Лето в декабре

Последний май ветерана

Владимиру Кострову

Мальчик слушает пчелу,
точно учит слово «мед»…
Пот у деда по челу:
мед плюс годы — как помет.

Видно, скоро скажут «был» —
хуже, если промолчат…
Кто не путал «пыль» и «пыл»,
различит огонь и чад.

Языком лизнет свеча
темень, дабы свет беречь:
и могилы не молчат,
и трава — все та же речь.

И мальчонкино «уа»,
и волчонкино «ау» —
тоже Божии слова
с тайным смыслом наяву!

И пока поет пчела,
и волчонок воем прав, —
вновь природа зачала,
снова смерть весной поправ.

20 лет навстречу

Н.Л.

Ждала меня женщина 20 лет,
будто Аполлон я или атлет —
исчезали страны, менялась власть,
ждала меня женщина — заждалась.

Отогнав охотников и ворон —
после двух родительских похорон, —
ждала меня женщина — дождалась:
нежная жень-шеньщина, твоя власть!

Из цикла «Хождение ступенями востока»

Лето в декабре

Дал Бог нам лета в декабре,
продлив кредит тепла и воли.
Уют в роскошной конуре
и полное кораллов море.

Заглядывают три страны*
глазами башен в наши окна.
А горы строгие стройны,
как божеских одежд волокна.

Пустыня вечная, как Бог.
И что бы с миром ни случилось,
но у Него тут получилось:
никто из нас не одинок.

Молитва в Гефсиманском саду

Да минует меня чаша сия;
Впрочем, не как Я хочу, но как Ты.
Евангелие от Матфея

Иерусалим, не пересоли
море Мертвое.
Не пересласти, Иерусалим,
горе горькое.

Средь твоих олив я в твоей горсти —
на ладони весь,
Гефсиманский сад, дай мне дорасти
до твоих небес.

Веткой прошепчи то, что Он сказал —
без посредников:
вся Земля — Его поднебесный зал
для наследников.

Не как я хочу, но всегда — как Ты:
вовсе не как я!
В киевских холмах есть твои черты,
Гефсимания.

ХХI век, не пересоли
море Мертвое.
Не пересласти, Иерусалим,
чашу горькую.
Синай — Иерусалим

Опыт шепота

Человеку дано слышать не все частоты,
а лишь 20 процентов звуков вокруг…
Из газет

Самое главное на Земле
говорится шепотом:
если миру выпадет стыть в золе —
от пренебреженья подобным опытом!

Как бы человечество ни трясло —
две нехватки: шепота или слуха!..
Даже если шепот слышнее слез,
редко частотой совпадает с ухом.

Самый трудный этот язык учу
сорок лет пустынных без вычета —
я уже почти что шепчу,
небо точно по Брайлю вычитав.

…Встанешь тихим ангелом за плечом,
разливанная радость вещая,
и на донце сердца щемит — о чем? —
жажда шепота человечьего.

Вдогонку за летом

Алексею Зараховичу

Дай, кассирша, четыре билета.
если трое других не придут,
сам уеду на краешек лета —
видеть солнца бесхитростный труд.

Проводник, не сели мне случайных
заполнителей смысла в купе:
сам себе и стакан я, и чайник,
и учитель, как боли терпеть

и любить этот промельк пространства,
чтоб и сердце стучало, как встарь —
как любил государь государство
и как поп — свой алтарь!

Если троица та не отстала,
а скорей по пути меня ждет —
я пойму: по свече в три накала,
я умею читать этот код.

Из цикла «Кириллица киевских улиц»

Зима приземлилась

Зима приближается. Сызнова…
Борис Пастернак

Зима приземлилась — так рано, что жутко,
а думали — все только лепет и блеф:
летали и таяли хлопья, как шутки,
как лепет кокетки, впотьмах осмелев,

но, плавно лавируя в ночь, приземлилась,
и куполом бел — в пол-Земли — парашют.
Кто ждал в ноябре эту скользкую милость?
Как мир молодит эта милая жуть!

Вот так обелить нашу серость до срока!
И только с верхушек заснеженных ив
спускаются ветки, как желтые стропы.
Яснеет пейзаж. Застывает мотив.

Планирует в снег пара листьев устало —
две птицы, что больше уже не взлетят.
Покоится осень под снежным завалом.
И стынет в снегу искупавшийся взгляд.

Сторож

Разве я сторож брату моему?
Ветхий Завет

Шагами вымокшую тьму
прошив по улочкам горбатым,
я вдруг пойму: я сторож брату,
я сторож брату моему,

который княжит надо мной,
каштанами давая плату,
мой первородный брат родной!..
Я запоздалый сторож брату:

он старше библий на Руси
и сам как Библия живая,
где Днепр, как рана ножевая,
струится память оросить.

Я за него не умирал,
а он за всех горел и падал,
и тыщи душ своих терял,
и правды прах он в землю прятал.

Не потому ль росли холмы,
где нимбы фонарей в сиянье
нас допускают к покаянью,
пока, прохожий, живы мы?

Из цикла «Память ирпенская»

Молодой специалист

Ученикам Ирпенской СШ № 2 начала 1980-х

До утра, до очуменья,
хоть совсем испепелись:
проверяю сочиненья,
молодой специалист.

Два десятых, два девятых —
каждый класс по сорок два
лоботряса, виноватых
в том, что пухнет голова.

И к рассвету все небрежней —
не затем, что неуют,
и в Кремле хворает Брежнев:
строфы голову клюют.

Ирпе-нюни ирпе-няни…
Но рассеянный русист
с Достоевским сходит в баню
и с Толстым распишет вист.

Про моливень и счастливень
почитает школярам,
даже речке, старой сливе,
птицам, лесу и ярам…

…Все сошлось — без сожаленья.
Жаль, творятся с этих пор
там уже не сочиненья —
Творы!* Воры… Оры… Ор!..