И Африка тоже нужна...

Это сегодня никого не озадачишь поездками в страны Африки. Египет, Марокко, Тунис — вчера еще казавшиеся диковинными, экзотическими, недосягаемыми, они стремительно превратились почти что в наши народные курорты и здравницы. Недавно было не так...

Район моего детства вовсе не отличался элитностью, но и у нас, в ближайшем Измайлове, встречались счастливцы, побывавшие на притягательном для светлого советского человека Черном континенте. В частности, и в нашем подъезде жила семья, работавшая в Алжире, а через подъезд находилась квартира, занимаемая родителями и сыновьями дипломата, несущего консульские обязанности в Танзании и Кении. Оба консульских сына не избежали завидной участи периодического пребывания на чужбине — и потому, видно, в отличие от остальных мальчишек двора, выделялись некоторым высокомерием. Все мы приятельствовали — детство... Однако и на тех братьев, и на паренька из соседних домов, бывавшего с родителями в Конго, взирали как на небожителей. Вместе с тем наши советские специалисты тогда имели куда как меньшую возможность посетить принадлежащие Испании Канарские острова, чем, к примеру, поработать на африканских Островах Зеленого Мыса. Испания — член НАТО. Острова Зеленого Мыса, Кабо-Верде, — дружественная нам республика, взявшая вслед за освобождением от португальской зависимости курс на так называемую социалистическую ориентацию. Что ж, освобождение от колониальных пут с последующей нашей помощью привело к тому, что едва ли не четверть всех африканских государств к 1970–1980 годам поставили перед собой цель — построение социализма. «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна» — теперь данные рифмические слова потребовали явной коррекции: «И Африка тоже нужна». Да, Африка потянулась к Союзу. Советский Союз — к Африке. Наиболее близкие отношения в «застойные» годы выстроились с народно-демократическими режимами Эфиопии, Анголы, Мозамбика, Зимбабве, Ливии. Мы ждали положительного разрешения (в нашу сторону) бесконечных вооруженных столкновений в Намибии и Чаде. Набирая положительные очки в противодействии пресловутому империализму, мы снабжали, строили, учили, лечили, списывали миллиардные долги. Мы выручали, вооружали, защищали, надеялись. Все рухнуло в одночасье. Мы просчитались и проиграли. Не выдержали борьбы систем, войны идеологий. И тем не менее связи России с Африкой советской эпохой не ограничились. Африка долго представлялась экзотикой, но, несмотря ни на что, в какие-то ее части наш люд умудрялся проникнуть и до Октябрьской революции, и по ее свершении. И здесь речь не о профессиональных путешественниках — прежде всего разговор о творческих знаменитостях...

Что влекло их к «темному» континенту? Иные восторгались красками неба, дивной растительностью, ярким солнечным светом и прелестями теплых вод. Другие питали воображение уличными сценками, базарами и бытом вообще. А кто-то оказывался здесь проездом в Святую землю, оставляя в веках работы с именами африканских топонимов. Так, отправляясь в Палестину, в Египет прибыл В.Поленов, четыре дня проведя в Александрии, а затем перебравшись в Каир. Много писал. Писали и прибывшие сюда братья Чернецовы: один из них, Григорий, увековечил «Разлив Нила». Ну а ездивший и в Палестину, и в Египет Н.Ярошенко данное странствие счел наилучшим в жизни. Судя по всему, приглянулся древний Египет и М.Сарьяну: «Египетская ночь», работа 1912 года написания, хранится нынче в Вятском художественном музее. К слову говоря, посещенный армянином Сарьяном Египет от многих прочих африканских стран отличался пестротой национального состава — особенно в крупных и портовых городах, где селились армяне, греки, адыги, черкесы, евреи. Не секрет: одну из юдолей человеческих цивилизаций издревле пытались покорить римляне, эллины, ассирийцы, турки, британцы. Вслед за революцией 1952 года и приходом к власти правительства Насера, взявшего курс на сближение с СССР, Египет — не без нашей помощи и участия — несколько раз воевал с соседним Израилем. При Насере эта страна объединилась с Сирией, но унии хватило на три года. А по скоропостижной смерти Абделя Насера, вызывающей подозрение, Египет и вовсе совершил политический кульбит, развернувшись в сторону государств Запада. И все же он и по сей день не уступает лидерства в арабском мире, хотя среди титульного мусульманского арабского населения большое значение внутри страны имеют христиане-копты, которых, по разным оценкам, насчитывается от 6 до 20 миллионов. Считается, будто сам апостол-евангелист Марк насаждал христианское учение между коптами. Правда, восприняли они то учение не в духе постановлений Святых Отцов Вселенских Соборов и потому евхаристического общения с Православными Церквами у коптов не существует. Тем не менее, будучи в свое время с супругой проездом через Тунис и Египет к Иерусалиму, коптские богослужения посетил наш поэт-символист Андрей Белый, личность многогранная, многозначительная и недооцененная.

Как известно, многие годы его связаны с родительской квартирой на Арбате, в которой нынче устроен музей, а некогда туда были вхожи прославленные отечественные ученые, актеры, литераторы. Бывали и художники: Грабарь, Борисов-Мусатов, Переплётчиков, Середин. Любопытно, что приходивший сюда К.Маковский писал мать поэта, лицо которой позднее вошло в окончательный вариант картины «Невеста на свадебном пире». Другое полотно К.Маковского — «На улицах Каира» — сегодня хранится в Воронежском музее имени Крамского. Да, и «передвижнику» Константину Егоровичу довелось побывать на каирских улочках. А вообще, он появился на свет в Замоскворечье, учился у Мокрицкого и Зарянко в училище живописи, ваяния и зодчества, а затем в Императорской академии художеств. Вслед за поездками в Сербию и Египет Маковский как-то удачно и прочно вошел в моду, стал близок ко двору, учил и писал членов царской семьи и выбился в когорту наиболее обеспеченных русских художников. Участвуя во Всемирной Парижской выставке, Маковский получил Большую золотую медаль, что лишь упрочило его статус. Помимо тонких жанровых и монументальных исторических полотен, Константин Егорович создал множество салонных портретов, а чуть ли не финальной его работой стала картина «Трапезная у Троице-Сергия». Увы, в конце жизни художник страдал слабоумием, да и завершил свои дни трагически: экипаж столкнулся с трамваем, ехавший в нем Маковский выпал на мостовую, ударился головой и... Похоронили в Невской лавре, но и могила впоследствии как-то затерялась. Странно... Земная слава, воспламенившаяся после египетского путешествия, оказалась прелюдией недоброго финала — все будто соответствовало словам мудрого египетского пустынножителя преподобного Нила Синайского: «Не желай, чтобы то, что тебя касается, было так, как тебе кажется лучшим. Но — как Богу угодно...» Впрочем, кто же из людей творческих, амбициозных, знающих себе цену откажется от прижизненного фавора. А вот и нет — такие были: причем из наших, отечественных. И также известным образом связанных с Африкой, Египтом. Кто? Владимир Соловьёв, к примеру...

Внук священника, сын знаменитого историка, он не имел ни семьи, ни личного угла и земные дни завершил в имении Узкое, у близких ему Трубецких. Материальные ценности, деньги, почет — они Соловьёва интересовали мало. Почти все, что им зарабатывалось, им же и раздавалось. Исповедуя жизненный аскетизм, духовником своим он избрал знаменитого старца Варнаву, не раз помышлял принять монашество, но мало-помалу пришел к убеждению, что приспело такое время, когда избегать мира не следует, а, напротив, стоит идти в мир и его изменять. Шествуя к данной мысли, Соловьёв вдруг увлекался спиритизмом, вдруг склонялся к атеизму, а то искал себя в католичестве. Он учился в Московском университете и Духовной академии, преподавал на Высших женских курсах, занимался богословием и философией, сочинял пьесы, стихи. А еще с раннего детства преследовали его вещие сны и приходившие в них видения. Он и расценивал сны как «окна в иной мир». Однажды в Лондоне ему был сон, призвавший внутренним голосом: «В Египте будь!» И он сорвался в Каир, часть пути преодолевая пешком сквозь пустыню, где был ограблен бедуинами. Египет же, всего скорее, приманил мятущегося Соловьёва огромным духовным опытом великих отшельников — пустынножителей. Одним из тех был поминаемый выше Нил Синайский, происходивший из знатной семьи и даже достигший степени префекта столицы. И с царем на короткой ноге, что не мешало укорять монарха в несправедливостях к Иоанну Златоусту, учеником коего Нил являлся с юности. Тем не менее он женился, имел детей, но позже, по согласию с супругой, удалился в Синайскую пустыню. Вдвоем с сыном Нил ископал пещеру и жил в ней в течение 60 лет. Ничто не смутило его: ни набеги аравийских кочевников, пленивших сына, ни жара, ни скудость воды и питания. Однако от общения с людьми преподобный не отказывался: «Подвизайся не молиться против кого-либо в молитве своей, чтобы не разрушать то, что созидаешь, делая молитвой омерзительной», — разве не мудро? Или так: «Отрешившись от плоти и души, живи умом. Ведь молитва есть конечное достоинство умоделания». И еще: «Желая угодить толпе, толпе подобен будешь». Интересно, что в своих назиданиях преподобный Нил остерегал братию изучать Ветхий Завет, ориентируя на Новый. Также предостерегал от скорого получения священства, поскольку то привязывало к миру и суете. Вот и влекли в Египет Ниловы мудрые откровения Владимира Соловьёва. Ну а не являлся ли другой притягательной духовной сокровищницей подвизавшийся на Синае преподобный Иоанн Лествичник, изложивший личный опыт духовного возрастания в знаменитом труде «Лествица»? Иоанн в отшельничестве пребывал с 16 лет и на личном духовном пути то становился братским игуменом, то совершенно исчезал из поля людского зрения и безмолвствовал в полном одиночестве. Длительное пустынножительство, как ни удивительно, подвело преподобного Иоанна к мысли о том, что «молитва — добродетель частная, а любовь объемлет все добродетели, и потому молитву можно нарушить, если во время ее потребуется помощь ближнему». Что ж, опыт синайских анахоретов и египетских отшельников в целом и слагал здание одной из древнейших Православных Церквей — Александрийской. Более того, в Александрии проповедовал и апостол Матфей.

Очевидно, недаром герой рассказа Мельникова-Печерского «Гриша», старообрядец по вероисповеданию, взахлёб читает жития египетских пустынножителей, относившихся к Александрийскому Патриархату. С момента получения автокефалии, то есть независимости, Русской Церкви у нас выстроились достойные отношения с сестринской африканской православной институцией. Не секрет: целый ряд будущих архиереев, включая и предстоятелей Александрийской Церкви, обучался в российских духовных заведениях, а незадолго до революции подворья единственной в Африке православной Церкви существовали в Одессе и Москве. В Первопрестольной подворье действовало с конца XIX столетия при Никольском храме в Подкопаеве, у Солянки. Сегодня, с переосвящением храма по советском опустошении и поругании, представительство Александрийской Церкви обживает объемы старого московского храма Всех святых на Кулишках. По утвердившемуся преданию, начало тому храму положил возвращавшийся с Куликовской сечи благоверный князь Дмитрий, но нынешнее его строение датируется XVII столетием. Славянская площадь, д. 2 — это у одного из выходов станции метро «Китай-город». Правда, как ошибочно полагают иные, представители Поднебесной здесь никогда не селились — в отличие, скажем, от выходцев из многих африканских стран, таких, к примеру, как островное государство Мадагаскар, близкое нам своими вибрированиями в сторону социализма, а еще тем, что среди знаменитых русских побывал там и отправлявшийся из Кронштадта через Гельсингфорс, Либаву, Танжер, Дакар, Либревиль и мыс Доброй Надежды к берегам воинствующей Японии будущий писатель Новиков-Прибой, описавший дивную островную мадагаскарскую природу в романе «Цусима». Другой же отечественный писатель — из мировых, из лауреатов-нобелевцев — Иван Бунин, путешествовавший к Цейлону, Сомали и Египту, как-то пришвартовался в порту французской африканской колонии Джибути и упомянул остановку в рассказе «Воды многия»: «Джибути — город молодой, маленький, но будто забытый Богом». Точно бы унылым откликом бунинским словам развивается, вслед за исходом европейцев-колонизаторов, в среде африканских ученых мужей теория «афропессимизма»: ушли французы, англичане, португальцы, испанцы, но континент только погряз в войнах, окунулся в болото экономической и настроенческой депрессии, попал в цепкую ловушку голода, природных потрясений и неизлечимых болезней. Логика тут бесспорная. По контрасту с Африкой...

Нынче многие русские города, целые области напоминают пустыни бесперспективного существования. К примеру, довелось побывать в городке Весьегонске, до революции прилично чувствовавшем себя богатыми ярмарками, речным пароходством, местным крепким купечеством и щедрыми дарами земли. Сейчас здесь, кажется, убито все. Под воду созданного водохранилища ушел весь исторический центр. За исключением завода алкогольной продукции, закрыты крупные предприятия — и народ пьет по-черному, по-зверски. Даже с момента недавних съемок фильма «Весьегонская волчица» здесь случились перемены совсем не к добру. И раки, символ города, украсившие его герб, попятились в небытие и уползли в гнезда воспоминаний. С иронией — только с доброй, отеческой — город в «Дневнике провинциала» и «Современной идиллии» увековечил Салтыков-Щедрин, а в «Мертвых душах» Гоголь, а в наши дни их добрая улыбка исказилась гримасой сарказма. У горожан рухнули вера, надежда и любовь к своей малой родине. Правда, те величественные категории еще пытаются отстаивать и хранить в местном краеведческом музее, расположившемся в чудом уцелевшем купеческом особняке Логиновых. Однако интересный музей почти всегда пуст. Пуст становится и весь старинный город, население которого исходит туда, где «лучше», либо деградирует и спивается. Работы нет. И лишь проходящая окрест железная дорога все еще полнится шумом бесконечных товарняков, перемещающих древесину нещадно уничтожаемых местных лесов. Уже сегодня вырубка русского леса в полтора раза превышает его обновление и посадки. Что завтра? Не превратятся ли наши лесные края, включая весьегонские, в подобие безжизненной африканской Сахары? Что ждет и сам Весьегонск? Сперва, наверное, его лишат статуса города, превратив в «поселок городского типа», а позже он и вовсе исчезнет. Увы... А вот в нищей Африке население как раз не сокращается, а увеличивается завидно, несмотря на отток за границу трудоспособного люда. Ну а мы все еще пытаемся помогать «бедным», списываем африканским странам миллиардные долги — причем даже тем, кто мог бы вернуть их точно.

Возьмем, например, достаточно преуспевающий Алжир, сказочно богатый газом, нефтью, ураном, вольфрамом, свинцом, ртутью. Я уж не говорю о продукции сельскохозяйственного производства. Но правительство прощает долги. Угнетая собственное население, экономя на медицине, образовании, культуре, оно пускает в глаза окружающему миру мнимую пыль: смотрите, сколь мы великодушны, сколь добры по отношению к «угнетенным». Да, мы «добры» — вовне, но не внутрь, не для себя. Так было, есть и будет. Что ж до упомянутого Алжира, то и он, сбросив французские колониальные путы, какое-то время шел дорогой социалистической ориентации, национализировав банки, освободив бедноту от налогов, введя плановое хозяйство и доведя участие госсектора в экономике до 90%. Вот и соседний Алжиру Тунис вслед получением независимости от Франции брал было на вооружение идеи социализма, но своего, национального, далекого от образца Страны Советов. И сегодня оба североафриканских государства, несмотря на определенную долю нуждающегося населения, представляют собой достаточно быстро и динамично развивающиеся региональные экономики.

Подивился бы, наверное, увидев Тунис и Алжир нынешним взором, наш знаменитый соотечественник художник К.Петров-Водкин, посетивший север Африки до Октябрьской революции. Впрочем, и о нем, невидном уроженце саратовского Хвалынска, сыне сапожника, едва ли могли сказать в пору его детства: он будет знаменит, возглавит Ленинградское отделение Союза художников, объездит Европу, побывает в США и Африке. 60 его работ маслом окажутся в Русском музее, и там же сохранятся до 500 рисунков и акварелей. Художник напишет книгу воспоминаний, а о нем самом поведают Л.Андреев, М.Пришвин, М.Шагинян, И.Репин, А.Бенуа...

Кузьма Сергеевич длительно искал себя и упорно учился — поначалу у хвалынских иконописцев, затем — в классе самарского живописца Бурова, позже — в Петербурге, у барона Штиглица, и в Москве, у Серова, в училище живописи, ваяния и зодчества. Любопытно, что учебу в последнем заведении он совместил с занятиями в Мюнхене, в легендарной школе Ашбе. В своем творчестве он опирался на наследие русских изографов, гениев Возрождения, мастеров импрессионизма и постимпрессионизма. Петров-Водкин пользовался иконописным методом обратной перспективы и выработанной им тактикой перспективы сферической. Благодаря подобным усердиям художнику станут подвластны жанровые композиции, натюрморты, графические пейзажи. Не обойдет он в творческих поисках увлечения монументальным искусством: так, в 1914 году им будет создано мозаичное панно «Христос-сеятель» в усыпальнице Эрлангеров на Немецком кладбище Москвы, а к первой годовщине революции Петров-Водкин украсит огромными живописными панно Театральную площадь Петрограда. Большевистский переворот предоставит художнику и профессорское кресло в Академии художеств, в бытность преподавания в которой он создаст такие разноплановые работы, как портрет Ахматовой, «Смерть комиссара», «Землетрясение в Крыму». Профессор вообще предпочитал всем освоенным жанрам портретный, величая лица людей «высшей на земле формой выразительности». А за три года до смерти, в 1936-м, Кузьму Сергеевича вновь пригласят в Москву для оформления строившегося на месте храма Христа Спасителя Дворца Советов, да только строительство гигантского здания так и не завершат, а впоследствии самого художника обвинят в «формализме». К счастью, тот ярлык давно уже снят и выброшен в помойку преданий. И почти преданием стало то, насколько Кузьма Сергеевич — при множестве прочих увлечений — возлюбил велосипедные переезды. Еще в пору студенчества он с товарищами прокатился сквозь пол-Европы: Германия, Франция, Италия, Греция. Вернувшись, устроил первую персональную выставку и примкнул к объединению «Мир искусства». А еще Петрову-Водкину довелось видеть и Тунис с Алжиром — причем в алжирской Константине он напишет портрет жены и скромную работу «Город Константина. Алжир». Произойдет это за 8 лет до Октябрьской революции и начала трагического исхода русского народа за пределы Отечества. Понятно, центром притяжения наших сограждан станут страны Европы и обеих Америк. Между тем часть русских беженцев окажется в Африке: порт того же Туниса, Бизерта, примет остатки Черноморской флотилии и обзаведется большим русским кладбищем. Есть тому и написанные книги: в частности, трилогия В.Михальского («Весна в Карфагене», «Одинокому везде пустыня», «Для радости нужны двое»), повествующая о судьбах дочерей русского адмирала, заброшенных в Тунис.

Кто-то окажется и в Египте. Одним из осевших в краю фараонов и пирамид будет маститый художник Билибин, обретший там новую супругу и получивший кое-какие заказы — в основном от проживавших в Каире греческих купцов, желавших по-особому выделить личные апартаменты.

Даровитому Билибину все удавалось на славу. К слову, и он, подобно Петрову-Водкину, много и долго учился. Действительно, уроженец Тарховки столичной губернии, Иван Егорович с серебряной медалью окончил 1-ю классическую гимназию Петербурга, после чего «освоил» юридический факультет университета и занялся рисованием в школе Общества поощрения художеств. Занятия по ремеслу, выросшему до профессии, Иван Егорович продолжил в упоминаемой мюнхенской школе Ашбе, а также у Репина и княгини Тенишевой. По заданию этнографического отдела Русского музея Билибин ездил в Вологодскую и Олонецкую губернии с целью познания местных сказаний, песен и обычаев, а также для знакомства с северной деревянной культовой скульптурой. Будучи в знакомом уже нам Весьегонске, Иван Егорович испробовал себя еще и в роли книжного графика, иллюстратора. Не без успеха Билибин, примкнувший, как и Петров-Водкин, к «Миру искусства», осуществлял эскизы и декорации спектаклей Московской оперы Зимина. Проявился и в качестве педагога, ведя уроки в школе поощрения художеств. А вот революцию, в отличие от Петрова-Водкина, не принял: мотался с отступавшими белогвардейцами из Крыма в Ростов-на-Дону, затем в Новороссийск, откуда морем подался в египетскую Александрию. Когда-то примерно тот же путь преодолел и граф В.Сологуб, известный литератор, общественный и государственный деятель, командированный Министерством иностранных дел для освещения событий открытия Суэцкого канала.

Спустя годы уже Билибин открывал для себя в Египте нечто новое: арабские и коптские народные и религиозные промыслы, наследие античных миров. Довелось и окрест поездить: Палестина, Сирия. Из Египта с женой и ее сыном художник перебирается в Париж, где продолжает профессиональную стезю иллюстратора и... оформляет здание советского посольства. Пройдет время, и он, на удивление и неприятие русской эмиграции, возвратится в СССР, в родной город, ставший, правда, Ленинградом. На родине он снова возьмется за книжную графику и указку профессора Академии художеств. Иван Егорович настолько вживется в обретенный им по-новому Питер, что откажется покинуть его в лихо блокады, которую перебороть не сумеет. Билибина, преуспевающего жителя Каира, Александрии и Парижа, погребут в общей могиле у Смоленского кладбища. Желанное возвращение оборвется трагически.

Увы, трагически сложится и судьба другой эмигрантки, вынужденно покинувшей Россию и волею судеб также побывавшей в Африке, в Марокко...

Некогда эта страна, раздираемая испанскими и французскими колонизаторами, тоже обрела независимость. Она добывала фосфаты и больше всех в мире вылавливала и консервировала сардины. А кто же из нас, выросших советских детей, не помнит дивного вкуса ее восхитительных цитрусовых? Клеившийся на мандарины и апельсины ромбик с названием королевства служил собратом советского знака качества. Вспоминаю и повесть В.Аксёнова «Апельсины из Марокко», с которой познакомился заметно позже, чем произвел пробу на зуб королевских плодов оранжевого цвета. Оранжевого, как солнце марокканских широт, поразившее и уехавшую от нас Зинаиду Серебрякову... Вообще-то в девичестве была она Лансере, дочерью скульптора, внучкой прославленного архитектора Н.Бенуа. Она и детство провела в доме деда. Толком нигде — разве что у знаменитых родственников — рисованию не училась, да и к тому же отличалась крайней застенчивостью, даже закомплексованностью. И тем не менее одну из начальных крупных ее работ, автопортрет «За туалетом», сразу с выставки приобрел Третьяков. Нагрянул заслуженный успех, обещавший добрые перспективы. Но злое революционное пламя спалило скромное имение Серебряковых, выдавив погорельцев в Харьков. Умер от тифа муж, и несчастная художница осталась с матушкой и четырьмя детьми на руках. В их быт вторглась жуткая нужда, в которой котлеты из картофельной шелухи расценивались небывалой роскошью. «Мой заработок так ничтожен, что не хватает на самое необходимое», — печалилась Серебрякова в письме дяде, А.Н. Бенуа. Правда, близким удалось переправить страдальцев в Петроград и там определить одну из дочерей Зинаиды в училище при Мариинском театре. В творчестве художницы тогда возникло множество новых объектов: балерины. Однако денег крайне не хватало. «Если бы Вы знали, дорогой дядя Шура, как я мечтаю уехать, чтобы хоть как-то изменить эту жизнь», — вновь из письма к Бенуа.

Мечта свершилась: Серебрякова — как ей представляется ненадолго, лишь для заработка, — уезжает во Францию. На родине остались мать и двое детей — их не выпустили. На смену балетным этюдам пришла драма насильственного семейного разделения. Вернуться в Россию Серебряковой так и не пришлось, но с вывезенными сыном и дочерью она пыталась уйти от тоски и безденежья постоянной творческой занятостью. В числе иных перемещений художница побывала и в Марокко: «Я одурела здесь, где такая новизна для глаз». Однако и дарованная марокканскими природными красками новизна не исцелила саднящих ран утраты семьи и родины. Впрочем, Серебрякову вынудили оставить Отчизну тяжелые обстоятельства.

Что ж заставляло в годы «застоя» десятки тысяч советских девушек круто менять житейский маршрут, отчаливая — нет, не к турецкому, но к африканскому берегу? Любовь? Желание высвободиться из-под чугунного идеологического занавеса? Так или иначе, одним из ведущих «поставщиков» наших соотечественниц в государства Африки стал Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Свергнутый и убитый конголезско-заирский государственный деятель, засматривавшийся и в волжские дали, Лумумба, того не ведая, явился не просто другом нашей страны и символом борьбы за свободу. Он стал родоначальником одного из столичных топонимов: «университет имени...» Кстати, в современной Москве укоренились и другие афротопонимы: площадь в честь просоветского лидера Гвинеи-Бисау Амилкара Кабрала и улица Самора Машела, увековечившая память первого президента Народного Мозамбика. А еще своеобразным микротопонимом служит Институт стран Африки Российской академии наук на Спиридоновке, д. 30...

Привлекательное здание с внутренним двором в формах итальянского палаццо, созидавшееся в 1909–1914 годах зодчим И.Жолтовским и расписанное одним из Лансере и Нивинским, изначально принадлежало торговцу Г.Тарасову. В этом доме родился и Андрей Тарасов, вывезенный в семилетнем возрасте во Францию и превратившийся там в знаменитого писателя Анри Труайя. Кроме того, тарасовский особняк, превращенный после войны в посольство Польской Народной Республики, явился отголоском трагической развязки страстей африканского накала в запутанных отношениях одного из основателей модного театра-кабаре «Летучая мышь» Н.Тарасова. Дело в том, что меценат Тарасов, влюбленный в некую О.Грибову, отказал ей в деньгах, требовавшихся на уплату картежного долга ее любовника. Проигравшийся любовник застрелился. С собой покончила и Грибова. Не перенеся случившегося, повесился Николай Лазаревич. А здание, пережив все перипетии личных и общественных драм, выдержало и сегодня служит научным целям. Помимо прочих, в нем кропотливо изучают и первые из независимых государств африканского континента — ЮАР и Эфиопию...

Между прочим, посольство Южно-Африканской Республики расположено неподалеку — в постройке 1890 года архитектора А.Никифорова, поднявшейся на задворках усадьбы Бобринских, по соседству с палатами артиллерийского Гранатного двора. Гранатный двор обращен нынче в культурно-выставочный центр, а Гранатный переулок, в который выходят и центр, и посольство, будто бы напоминает о недавнем прошлом, когда ЮАР, забившая в обойму официальной политики взрывоопасные заряды расизма, представляла собой агрессивную и недружественную нам страну. ЮАР оккупировала соседнюю Намибию и постоянно угрожала полусоциалистическим режимам Анголы и Мозамбика. Дошло до того, что между СССР и ЮАР отсутствовали торговые и дипломатические связи. Несмотря на бойкот, объявленный и поддерживаемый целым рядом стран, опальная ЮАР экономически развивалась, не в пример иным государствам Африки. Незадолго до падения правительства апартеида, то есть в 80-х годах ХХ столетия, в ЮАР уверенно развивались машиностроение, черная и цветная металлургия, химическая и горнодобывающая промышленность. Республика застолбила первое место в капиталистическом мире — а ЮАР являлась единственным на континенте развитым государством — по добыче золота, платины, хрома и марганца. Она же сумела взять «бронзу» в мировых соревнованиях по производству урана и «серебро» по добыче алмазов.

Сегодня здесь многое изменилось: уровень экономического развития, государственная политика, состав населения. Увы, заметно увеличилась русскоязычная диаспора. А значительная удаленность юга Африки от России не препятствует потоку наших туристов. Республика вообще стала почти что союзником России, войдя в объединение БРИКС — пяти ведущих развивающихся мировых экономик.

Ну а вот начало колонизации юга Африки еще в XVII веке положили голландские мореходы. Позднее их потомков, буров, задумали выдавить англичане, и разгорелась англо-бурская война, события которой отразил в приключенческом романе «Капитан Сорви-голова» французский писатель Луи Буссенар. Однако и в русской литературе англо-бурская кампания в той или иной степени была отражена Куприным, Маминым-Сибиряком, Паустовским. Более того, жизнь юга Африки запечатлел автор «Обломова» И.Гончаров, совершивший по поручению министра народного просвещения графа Путятина увлекательное и длительное мореплавание к берегам Европы, Африки и Азии на военном судне и оставивший современникам и потомкам путевые очерки «Фрегат “Паллада”», где нашлось место для описания главного города Островов Зеленого Мыса — Праи и южноафриканского Кейптауна (Капштадта). Что потянуло сюда оседлого Гончарова? Он и сам не объяснял толком. С другой стороны, такой же петербуржец, много кочевавший по свету, но родившийся значительно позднее, ответ на вопрос «зачем?» указал конкретно: «Муза дальних странствий».

Да, речь о Николае Степановиче Гумилёве, основателе литературного течения акмеизм, добровольном участнике Первой мировой войны, кавалере двух солдатских Георгиев за храбрость и авторе «Записок кавалериста», где, между прочим, упоминается и абиссинская столица Аддис-Абеба. Абиссиния — так во времена Гумилёва именовали Эфиопию. А Гумилёв, появившийся на свет в Кронштадте, а затем с отцом, морским лекарем, колесивший по городам и весям (Тифлис, Царское Село, Петербург), абиссинскую землю знал не понаслышке. Публиковаться он начал рано, аж в пору первых гимназических лет. Но путешествовать, как видим, стал еще раньше. Когда он очутился в Париже, где слушал лекции в Сорбонне и постигал азы мировой живописи, ему удалось издать вне Отечества три номера журнала «Сириус», а там... Его собственные стихи перемежались с опусами начинавшей поэтессы Анны Горенко — Анны Ахматовой. Несколько раз Гумилёв делал ей предложение, но она отказывала. И вот что еще любопытно: получив в 1907 году очередной отказ, он неожиданно через Одессу и Джибути срывается в Эфиопию, где, между прочим, каким-то образом встречается с императором Негусом. К слову, военным советником Негуса являлся наш офицер А.Булатович, добровольцем подавшийся в Абиссинию и, возможно, составивший протекцию поэту, впервые оказавшемуся в Аддис-Абебе. Как ни странно, в другой раз в Аддис-Абебу Гумилёв уехал, добившись-таки согласия на брак с Ахматовой. Он вернулся, собрав множество этнографических материалов, и отыграл свадьбу.

Через семь лет, в дни революции, знаменитого непоседы в России вновь не было. Он снова пустился в дальние странствия, чтобы не случилось так, как определяли его же строки: «Я не прожил, я протомился половину жизни земной». В мятежную революционную Россию возвращаться его отговаривали, но он правдами и неправдами достиг Мурманска, а оттуда перебрался в Петроград. При новой власти Гумилёв было занялся переводами, читал лекции и много времени посвящал молодым дарованиям. Сохранились многократные воспоминания, как Николай Степанович, шагая по советскому Петрограду, неизменно крестился на каждый из увиденных им храмов. Замечу: тогда это практически вышло из обихода. Гумилёв не стеснялся. И не страшился. Исход