Мельница Кудимыча

1

От церкви, увенчанной крестом с лежащим под ним полумесяцем, дорога уходит вниз, глубоко разрезая зеленый косогор. Напротив дома, где я очутился рано поутру, стоит на горделивой высотке другой, кирпичный, как бы сказали в старое время, о четырех окнах, принакрытый тенью столетней липы.

— Его мой дед и его брат строили, а по окончании, в девятьсот четырнадцатом году, тянули жребий, чьей семье там жить… Вышло, что семье брата, — рассказывает Георгий Михайлович, хозяин, подкрепляя слова плавными жестами.

— И что же… ни зависти, ни вражды не завелось по такому поводу?

— Не завелось. Они-то братья настоящие были, что и говорить… Да! — Спохватывается хозяин. — Вы про дорогу эту спрашивали… Она, мол, как ров, улицу разделила… Отвечаю: дорога эта государевой называлась, а вела она прямиком в Александровскую слободу, где Иван Грозный в опричную пору жил да правил. А внизу, под горкой, гать через болото лежала. Болото по-старинному слотом называлось, потому и село наше Слотино. Все, как говорится, законно.

— Да вы угощайтесь, не стесняйтесь!.. Я еще чайку подолью, — хлопочет у стола хозяйка, Наталья Николаевна.

Но нетерпение, подогретое оживленным рассказом Михалыча (как он для простоты общения попросил себя называть), охватило, вижу, и моего спутника, Алексея, хотя, может быть, он слышит рассказ не впервые, как-никак сослуживцы, да и семьями встречаются. Он уже нервно вертит в руках пачку сигарет и поглядывает на свои часы. А спутник мой, пожалуй, прав: пора бы нам отправиться в дорогу, к древней запруде, пока не разыгралось солнце, а то ведь обещана жара за тридцать…

— …и не понравилось такое дело царю, — заканчивает свое повествование Михалыч. — Под боком, можно сказать, ведун обретается — мельник Кудимыч. Какие-то люди вокруг вертятся; и пешие, и конные, и с телегами… И отправил он на водяную мельницу опричников, поглядите, мол, зорко, что там творится, не плетутся ли против него, государя, какие козни… «Князя Серебряного», наверное, читали и знаете о том…

2

Доверившись начертанной на листе синей бумаги схеме, мы выехали на знакомое шоссе и через несколько километров свернули в Малинники. У плотины огромного пруда, окаймленного сосновым бором, наша машина уперлась в шлагбаум с висячим замком. Вместо ответа на вопрос, как проехать все-таки в лес, в Кулишки, тракторист, чинивший на обочине своего колесного кормильца, махнул в сторону деревенской улицы, мол, шагайте туда, потом он все-таки оторвался от дела, выпрямился и, коротко рассмотрев нас, громко сказал, что надо обратиться к хозяйке дома с голубыми наличниками, уж она-то знает, у кого хранится ключ.

Миловидная ясноглазая женщина, открывшая калитку, объяснила нам, что с некоторых пор Кулишки — владение известного банка, что в лесу организовано охотничье хозяйство, что сбор грибов и ягод, согласно закону, всем желающим конечно же разрешен, а вот проезд туда на личном транспорте запрещен, дабы не было браконьерам соблазна поохотиться втихую да вывезти из леса добычу — кабана, к примеру. Да, туда, за пруд, ездит на поля техника местной агрофирмы, но с ведома людей из банка. А вам, раз вы журналисты, следует списаться по электронной почте с владельцем охотхозяйства и получить соответствующее разрешение и сопровождение — егеря.

— Ну, что?.. — сказал Алексей. — Восвояси? Про все забудем? Или, выждав, завтра рано поутру, по прохладце одолеем пешим ходом несколько километров?

3

И вот мы снова в утренних Малинниках.

За плотиной дорога переходила в широкую просеку, на которой свободно уместились и высоковольтная ЛЭП, и уходящее куда-то далеко вперед коротко стриженное поле.

«Кар-р-р!..» — поприветствовал пришельцев ворон, примостившийся на растопыренной металлической опоре.

— И ты будь здоров, черныш! — махнул ему Алексей, не убавляя шага.

Мой спутник, как, впрочем, и я, не чурается ходьбы да и вообще любого перемещения в пространстве. Куда только не отправлялись мы — пешком ли, на колесах ли, — влекомые любопытством! Ближний и дальний окрестный мир давал и дает повод оставить привычный уют летнего дома и устремиться в неведомую глушь, чтобы увидеть или услышать нечто из ряда вон выходящее. И есть у нас негласный, сам собой родившийся уговор: увиденное и услышанное впитывать молча.

Глинистая полевая дорога, проложенная сельскохозяйственной техникой, была местами густо ископычена; видно, после недавнего дождя вовсю шастали туда-сюда под покровом ночи стада кабанов да лоси. Сейчас эта живность наверняка отлеживалась в прохладных глубинах леса, а мы, беспокойные, брели и брели неторопливым шагом среди знойной июльской тишины, поглядывая по сторонам да на кружащего ястреба.

Брели мы вольно, беззаботно, и яркое летнее утро к тому располагало. Но примерно с середины пути я почувствовал чей-то пригляд за нами; были ли это настороженно следящие человечьи, звериные или птичьи (кроме тех, ястребиных) глаза, сказать трудно, вернее, даже невозможно, но я чуял левой стороной тела — щекой, шеей, обнаженной до локтя рукой — некий невесомый сквознячок; вначале я принял его первое прикосновение за пушинку, тронувшую лицо, и попытался ее смахнуть, но ничего не вышло…

Алексей спросил меня о чем-то замысловатом, и я, обстоятельно отвечая, отвлекся от назревающей тревоги.

В конце концов дорога привела нас на угол огороженного с трех сторон клеверного поля. Четвертая же сторона открывала вид на какое-то селение, светлевшее близ елового бора.

— Так-так-так-так… — Мой спутник запустил два пальца в нагрудный карман рубашки и выудил свернутый вчетверо синий лист бумаги. — Что нам говорит схема? — Палец Алексея, прочертив полукруг, уперся в черную надпись. — А схема говорит, что мы стоим на Ваганьковском поле. Понял?

— Конечно. И это, согласись, чуточку лучше, чем на Ваганьковском кладбище…

— Так-так-так-так… Вот, рядом, край леса… Впереди, за полем, видна над макушками старая, как говорил Михалыч, бериевская ЛЭП. Значит, нам нужно идти через поле к тому лесу под углом тридцать градусов. Так говорит схема.

Я тоже глянул на развернутый лист; у левого края значилось начертанное рукой Михалыча: «Бобров враг» (то есть овраг — по-старинному; привыкли же москвичи к улице с названием Сивцев Вражек). А правее — кружок с двумя большими буквами в нем: МК. МК — мельница Кудимыча.

За спиной разнесся неожиданный в безветренном разливе зноя шум. Будто пролетел краем опушки внезапный вихрь, разом, резко встряхнув дремавшие кусты…

Обернулись. Но никого и ничего…

— Как пить дать куропатки… — уверенно сказал Алексей. — Живут тут как у Христа за пазухой: еды вдоволь, охотникам небось не до них, им-то зверь по большей части нужен, — словом, тишь да гладь…

Когда немалая ширь клеверного поля осталась позади, мы остановились у той части леса, где затаились следы водяной мельницы седовласого ведуна. Тут нас и настиг вовремя второй звонок Михалыча (первый был в Малинниках).

— И что вы видите, братцы, перед собой? — прогудел в ухо наш наводчик.

— Подлесок вроде бы… А дальше, за ним, березы, потом — ели...

— Вроде бы все правильно… А слева, где лес круто изгибается, опора старой ЛЭП видна?

— Видна.

— И сколько до нее?

— С километр будет, пожалуй.

— В точку, можно сказать, вышли. Рыскайте, найдете.

Протиснувшись сквозь заросли иван-чая и крапивы, спустились в сырую ложбину и, петляя в ольшанике, начали выбираться в березняк.

Выбрались. Остановились. Огляделись.

Куда — дальше?

— Предлагаю: один идет синусоидой налево, другой — таким же Макаром направо, а встречаемся здесь, у сухостойного дерева, через сорок минут. — Алексей — бывший кадровый офицер, и тут уж, мне кажется, не поспоришь ни с «синусоидой», ни с «предлагаю». — Или ты против? — смягчается Алексей.

— Нет-нет! Я — за.

Минут через сорок мы пришли, как было условлено, к сухостойному дереву и, встретившись глазами, поняли друг друга без слов: неудача.

После недолгого отдыха я предложил расширить круг поиска, углубляясь в ельник. Другого выхода не было: не сдаваться же вот так, сразу?

Когда же оба выбрели на просеку, по которой шагали неведомо откуда и неведомо куда опоры старой ЛЭП, стало ясно, что надо поворачивать обратно, в сторону поля, так как наш наводчик устно предупреждал: просеку пересекать не следует, она в стороне от цели поиска, в ее дальнем тылу.

Шли обратно, нарочно замысловато петляя, жадно глядя направо и налево. Останавливались. Крутили туда-сюда головой. Но тщетно…

И вот уже за спиной заросли крапивы и иван-чая, мы вышли на ополье, на волю.

— Сдаешься? — не поднимая головы, спросил Алексей.

— И не подумаю…

— Ну, тогда давай закурим и пойдем тихонечко, но не наискосок пойдем, а прохладным путем, вдоль леса. Пусть подольше, да ничего… Согласен?

Лес будто вымер — ни птицы, ни зверя. И только на подходе к дороге, у охотничьей вышки, треснул сушняк и метнулся в кусты полосатый подсвинок, видно, приходил подкормиться на привычное место. Я вспомнил виденные в лесу корявые кабаньи тропы; может, у них есть поблизости водопой?

Увидев два невеселых лица, Михалыч тут же поспешил приободрить: не робейте, ребята, в следующий раз повезу вас на своем внедорожнике окольным путем, более долгим, чтобы пробраться в Кулишки с другой стороны. Он сам, да, он сам проведет нас к мельнице.

4

Следующий раз выпал на субботу, когда Алексей и Михалыч были свободны.

Выбравшись из Слотина на внедорожнике «ниссан», мы устремились по шоссе в сторону соседней области. Вот миновали реку Молокчу… Вот свернули на асфальтовую однополоску, ведущую вдоль ограниченного металлическим забором леса… В одном месте резко притормозили: посреди дороги сидел большелапый лисенок, а поскольку он и не собирался уступать путь машине, пришлось его объехать. Тут мы оживились, заулыбались, и Алексей к месту вспомнил, что дней десять назад видел похожую картину: молодое рыжехвостое существо неспешно пересекало довольно плотный поток машин у Сергиева Посада…

— Не от храбрости они ведут себя так — от глупости… Молоденькие еще, опаски не знают, — подытожил наши впечатления Михалыч.

И вот мы уже сворачиваем на просторную дорогу и едем, едем среди полей до известного водителю указателя и там потихоньку спускаемся на проселок. Михалыч протягивает Алексею карту, и тот, вглядевшись, кивает: все в порядке. Миновав село с осанистым храмом стародавней постройки, медленно продвигаемся по разбитой дороге к соседней деревеньке. Сама деревенька эта нам ни к чему, а вот высота, на которой она расположилась, может сослужить службу. В тени кленовой аллеи наш вожатый разворачивает закутанную в легкое одеяло подзорную трубу, примащивает ее на крыше салона и припадает глазом к окуляру.

— Порядочек! — поднимает голову Михалыч. — Будем ориентироваться по старой ЛЭП. Можете ею полюбоваться… А теперь будем двигать обратно. Смотрите оба в оба, нам нужен сверток, то есть поворот, направо, к лесной дороге, она-то и приведет к тому месту, где вы были. Уразумели?

Малозаметный сверток направо скоро удалось обнаружить, и травянистая дорога увлекла наши колеса к густому ельнику, где маячили опоры нужной нам ЛЭП. Но приподнятое настроение слегка омрачилось; впереди чернела глубокая извилистая колея; можно было догадаться, что весной в чаще поработали бензопилы и топоры, ну а это — грубые следы их лесовозов…

Алексей удалился в сторону ельника, на разведку. Показавшись через пяток минут на опушке, он безнадежно махнул рукой… Стало быть, и обочиной внедорожник не проберется; видимо, кустарник и деревья притиснулись к колее, смахивающей на две канавы.

— Все ясно, — сказал Михалыч и медленно вытер платком лоб и шею. — Все ясно, — повторил он. — Едем в Малинники, к плотине. Я пойду с вами.

— А нога?

— А что нога?.. Дохромаю как-нибудь. А когда мне, Алексей Алексеевич, сделаешь новую, железную ногу — военный инженер все-таки! — буду с вами в любые дебри ходить.

— Ну, гляди, Михалыч…

— Гляжу.

5

Та же приглушающая звук шагов трава-мурава на окостеневшей и выцветшей под палящим солнцем глине, тот же рисующий в поднебесье широкие круги ястреб, тот же оглушающий поток зноя… Но теперь мы идем втроем, и ни мне, и ни Алексею не до прошлых меланхоличных раздумий в пути. Наш бывший «телефонный наводчик», а ныне реальный вожатый продолжает начатый еще неделю назад рассказ об отце и деде, о святом источнике близ его родного Слотина, о Царском пруде, дно которого вымощено изразцами… О себе же — ни слова. А рассказывает он живо, с чувством, помогая словам движениями рук, вскидыванием головы, напором груди, да еще успевая при этом похохатывать: что же, мол, порою выделывал предок… Ах, как торопился Мишка, его отец, на войну!.. А вот Михаил, бывалый боец, лежит в сорок пятом на жестких корневищах сосны и смотрит во все глаза, как и его товарищи, на город-крепость Кенигсберг и не может понять, как прорваться им через орудийный огонь несокрушимых дотов и жалящие свинцовые струи понатыканных там и сям дзотов?.. А вот его отец идет с товарищами к командиру и просит: уймите, товарищ капитан, гада, мол, подходит к пленным и начинает бить смертным боем, не дело же это, товарищ капитан!.. Стали разбираться, и оказалось, что «мститель» перевертыш, бывший бандеровец… Такие были, братцы, дела…

Время от времени мы останавливаемся и отдыхаем. Надо поберечь Михалыча… Я украдкой смахиваю с лица пот, Алексей, вижу, тоже… Хотя и одеты вроде по погоде: светлые рубашки с короткими рукавами, шорты, на ногах — сандалии. А наш спутник? Мужицкая видна порода! Обут в ботинки, одет в темную байковую рубаху с длинными рукавами, поверх нее — жилет, застегнутый на «молнию», спортивные штаны с плотно обхватывающими щиколотки резинками… И хоть бы что ему! Все рассказывает, все похохатывает… А ведь разумно он нарядился! В лес человек собрался, где в достатке и комаров, и слепней, и оводов. А под ногами — сучки, сухие ветки, иголки хвои…

— Ах-ха-а!.. — вздохнул, глядя из-под руки на другую сторону Ваганьковского поля, Михалыч. — Чудеса-а… А где же подлесок? Подлеска нет!

— Как нет? Мы же проходили вдвоем через него. Потом искали запруду в березняке, а потом двинулись дальше, в ельник…

— Да тот подлесок, знаешь, какой был? Широкий, почти вон дотуда… Значит, это еще бывший совхоз его распахал да прибавил к пашне… Значит, так: держим путь вон на ту высокую березу. Дружно вперед!

В двух десятках шагов от клеверного поля, движение по которому нас изрядно вымотало, Михалыч жестом остановил наш иссякающий порыв и кивком указал на знакомую сырую ложбину:

— Вот где-то здесь — правее или левее — и находится запруда мельничная. А это — русло бывшей речки. Разбредаемся, ищем!

Михалыча (по понятной причине) мы оставили для ближнего, так сказать, поиска, а сами пошагали в разные стороны.

— Метров на сто пятьдесят… дальше не уходите! Она где-то здесь…

Когда я обходил поваленную замшелую березу, меня окликнули. Я остановился и прислушался. Зов повторился. Пришлось скоренько выбираться на ополье и направиться на раскатистый звук голоса…

6

Пытаясь уснуть, я невольно возвращался памятью, может, в третий, а может, в пятый раз из ночной оглушающей тишины бревенчатого дома на простор прожитого летнего дня, к увиденному и услышанному…

…Лицо Алексея издалека показалось мне бледным и размытым, словно он стоял в облачке дрожащего марева. Он вяло махнул рукой, мол, шагай сюда… Когда я очутился рядом, в тени раскидистого куста, то понял, что апатия, казалось ни с того ни с сего овладевшая моим товарищем, совершенно напускная; она прикрывала радостное возбуждение: пальцы подрагивали, глаза блестели…

«Нашли!» — понял я и, уже не оглядываясь по сторонам, двинулся вслед за Алексеем.

— Вот и пришли…

У неровного ряда старых берез стоял, поникнув разлохмаченной головой, наш вожатый и одновременно покачивал взад-вперед обмякшими руками. В полушаге от него начиналась обширная ямища, одним полукруглым боком уходящая в заросшую мелким осинником ложбину, а другим ограниченная затравенелой запрудой, утыканной слабосильными кустиками дикой малины.

Я подошел к древней запруде, где некогда стояла крепкая, потемневшая от ненастий мельница с двумя… нет, пожалуй, с одним поставом (жерновом), окруженная ровным шумом падающей воды…

— Братцы мои… — Михалыч остановил живые маятники рук и вскинул голову. Глаза его сияли, знакомая улыбка вновь украшала лицо. — А вы, должно, засомневались в правде сочинения Алексея Константиновича, графа Толстого, любителя богатырской борьбы с медведем в брянской усадьбе Красный Рог? Сомневались? Было дело, а? Да и меня небось успели записать в придумщики?

— И не думали…

— И не сомневались…

Дно бывшего здесь четыре века назад водоема было усеяно какими-то влажными впадинами… Ах, вон оно что, сообразил я, выходит, что, кроме прочего, мы обнаружили место приема кабаньим стадом грязевых ванн! И вот почему в глубине леса у выбитых копытами троп встречались чумазые (где по колено, где повыше) стволы деревьев: стадо вытирало о них свои бока и спины…

«Зачем, зачем вы пришли сюда?» — услышал я глуховатый шепот. И хотя я человек не самого робкого десятка, от этого внезапно зазвучавшего во мне голоса стало как-то не по себе. Я взглянул на своих спутников. Они что-то увлеченно обсуждали.

«Зачем, зачем мы пришли сюда? — подумал я. — Зря ли нарушили покой этого места?»

Я невольно повел головой налево и замер. Под согнутой в дугу молодой осиной стоял седой старик в белой рубахе; в опущенных руках он держал большой деревянный ковш, усыпанный белой пыльцой…

Мое тело само собой напряглось, взгляд прильнул к лицу белоголового старика, ища его глаза. Но они либо были опущены долу, либо… Я на миг опустил веки, а когда снова поднял их, никакого старика под согнутой осиной не увидел; на его месте одиноко белел сломанный бурей ствол березы...

Шума мотора я не услышал, только мутное пятно света проползло по оконной занавеске и пропало в глубине темноты. Сосед… Не желая маяться часами в дорожных заторах накануне выходных, он ездит из Москвы ночами. С ветерком. А днем, выспавшись, сосед непременно заглянет в гости и непременно расспросит о поиске следов водяной мельницы. Алексей, ясное дело, ответит ему скупо, да и я, пожалуй, тоже. Рассказывать о затаившейся в Кулишках древней запруде еще рано.

Да, а что, кстати, чувствовали бы мы, если бы Кулишки показали кукиш?

Я бы, к примеру, удивился, что Алексей изменил своей основательности и с ходу поверил самодеятельному краеведу. Еще бы я пожалел о потерянном времени, о том, что оторвал себя от дела. Остальные мелочи, как-то: скитания в часы нещадного зноя, усталость, жажду и прочее, — не принял бы в счет, поскольку это, как подсказывает опыт, скоро и прочно забывается.

Зная Алексея в действии и созерцании, могу наверняка предположить вот что. Заложив руки за спину, он произнес бы для ушей Михалыча короткую, негромкую, но весьма энергичную речь, обидевшись и за меня. И это несмотря на то, что они товарищи по работе, что они знакомы семьями и так далее.

А наш наводчик и вожатый?.. Михалыч (если исходить из того, как я понял и почувствовал его) корил бы себя за то и за сё, но прежде всего за неподготовленность нашего поиска.

Переживала бы за неуспех предприятия, за всех нас троих и приветливо-сердечная жена хозяина.

Капельку бы пожалела (никому о том не говоря) расстроенных искателей и молоденькая их невестка, угостившая нас в жару холодным квасом.

И вот еще о чем подумал я в ночной тишине.

Одни ли мы увлечены поиском следов былого? Сколько их, беспокойных искателей? Число их неведомо. Но их много. Ах, время-времечко!.. Оно людскими же руками стирало зримое и слышимое: ширились и ширились поля, меняли свои очертания леса, зарастали одни дороги, торились другие, возвышенности лишались ветряных мельниц и церквей с рослыми звонницами… А звонницы, устоявшие, лишались голоса… Окрестный мир менялся, становился неузнаваемым для живших в нем прежде…

«Зачем, зачем вы пришли сюда? — вспомнил я тот негромкий шепот. — Разве у вас нет своей жизни?»

«Мы пришли сюда за… Мы пришли за памятью. Нам нужно удостовериться в былом житье».

Как будто у нас не было своего.

7

Полусонный, я вышел, щурясь от обилия дневного света, в сад.

— Привет!

Я поднял голову и увидел выглядывающего из своей мансарды Дмитрия, приехавшего ночью из Москвы.

— А где Алексей?

— Дома, наверное.

— Я сейчас приду! — Сосед приветливо помахал обеими руками и скрылся в темном квадрате открытого настежь окна.