн)».

Для полноты картины сюжета и вообще — еще кусочек:

«Понтий Пилат интересовался, что есть истина — но сегодня актуален другой вопрос: что есть информация? Дать научное определение этому понятию я не возьмусь. Но о том, что будет завтра и послезавтра, лучше всего информирован Картель — просто потому, что для остальных “информация” и есть просачивающиеся во внешний мир сведения о его планах. Чуть хуже информированы Спекуляторы. А всех остальных разводят втемную такие, как я, — чтобы стада “участников рынка” блуждали в потемках и ничто не мешало серьезным инсайдерским операциям.

Я не хочу сказать, что подобные издания лгут специально. В этом нет необходимости. Люди ведь не читают самих статей, они обычно проглядывают заголовки — нас сегодня программируют так, чтобы мы не могли удерживать внимание ни на чем дольше пятнадцати секунд».

И мы наконец уже не сомневаемся, что Кримпай — современный человек, уверенно вступивший на дорогу жизни. Нередко (примерно так, как Ариэль в «t» или Дамилола в «S.N.U.F.F.») он позволяет себе выступить под софиты саморазоблачения. Исходя из того, что непохожие действующие лица говорят примерно с одной степенью откровенности и речь их даже не пытается иметь стилистические отличия (скорее наоборот, подчеркивается сходство), будем считать, что говорит (чего уж там наводить тень на плетень) сам Пелевин. А раз так, то запишем ему в непреходящие заслуги русскую прямоту.

«...Я... гнал темную пургу, сквозь которую не было видно ни реальности, ни меня самого, и мировая закулиса (хе-хе) платила мне небольшую зарплату» — черта с два кто из современников писателя (тех, к кому формулировочка относится в полной мере) не моргнув глазом говорит о себе такое! Даже если это просто наглость, то и ей надо учиться, чтобы наконец научиться брать города: «...современный финансовый капитал такой же последовательный интернационалист, как товарищ Троцкий (неувязочка: это товарищ Троцкий как финансовый капитал, а не наоборот! — М.Е.)... Поэтому профессионал интересуется лишь четко оформленной тенденцией — и, когда она делается ясна, берется за работу по ее монетизации». Пусть и с ритуальными оговорками, но Пелевин дает понять, что сюжетная ладонь стыдливости может в наше время прикрывать лишь очи пишущего или некие его срамные места, но не более. И знаете, сколько бы ни было в писателе этом западнического радикализма, на поверку он оказывается самой что ни на есть русской, словно у Достоевского, тягой к правде, а значит, справедливости. Не потому ли Пелевин так пристрастен к классику, что чувствует себя его отражением? Как еще понимать такое: «Когда вы трудитесь на Цивилизацию, надо иметь чуткое, большое и волосатое ухо добра и света, примерно как у Йоды из “Звездных Войн”. Два раза вам никто повторять не будет. Повторять не будут вообще. Понимать надо не только прямые указания, но и интонации. И отыскивать эти указания и интонации в информационном поле следует самому»? Чем не современный «Дневник писателя»?

Чем дальше по ходу прогресса и свободы, тем более драгоценной становится любая крупица если не истины, то хотя бы определенности. Информационный хаос свел мир с ума. Любой задумывающийся человек должен ощущать свое движение движением пассажира автобуса, стекла которого зеркальны, а роль водителя исполняет экскурсовод.

Устами своих героев Пелевин всегда делится выводами, сделанными им в результате долгих наблюдений за экскурсоводом, вибраций кузова глобального автобуса, а равно и того, что будто удалось подглядеть в щель. Попробуйте сделать то же самое, и результаты окажутся сходны. актуальность Пелевина — в его владении языком и способности к общению. Вспомним здесь академика Павлова: «Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не могло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты — это воздух ученого, без них вы никогда не сможете взлететь».

Если Пелевину удается взлетать в очень разреженном воздухе проверенных фактов — это результат либо чрезвычайного усилия, либо... заданных установок. И трудно решить, как обстоят дела на самом деле — ведь и мы с вами в той же ситуации, в той же отравленной атмосфере бессодержательной информированности. Приметой времени можно считать то, что на этот раз Пелевин прямо-таки обрушивается на круг нашей столичной общественности, которую мы привыкли называть либеральной. Посмотрим, как Кримпай обживается в послекрымской реальности:

«Из-за сложных материальных обстоятельств мне теперь приходилось трудиться больше — и я стал понемногу брать халтурку из других мест, работая и на ватный дискурс тоже (разумеется, под псевдонимом).

По причине общего российского неустройства (и, я бы сказал, глубокой отсталости даже самой нашей отсталости) “работать на ватный дискурс” означает, по сути, создавать его на ровном месте — так что грех мой был двойным.

Вата, чтобы было ясно, — это вовсе не патриархально-православное русопятство под чекистским патронажем, как неверно думают некоторые бойцы. Вата — понятие международное и транскультурное, равно обнимающее, например, боевой флаг американских конфедератов и белую, традиционную мужскую сексуальность.

Главное отличие ваты от цивилизации в том, что вата по своей природе реактивна. Она не создает повестку дня, ошарашивающую всех неожиданностью, острым запахом и непонятно откуда взявшимся финансированием, а послушно отрабатывает ту, что бросили ей в почтовый ящик “силы прогресса”, — и при этом надеется победить в культурной войне, на которую ее вызвали этой самой повесткой. Ну-ну, Бог в помощь».

Интересно, что подобное (последний абзац) Достоевский в свое время писал о протестантизме.

Это пока еще предварительные раскаты грома, но вот уже начинается и сам дождь:

«Семен называл себя “либералом” — но не в том кухонном смысле, в каком либералы мы все, а высоком идейном. Он был либералом-философом.

Для москвича это было самой умной и безрисковой лонг-позицией: ясно было, что ФСБ не даст свежим росткам европейского выбора зачахнуть без еды даже в наше смутное время. В России не рекомендуется непрошено подвывать утюгу, кидая камни в либеральную витрину Отчизны, на которую тратит последнюю выручку Газпром — но можно без всяких проблем годами состоять в непримиримой фронде, откуда набирают кадры для министерства финансов.

Властям ведь не нужны неуправляемые друзья. Властям нужны управляемые враги — чтобы ниша была плотно занята и случайных идиотов в ней не заводилось. Чирикать они могут что хотят — главное, чтобы в час “Х” повернули толпу куда надо. Вот поэтому чекисты будут надувать через камуфлированную соломинку все это либеральное разнотравье и многоцветье, даже если нефть упадет до пяти. А всяких там националистов и патриотов, увы, ждет финансирование только по остаточному принципу. Но вы, я думаю, в курсе и без меня».

В первой части «Лампы Мафусаила» есть много такого яркого, такого, с чем не поспоришь. Отличие этой книги в том, что на сей раз достается вообще всем, всем силам и элитам, но за исключением высшего российского истеблишмента... Вот смотрите, что Сирил (ранее Семен) написал, хорошенько подумав:

«Либералы (биол.) — объединенная характерным фенотипом группа приматов, коллективно выживающая в холодном климате европейской России за счет суггестивного гипноза других популяций и групп. <...>

Российский либерал — вовсе не носитель политического (или хотя бы бытового) либерализма. Это человек, свято верящий, что миром правит всесильное жидомасонское правительство, с энтузиазмом берущий на себя функции его российского агента (как он их понимает) — но при этом яростно отрицающий существование такого правительства, так как оно, по убеждению российского либерала, желает оставаться секретным».

Действительно, высокоуровневый пелевинский троллинг достигает в «Лампе Мафусаила» гомерической универсальности, или, скажем, высот «импортозамещения»: Пелевин отрабатывает по всем новым строчкам в поисковиках, не забывая о старых. Утрирую, конечно, но так понятнее. Правда, если «Родина начинается с зимы», то с чего начинается новостная повестка «будня»? Либералы и геи — это старо. Украина тоже. Бумажный доллар? Ну... Финансово аналитический месседж Пелевина в художественном смысле действительно красочный — по сути, не выходит за пределы популярной книжки Питера Сталкера «Мировые финансы» (есть даже легкое ощущение, что эта книжка или подобные ей работы В.Катасонова стали чем-то вроде методички для мировых «операторов смысла»)... Так что же еще? Нападки на православие (обязательные для тех, кто, значась среди 1000 самых влиятельных деятелей мирового духа, нежится в невидимых ладонях рынка)? Нападочки эти также стары. Что еще? История наша?

«Если кто не смотрел фильм “Хрусталев, машину!” — там есть мощная сцена, разоблачающая сталинскую тиранию: какой-то тюремный демон, по виду чистый обитатель ада, насилует героя-прогрессора в кузове милицейского воронка, и этой процедуре тоненько подвывает зэк-опущенец, припавший к груди своего анального властелина. Сильнейший момент. Вот это и есть связь Капитала, Общества и СМИ в нашем мире».

К сожалению, автор прав. Прав, даже если в доведении тенденции до крайности он проявляет склонность к мелодраматической декламации. Краски не пропадают зря, если были потрачены на обличение зла, которое не только имеет место быть, но и ежедневно уродует жизнь каждого, считая тех, кто у этого зла на окладе. Интересен момент переноса актуальности со «сталинского» на современное; остается выяснить, какое современное — глобальное или отечественное — Пелевин имеет в виду. Вообще-то — первое, но «отечественная» конструкция образа из фильма притягивает значение ко второму. И тем не менее я не считаю, что это повтор. О чем вы, граждане? Занят ли самоповтором колокол на башне или маятник часов, даже если колокол — с трещинкой полуправды, а часы показывают скорее время Трампа, чем московское?

Здесь мы и подходим к еще одной «не покидающей» (будто она прописана в техзадании) Пелевина теме. Это то, что мы называем человеком, субъектом, личностью, «Я»... Может быть, это вопрос, который действительно мучает писателя (а он, вопрос этот, должен волновать как главный), и тогда пристальное внимание к нему со стороны издателя счастливо совпало в карьере автора с его собственным интересом. Раз за разом параллельно антицерковным инсинуациям Пелевин произносит аргументы против существования целостного (а не спорадического, дискретного, являющегося сплошным лишь для самого себя) сознания — этой единственной возможной почвы для личности, то есть для свободной воли. Поцитирую...

«Агата, как и все чиксы в этом возрасте, была высокодуховным существом (и мезозойским рыбьим мозгом осознавала, конечно, что это сильно поднимает ее капитализацию).

— Мысль непредсказуема, — говорила она, потряхивая бусами и брелками с профилем какого-то бхагавана. — Никто не знает, что такое сознание.

Почему-то все они любят “Бейлиз” со льдом. Наверно, там есть вещества, в которых нуждается молодой женский организм, готовящийся к продолжению рода.

— Я знаю, — ответил я. — И сейчас объясню. Вот простейшее рассуждение, которое ты, милое дитя, сможешь повторить сама, когда уедешь в свое Гоа и дяди не будет рядом... Итак...

Дальше я загнул по очереди три пальца.

— Мысли — это эхо электрических разрядов в нейронных цепях мозга. Сперва происходит разряд, а потом появляется мысль. То, что мы осознаем ее с задержкой, — доказанный научный факт. Это раз. Электрические разряды, как и все другие материальные эффекты, зависят только от начальных условий и физических законов. Это два. Значит, наше мышление — это такой же материальный, предопределенный и предсказуемый процесс, как движение бильярдных шаров по сукну или бег планет вокруг солнца. Это три...

Бедная девочка так и не нашлась, что ответить.

Надо сказать, я ни разу не встречал убедительного возражения на этот силлогизм».

Вот так. Но не будем спешить и попробуем-таки возразить за «бедную девочку». Подобно тому как электрический разряд в нейронной структуре происходит раньше мысли, сама мысль (за исключением случаев, которые исследует рефлексология) происходит раньше (чаще всего намного раньше) действия. Это раз. Время мысли может наполняться содержанием, в котором находит себе место воля. Воля есть «фильтр» разрядов — и даже Дарвин и Бернар со своей точки зрения в XIX веке понимали это, говоря об эволюции видов. Иван же Павлов это прямо доказывал. Сама сложность человеческих задач (в которой мы можем убедиться по результатам), это... это два. Поэтому, чтобы не углубляться, на «третье», просто добавим историческое развитие: культуру как вторую природу, язык как вторую сигнальную систему. Ну и искусство как метаязык — второй язык. После этого ясно, что человек, как он есть исторически, являет свое бытие не в рамках механического детерминизма XVII–XVIII веков, которому почему-то до сих пор сохраняет слепую верность столь продвинутый писатель Пелевин, а как минимум в границах социопсихического детерминизма, которому тоже не меньше полутора веков.

В бытии, происходящем по закону сохранения энергии, лишено смысла все, кроме начала и конца, который — функция начала. Но есть мнение, что причинный мир несвободы — это форма, структура, имеющая служебное значение. Как геометрическая форма шара не исчерпывает содержания даже яблока, не говоря уж о планете Земля, так сохранение энергии вряд ли служит достаточным основанием телеологии. И выводить вторую из первого (планету из геометрии шара) — значит заниматься довольно пошлой редукцией. О квантовой физике я даже не говорю.

Не раз по ходу чтения может прийти мысль, что автор задался целью спровоцировать — задеть за живое всех. Но кроме этого — всех вознаградить своей солидарностью и равно одурачить (такой вот лукавый авангардизм). Для этого, по схеме, нужно дать слово разным фигурантам своего кукольного театра, которые драматически противоречат друг другу: читатель сам отыщет, над чем ему плакать, а чему радоваться. А иногда, как уже отмечено, Пелевин просто «включает дурака». И это симптом, и нас можно поздравить: троллинг становится не только нормой жизни в сетях — он переносится в литературу, одновременно сигнализируя о состоянии общества и усиливая это состояние «пофигизма». То есть разложения любой иерархии, кроме иерархии денежных сумм. Еще раз: троллинг как основной прием постмодерна, в течение десятилетий проникнув из интеллектуального поля в сетевую бытовуху, «возвращается» назад. Но если раньше троллинг как манера отрицания связности и серьезности (то есть осмысленности) передавался от высшего («современного искусства») к низшему (повседневному общению), то теперь, становясь общим правилом, он «переходит» от равного к уже равному — и «пригнуться» под уровень должна литература. И если я прав, то на наших глазах происходит понижение любой литературы до литературы массовой. Это можно считать культурной диверсией, а можно считать жестом борца-авангардиста, который должен привлечь наше внимание, ведь литература Пелевина, расчетливо используя язык и прием чего угодно, по всем идейным признакам остается вот именно что большой литературой.

Отрицая свободу воли, Пелевин на этой же странице (с. 74) смеется и над геометрической предопределенностью. Нам, читателям, оставалось бы в результате только нерешенное противоречие. Но оказывается, что все дело в социальном положении: предопределенность судеб управляемых доказывает собой свободу невидимых элит, осязать присутствие которых мы вынуждены в своем повседневном несчастье. («Свобода» этих титанов официальной транснациональной преступности вопрос также спорный: в других местах писатель описывает и их как песок, перемещающийся под воздействием солнечного ветра.) Где-то там наверху пребывающие самые главные «ящеры» нового и новейшего времени определяют бытие и сознание масс в их диалектическом единстве. Подозреваю, что и Маркс в свое время хотел сказать это, но не договорил, словно бы его слово оборвала пуля... Пелевин же итожит (в очередной раз) вопрос следующим, в очередной раз софистическим пассажем: «Свобода воли на самом деле просто синоним неосведомленности — и заключается в том, что никто пока не построил компьютера, способного рассчитать уже заданные события и эффекты, которые произойдут в нашей психике. Единственный компьютер, действительно способный это сделать, — сама разворачивающаяся Вселенная, но она считает с такой скоростью, что предсказание события совпадает с ним самим...» Развивая мысль, можно сказать, что расчет возможен лишь при условии остановки процесса Вселенной: чтобы предсказать будущий продукт процесса, необходимо оценить текущий. В ином случае получается, по Пелевину, что предсказание (расчет) совпадает с творением и, соответственно, является замыслом. Накладывая происходящее во Вселенной (то есть надо понимать, ее целесообразность) на любой момент ее материального существования, Пелевин расширяет структуру (структурищу, гиперструктуру!) причинности каждого частного человеческого момента до размеров безразмерности — бесконечности, которую нельзя описать и которая к тому же является текущей. То есть доказать, что каждая из многочисленных причинностей не упирается в иную причинность — никак нельзя. И поэтому пелевинское отрицание приходит к своему отрицанию, пелевинский детерминизм — к индетерминизму (телеологии), а пелевинский пессимизм — к гуманистическому оптимизму. Не буду пытаться продолжать: бесконечность требует бесконечных рассуждений. Но уже эти рассуждения — свобода, которая остается за нами.

Тему индуистско-платонической онтологии (отметив лишь верность автора русскому вкладу в мировую мысль в лице В.Соловьева), равно как и действие словесных ассоциаций в сфере бессознательного, опускаю.

Для иллюстраций онтологических и метафизических идей писатель, по своей традиции, создает условные пространства. По Ю.Лотману, «являясь принципом организации и расстановки персонажей в художественном континууме, структура топоса выступает в качестве языка для выражения других непространственных отношений текста». «Золотой Жук», символ метафизического Духа Денег (овладевшего миром), является Кримпаю в его наркотических самопогружениях — переходах в бессознательное. И топос, который это погружение описывает, есть такая манифестация смысловых узлов памяти испытуемого. А зиждительной основой — программой этого субъективного континуума выступают, по Пелевину, «объективные» слова и их сочетания... Не хочу произносить пошлого слова «НЛП».

Некогда я полагал, что в своих построениях и поисках Пелевин основывается на выводах той или иной философии. Но под действием необъявленных и непреодолимых сил философия выродилась в психологию, и творческая личность, повторяя общее развитие, совершает этот же путь с теми же односторонними результатами.

Тенденция упрощения в пропагандистских целях есть одна из основ творческого метода Пелевина, о котором можно сказать, что его «рычаг» — тотальная редукция тысячелетних вопросов до уровня, пригодного к описанию в комиксах. Образно выражаясь, вместе с острыми шипами «розы вопроса» Пелевин своей «бритвой Оккама» срезает и ее аромат. Вместо розы мы получаем нечто похожее на тюльпан. Зато у этого обрубка смысла есть — чаще всего отчетливый и чаще всего черный — цвет... Но по правде — хватает на пелевинской «клумбе» и других цветов.

При всех издержках стиля (хе-хе) заслуга Виктора Пелевина перед современностью состоит в том, что он продолжает быть пророком в своем отечестве, по масштабу равным десяти Политковским. Ни в каком году писатель не прекращает быть просветителем, что требует от него немалого труда и поиска. Индуизм, буддизм сполна послужили ему в деле загадочности. Западная философия ХХ века вывела в люди. Марксизм и фрейдизм позволяют быть циником. Шарахнувшись от Гегеля и Канта к Беркли и Юму (Шопенгауэру и Маху), свое корыстное сердце и философскую честь он отдал мейнстриму, начавшемуся Гоббсом, Декартом, Спинозой и Локком (всей этой мутной компанией первых оракулов капитала) и теперь затопившему всех и вся заботами Чикагского и иных университетов, имя которым — легион.

На мой архаичный русский взгляд, с течением времени психология так и не нашла себя