Дела земные

В Город мертвых не решались заходить даже десантники, все из себя сплошь легендарные и невозможные. Им хватило одного раза, когда захотели посмотреть, что творится внутри каменных построек без окон и дверей, расположенных вдоль ущелья. Не без азарта пробили стену, но первый же любопытный едва не пал замертво от страха — из проема на него смотрела обвитая паутиной мумия женщины с ребенком на руках.

Откуда им знать, что сюда веками свозили людей, пораженных неизвестными болезнями! Помещали несчастных в склепы, оставляя лишь окошко для передачи пищи. Когда еду переставали забирать, отверстие замуровывали. Это был единственный для горцев способ спастись от чумы и мора.

Штаб оперативной группировки, не ведая о Городе, дал указание десантной разведроте стать лагерем именно в этой точке. Не сослепу, конечно, и не ткнув пальцем в небо, а из военной необходимости: сюда сходилось слишком много горных троп. А солдату что? Где положил вещмешок, там и дом.

Десантники тоже так думали, пока не заглянули в странный Город. После этого, насколько возможно было отодвинуть соседство, настолько и пятились в глубь ущелья, где засели боевики. Хоть и ближе в пасть к зверю, но зато к живому.

Со временем каменные пирамиды стали привычными: Город хранил покой своих обитателей, а в палаточном лагере жизнью правил и распоряжался старший лейтенант Ярыш, не верящий ни в черта, ни в Бога, а только в автомат и своих разведчиков. Даже подтрунивал над ними, находя в палатках иконки: у нас, братцы, дела хоть и суетные, но земные. Так что, пока на войне, смотрите под ноги, а не в небо.

Кроме веры в оружие, старший лейтенант имел еще хронический гастрит, невесту в Пскове, восемьдесят одного человека в подчинении, два ордена, три выговора и последнее, сто пятое китайское предупреждение о том, что вылетит из армии пулей, если будет и дальше самовольничать при выполнении боевых приказов.

Последнее в конце концов его и сгубило.

Москва на связь с лагерем вышла в полдень.

— Сергей, тебя.

Ярыш с усилием приоткрыл один глаз. Второй оставил досыпать в надежде, что побудка не окажется важной.

Над нарами стоял с прижатой к груди телефонной трубкой командир огнеметного взвода Шаменин:

— Москва на проводе.

Слово «Москва» хотя и заставило Ярыша открыть второй глаз, но для того, чтобы подняться — столицы, видимо, оказалось все равно недостаточно.

— Из Госдумы, — оправдал огнеметчик свою наглость будить командира. Но и подчистил пути отступления: — По крайней мере, так представились.

Ярыш взял аппарат:

— Я — «Барсук» лично, слушаю.

Слушал долго, почесывая небритую щеку. Двое суток перед этим он ползал с разведчиками по горам, и никто бы его, конечно, не осмелился тревожить, не будь таким высоким статус абонента.

Выслушав сообщение, Ярыш вернул трубку лейтенанту. Снова лег, отвернувшись к стене и натянув простыню — скорее от мух, чем для тепла.

— Все равно не спишь. Чего там? — постучал ногой по нарам Шаменин.

Ярыш повернулся на спину, с тоской посмотрел на когда-то белую подкладку палатки.

— Тебе фамилия такая — Махонько что-нибудь говорит?

— Махонько? Такой у нас не служил.

— И не будет. Но если на его голову упадет хотя бы пушинка, с меня, видите ли, снимут погоны...

Ярыш встал, прошлепал босыми ногами по пыльному настилу в дальний угол жилища. Там приподнял одну из досок, за веревочку вытащил из вырытого подполья закопченный чайник. Приложился к носику, изогнутому игривой девицей.

— А подробнее? — дождавшись, когда чайник вновь опустится в прохладу, попросил огнеметчик.

— Сейчас узнаем из штаба группировки, — вернулся на свое лежбище Ярыш. Носками вытер ступни, но одеться-обуться не успел: надрываясь, зашелся в непрерывном звоне телефон.

— Я — «Барсук» лично, слушаю вас... Так точно, звонили... Товарищ полковник, я на боевые вести людей не готов. А потому что не готова сама операция... Да, и там стреляют...

Здесь Ярыш надолго замолчал, явно выслушивая угрозы. Но последнее слово оставил за собой:

— Я людей под пули не поведу.

Решение вряд ли понравилось начальству, его о чем-то предупредили, и ротный огрызнулся:

— Ну и увольняйте.

Бросил трубку.

Огнеметчик сжался: будучи всего лишь лейтенантом, пусть и старшим, но перечить начальнику разведки... Как ему давали ордена?

Ярыш начал рыться в тумбочке в поисках чистой, а главное, одинаковой пары носков. Однако они оказались протертыми на ступнях, и он вернул на прежнюю должность старые.

— Да объясни ты толком, — простонал властитель огня.

— Скоро выборы.

— А мы-то здесь при чем?

— Мы ни при чем, а вот рейтинги политиков... Господам вновь надо доказывать свою незаменимость. А некоторые даже захотели закрыть Родину грудью. И сходить в бой.

— А почему с нами? — начало доходить до Шаменина.

— А у нас нет потерь! Живыми-то хотят остаться!

Стремительно вышел из палатки.

Лагерь был пуст. Лишь на линии боевого охранения — там, где за бочками, набитыми камнями, стояли гаубицы и «бээмдэшки», где ломаной линией траншей пролег пояс защиты десантников, время от времени колыхались в мареве каски часовых. Тишина и покой. Полное умиротворение. Если не знать, что через две ночи боевики потащат через ущелье караван с оружием. Это если их ничто не спугнет. А спугнуть не должно. Поэтому надо сидеть и ждать, сидеть и ждать. Тихенько. Несмотря на выборы и рейтинги...

— И что делать будем? — стоял за спиной огнеметчик.

— Бриться, — потрогал щетину комроты.

Направился к артиллерийской гильзе, приспособленной под рукомойник, подбросил вверх гвоздь, служащий соском. Долго тер шею, — ее-то, собственно, и намылили. Зато вода, видимо, охладила пыл, и Ярыш дрогнул перед последствиями за свою дерзость. И вдогонку первому ответу обреченно добавил:

— Готовить роту к бою.

— А...

— Б. Взводных ко мне.

Упаковывал московского гостя в солдатскую амуницию Ярыш самолично. В конце, словно хомут в конской сбруе, с усилием затянул бронежилет на круглом животе политика.

— Но... там все нормально, все продумано? — вроде мимоходом, но пожелал лишний раз удостовериться в подготовленности операции Махонько.

— Вы видели донесения. Идут связники.

— Но точно сегодня?

— Моя разведка гарантирует с точностью Гидрометцентра.

Гость насторожился: это тупой армейский юмор или легкомысленность? Отыскал в закромах памяти байку:

— А во Франции местному Бюро погоды писатели присудили литературную премию за самые фантастические сюжеты.

— Наша погода — на два часа вперед. Потому без промаха. Примерьте-ка. — Старший лейтенант подал каску.

— А гранаты будут? — поняв, что отступления не планируется, поинтересовался Махонько. И не преминул щегольнуть знанием тайны, которую бойцы вслух перед боем вообще-то никогда не произносят: — На самоподрыв, ежели что...

Наверное, ему было приятно щекотать себе нервы, зная, какие указания по его безопасности ушли из Москвы. Ведь не дурак же командир терять пусть даже и маленькие, но звездочки. Сто раз должен подумать, прежде чем брать на операцию...

Ярыш вместо гранат распихал по карманам гостя перевязочные пакеты, сигнальные ракеты.

— Связники в силу своей значимости отстреливаются до последнего, так что документы, ценные вещи сдайте связисту.

И тут наконец Махонько дрогнул. По прилету он ничем не выказал своего беспокойства, кроме излишнего вороха анекдотов и баек про светскую жизнь. А направляясь перекорнуть пару часов в палатку связистов, даже доверительно склонился к сидевшему над картой ротному:

— Тут небольшая просьба. По возможности. Раз уж оружия не даете. Если вдруг будут раненые... С вашего позволения, так сказать... Вы уж дайте мне с ними сфотографироваться. Не мне нужно — для буклетов там, листовок. Эффект, так сказать, личного депутатского присутствия... Кто-то в Москве, конечно, сидит, а я вот к вам, к настоящим мужикам...

Надо отдать должное — сам застыдился своей просьбы и уткнулся в фотоаппарат. И во благо, потому что огнеметчик навалился на Ярыша и не дал тому встать и грохнуть табуретом об пол.

Сейчас, экипируя гостя и уловив его замешательство перед сдачей документов, ротный наконец испытал удовлетворение. Было бы, конечно, совсем здорово, если бы Махонько откровенно струсил и вообще отказался лететь. Пусть бы даже просто намекнул об этом — нашлась бы уважительная причина это сделать. Что вертолет, например, перегружен. Или разведданные не подтвердились. Но москвич, хотя и заколебал барабанной дробью пальцами по «броннику», отказываться не стал. Видать, деньги в Госдуме платят такие, что один раз можно и перетрусить...

В вертолете посадил гостя с краю, сам сел рядом, отсекая от солдат с их усмешками. Машина закачалась, набирая полную грудь воздуха, приподнялась и, набычившись, пошла вдоль ущелья. Свет в салоне и кабине погасили, и лишь лампочки подсветок еле теплились зеленоватыми, желтыми и красными огоньками. Махонько, вцепившись в металлическое сиденье, неотрывно смотрел на них, страшась уловить в их мерцании угрозу полету.

Летели около пятнадцати минут, после которых старший лейтенант кивнул вертолетчику — сажай, хватит жечь керосин.

А потом был стремительный бросок через горушку — и бой на зловещем фоне мертвого лунного города. С морем огня в темноте. «Ромашка», портативная рация на груди у комроты, не умолкала, но когда Махонько попытался записать эфир на диктофон, Ярыш отбил его ударом по руке — донесения секретные, лучше от греха подальше.

Зато, когда неподалеку раздались гранатные разрывы, эта же рука, только что ударившая, и пригнула к земле гостя. Ярыш спасал то ли его, то ли свои погоны, тем не менее этот жест Махонько благодарно отметил, даже уткнувшись носом в горную крошку.

Когда позволили поднять голову, перед ним и ротным стояли связанные два боевика в потрепанной одежде. Все же получилось. Взяли!

— Уходим! — прокричал в «Ромашку» Ярыш.

Засвистели, торопясь набрать подъемную мощь, вертолеты. Пленных, толкая автоматами в спину, погнали к ним первыми, следом, прикрывая собой добычу, попятились разведчики. Одного из боевиков уложили на пол «вертушки», практически под ноги Махонько, и тот не упустил возможности незаметно попинать его ботинком в бок — из-за тебя, сволочь, рисковали жизнью. Теперь бы только долететь обратно, только вернуться. И сразу на Москву. Успеть увидеть зависть в глазах коллег...

Улетал Махонько этими же «вертушками». Они терпеливо ждали, пока гость нафотографируется со всеми, сдаст амуницию и пересмотрит документы. Потом он еще какое-то время ходил среди солдат, толкался, давал всем закурить, подмигивал — мы это сделали! Ярыш, ожидая отлета, покуривал в сторонке и тоже легко улыбался. Он свою задачу выполнил — и волки сыты, и овцы целы.

Обняв всех, кого надо и не надо, Махонько припал грудью даже к вертолетчику, с которым предстояло лететь обратно.

— Будешь в Москве — обязательно ко мне, мы это дело отметим по-столичному, — посчитав бой лучшей проверкой братства и потому перейдя на «ты», последним подошел к Ярышу. — Возьми, — протянул визитку.

Ротный взял бумажку, одновременно кивнул летчику — увози быстрее. Нет проблем, улыбнулся тот и одним щелчком тумблера заставил вращаться лопасти. Вихрь от них выхватил у Ярыша листок, швырнул в сторону, в водоворот пыли и ветра.

— Куда уехал цирк, он был еще вчера, — пропел за спиной огнеметчик.

Лейтенант развязывал боевиков, и ротный подошел к ним, приобнял, извиняясь за пинки и зуботычины. Контрактники, игравшие роль связников, незлобливо отмахнулись: ради маскарада стоило и потерпеть. Ярыш оглядел всех участников шутовского боя:

— Всем забыть, что здесь было на самом деле. Командирам взводов — привести оружие к нормальному бою.

Разведчики, подхихикивая, выстроились в шеренгу. Начали откручивать со стволов компенсаторы для стрельбы холостыми патронами и представлять офицерам оружие к осмотру. Так воевать можно...

— Товарищ старший лейтенант, вас из штаба группировки, — подбежал связист, приглашая командира к рации.

Ярыш со спокойной душой направился к палатке.

— Да, вылетели, — сев на нары и стаскивая с ног ботинки, ответил на главный вопрос начальника разведки. — Нет-нет, можете передать, что вел себя геройски. Даже в атаку ходил. Конечно, в бронежилете и каске: как без страховки. Он фоток наделал, там сами все увидите, — подмигнул вошедшему огнеметчику: все прокатило. Однако тут же привстал, оступился о полуснятый ботинок и повалился обратно на нары. — Нет, я не буду... Все равно... Не могу...

— Лейтенант! — заорали в трубку так, что Ярыш отстранил ее от уха. И голос начальника разведки стал слышен и огнеметчику. — Я тебе приказываю: за проявленное мужество и героизм представить Махонько к ордену Мужества.

— Пишите сами, — бескровными губами прошептал Ярыш, но его услышали.

— Что-о? Я напишу! Но завтра... завтра ты сдашь роту новому командиру. А сам в ремонтные мастерские. Глотать соляру. Командиром взвода.

— Есть... — выдавил старший лейтенант. У него оставался шанс уточнить — «...писать представление». Но Ярыш сглотнул ком: — Есть сдать роту.

Бросил трубку. Потрогал щеку — зря брился, знал же, что не к добру перед боем прихорашиваться. Только бой-то затевался игрушечный...

Почувствовав, что стоит на полуснятом ботинке, дернул ногой так, что обувка улетела в угол.

— Так ты и сам сказал, что он действовал геройски, — попытался перевести все в шутку Шаменин, но осекся под тяжелым взглядом командира.

— Да если бы наших солдат так награждали, они бы у нас ордена уже на спине носили, — усмехнулся Ярыш.

— Но там же выборы...

— У нас здесь у каждого тоже свой выбор.

Босым вышел из палатки. Пока еще его разведчики, веселые и довольные ночной прогулкой, забросив на плечи пулеметы, словно косы, шли от вертолетной площадки к палаткам, похожим на стожки сена. Настоящая косьба начнется для них в другое время и в другом месте. «Коси, коса, пока роса. Роса долой — коса домой...»

Круговыми движениями по часовой стрелке, как учили не имеющие достаточных лекарств батальонные медики, провел по груди и животу, успокаивая резь от разыгравшегося гастрита. Может, и впрямь он появляется не от пищи, а от нервов? Зато теперь можно и в госпиталь лечь — из ремроты можно отлучаться, там спокойно...

Со стороны мертвого города начинал заниматься рассвет. Солнце по закону востока всегда вставало над каменными склепами, но сейчас это почему-то показалось старшему лейтенанту плохим предзнаменованием. Беря на себя грех за потревоженный покой обитателей Города, шепотом попросил прощения у каменных изваяний:

— Ради живых...

И впервые за службу — может, потому, что, босой и без оружия, сам был абсолютно беззащитен, — пронзительно почувствовал страх за своих подчиненных. Сейчас, еще все живые, они шли к своим постелям, к своим прерванным снам, к своим иконкам. Кто поведет их в бой завтра? Все ли вернутся?

Поднял взгляд в просветленное небо. Не зная молитв и не привыкший креститься, он просто попросил у него удачи своим разведчикам. Признавая, что дела земные вершатся под ним, под небом.