Осетинские пироги с московской начинкой

«Бьет он нас по всем пунктам, этот Запад, а гнил. Ругать-то мы его ругаем, да только его мнением и дорожим», — вдумчиво выразился в романе «Дым» Иван Тургенев. И впрямь, мы нередко двигаемся с оглядкой на пресловутый Запад, все пытаемся что-то позаимствовать — и, как правило, не хорошее, а дурное, сиюминутное. А вот свой товар лицом показать зачастую не можем. Тем не менее нам есть чем гордиться. И речь не о пресловутой русской душе, нашем несгибаемом духе или высотах философии и искусства. Пока — попросту о продуктах питания, тех, что и в прошлом, и в настоящем определяют значимость целых регионов. Так, современник Тургенева Салтыков-Щедрин в рассказе «Праздный разговор» упоминает некоторые общероссийские товарные знаки: тамбовскую ветчину и кольскую морошку, переславльскую сельдь и муромские огурцы, ржевскую и коломенскую пастилу. А еще нельзя не вспомнить астраханские арбузы и осетрину, огурцы луховицкие, пастилу белёвскую, арзамасских гусей, тульские и покровские пряники, татарский чак-чак, вологодское масло, адыгейский сыр, башкирский мед. Или — набирающие популярность в последнее время осетинские пироги...

К слову говоря, в Москве не без успеха действует целая сеть закусочных с таким же прозванием — «Осетинские пироги». Любопытно, но во Владикавказе подобных не видно. Правда, справедливости ради надо отметить: съестная продукция в широком доступе разбросана по магазинам. Встречаются пироги с сыром и мясом, картошкой, капустой и сладкой начинкой. В нашем же случае поговорим об осетинских пирогах с московской начинкой. Это и в образном, и в буквальном смысле, поскольку давно уже живем мы в общем государстве и наши связи не прерываются, уперевшись в отроги Кавказских гор...

Как известно, в Москве, в Южном округе, есть свой Кавказский бульвар. Есть и всем известный проспект Мира. Проспект Мира имеется и во Владикавказе — причем являющий собою бульвар, сосредоточивший в себе два главных республиканских музея: бывший краеведческий, а ныне Национальный, где в старом и новом зданиях представлены богатые археологические находки, оружие, костюмы, предметы быта, и Художественный. С коллекцией второго — иногда именуемого «осетинской Третьяковкой» — стоит познакомиться основательнее.

Действительно, музей в купеческом особняке Агановых 1903 года постройки на проспекте Мира, д. 12, способен похвастаться произведениями Ф.С. Рокотова (портрет Петра III), К.П. Брюллова (портрет Белова), Н.Н. Ге (портрет актрисы Ермоловой), Г.Г. Мясоедова («Поздравление молодых в доме помещика»), К.Е. Маковского (портрет Третьяковой), И.Е. Репина (портрет актера и драматурга Ратова, портрет философа Груденберга), К.А. Коровина («Озеро», «Дорога в Гурзуфе»), Р.Г. Судковского («Прибой у Очакова»). Представлены и те мастера, что в основном жили и творили вне России, и их наследие сегодня более знакомо провинциальной публике, нежели столичному зрителю. Вот, к примеру, портрет девушки работы А.А. Харламова, живописца редкого дарования, но судьбы драматической, одинокой...

Выходец из многодетной крепостной семьи Саратовской губернии, Алексей Алексеевич Харламов вместе с родителями был продан другому помещику, но, получив вольную, уехал в Петербург и поступил в Академию художеств. Учился прилежно, настырно — так, что за работы «Крещение киевлян» и «Возвращение блудного сына домой» получил две Золотые медали, давшие возможность выехать за казенный счет в творческую европейскую командировку. В Париже он знакомится и близко сходится с Тургеневым, Виардо, Золя. Его ценят, им восторгаются, он входит в моду. «Здесь появились два замечательных художника — Репин и Харламов. Второй особенно далеко пойдет», — рекомендовал находившихся на взлете И.С. Тургенев. Но к Парижу подкрались новые настроения, пришли иные вкусы. Годы феерического успеха сменились полузабвением Харламова. Тем не менее до тех грустных событий он успел какое-то время пожить в России, примкнуть к передвижникам и даже стать академиком живописи. Потом — вновь Франция, загородная и парижская жизнь, личный дом. А вот своей семьи как не было, так и не будет. Объездивший весь Старый Свет и ставший любимцем капризной парижской публики, русский живописец Алексей Харламов умирал в бедности. И на чужбине. Справедливости ради замечу: похоронили усопшего на знаменитом парижском кладбище Пер-лашез. Только кто в современной России, включая Москву и Владикавказ, помнит того прекрасного мастера? Впрочем, в «осетинской Третьяковке» помнят. Как помнят и чтут другую незаурядную художественную личность, имеющуюся в щедром собрании. Это Иван Павлович Похитонов...

Сын военного дворянина, уроженец фамильного поместья Матрёновка Елисаветградского уезда Херсонской губернии, кем только не был он в своих поисках, куда не примыкал и не перемещался. Похитонов являлся членом Товарищества передвижных выставок, Парижского общества взаимного вспомоществования русских художников, Товарищества петербургских художников, Общества русских акварелистов, действительным членом Академии художеств. Много учившийся — частный пансион в Екатеринославе, гимназия в Николаеве, московская Петровская сельскохозяйственная академия, Одесский университет, — он, что поразительно, никакого систематического художественного образования не имел. Когда в Елисаветграде прошла очередная выставка передвижников, это и побудило молодого Похитонова впрячься в узды рабочей лошадки от живописи. Перенимая опыт старших передвижников и признанных европейских мастеров, Похитонов переезжает во Францию и там стажируется в мастерской Боголюбова. Постепенно он вырабатывает собственный неповторимый стиль, крошечными кисточками, а то и рыбьими косточками с помощью увеличительных стекол накладывая микроскопические мазки на дощечки или фарфоровые тарелки.

Лишь спустя годы он отойдет от миниатюр и освоит более крупные формы. Тем не менее похитоновские миниатюры вызывали ощущения объема и перспективы. Манера его письма произвела фурор и в России, и в Западной Европе. «Феноменальный художник», «самый дорогой живописец, картины которого мгновенно уходят с выставок», — кричала о Похитонове критика. «Как он пишет — никак не поймешь. Чародей!» — отзывался об Иване Павловиче Репин. А Иван Павлович все оттачивал мастерство, трудясь над пейзажами, портретами, охотничьими сценами. Любитель природы и в то же время страстный охотник, он учится и на естественном отделении Одесского университета, и в Москве, в Петровской академии. Однако за участие в пресловутом кружке Нечаева, описанном Достоевским в «Бесах», Похитонова из академии исключают и отправляют под надзор жандармов в имение отца. Некоторое время Похитонов служит контролером в кассе Одесского государственного банка, но вскоре все затмевают занятия живописью и производством художественной посуды.

Кроме того, Иван Павлович вырос в автора крупногабаритных панно, выполненных для мест сражения русских войск в Болгарии. В общем реабилитированный Похитонов кочует и странствует, живя то в отцовской Матрёновке, то в приобретенном им именьице в Минской губернии, то в Ясной Поляне у Л.Толстого, то в Москве, то в Петербурге. И все же большую часть жизни он проведет за границей: Италия, Франция, Бельгия. Вернувшись вследствие разыгравшейся мировой войны на родину, Похитонов находит в лице мецената Коваленко хорошего покровителя, живет в Горячем Ключе и Екатеринодаре и уже оттуда, с Кубани, в 1919-м навсегда покидает Россию. А сердце его и душа прикипят к Отечеству. Сошедшись в свое время с Третьяковым — великий коллекционер приобрел у Похитонова два десятка произведений, — Иван Павлович пишет Павлу Михайловичу: «Как себе хотите, но я — русский художник. Мне грустно думать, как мал и незаметен тот след, который я оставил после себя на Родине». То было в 1896-м. Ну а затем — революция, эмиграция и... советское забвение. Лишь через четыре десятилетия по его смерти, в 1963-м, в Третьяковке состоялась персональная выставка забытого мастера, и советский зритель открыл для себя неповторимого Похитонова. Сейчас работы его, помимо заграничных собраний, хранятся провинциальными сокровищницами. Так, в собрании Костромского музея имеется одно из нехарактерных — крупных произведений погребенного под бельгийским Льежем русского самородка: «Пейзаж у моря». Похитоновской работой «Монастырь» выделяется Художественный музей Владикавказа...

Что ж, современная Северная Осетия окрылена и монастырским, и приходским церковным духом. В отличие от большинства кавказских народов России, осетины — православного вероисповедания. Православная Москва весьма почитает великомученика Георгия, издавна считая его защитником воинства, покровителем животноводства и даже самой столицы. В Осетии культ военачальника Георгия, умученного за исповедничество христианства, достиг небывалых размеров. Как известно, одним из чудес, проявленных Георгием, явилась его битва с неким чудищем, пожиравшим возле Бейрута местных жителей. Однако многие осетины наивно и искренне полагают, будто великомученик — их земляк, их рода. И Москва, и Осетия наводнены Георгиевскими храмами. Имя Георгий — популярнейшее среди осетин, а военная стезя — одна из почетнейших.

И тут нельзя не вспомнить дважды Героя Советского Союза генерала армии Иссу Александровича Плиева. В разгар Карибского кризиса он руководил группой наших войск на Кубе, а по ходу Великой Отечественной возглавлял кавалерийско-механизированные части Красной армии. Мой дедушка вспоминал, как однажды — дело, кажется, было в Чехословакии — они встали на ночлег и вдруг под их кров каким-то кавалерийским наскоком ворвался Плиев. Он осмотрелся, без лишних слов выматерился, бросил на пол бурку и без всяких удобств заснул. Воин он был непритязательный и отважный. Владикавказ ознаменовал воинские заслуги и доблесть прославленного осетинского полководца воздвижением памятника генералу.

А еще многие выдающиеся его соплеменники покоятся возле старейшего в городе православного храма Рождества Богородицы. Среди них — народный артист СССР В.Хапсаев, в доме которого по улице Горького сегодня действует музей театрального искусства — причем весь первый этаж посвящен музыкальному театру. Оно и понятно: достаточно упомянуть, что уроженцем Осетии является замечательный дирижер и многолетний руководитель легендарной питерской Мариинки В.Гергиев.

Не раз возглавляемый им театр становился своеобразным литературным персонажем ряда повестей и рассказов: «Ворона» И.Бунина, «Петербургской дамы» Б.Зайцева, «Возвращения» А.Аверченко, «Лоэнгрина» Ф.Сологуба, воспоминаний Андрея Белого. Не раз и сам Владикавказ, связанный, между прочим, с А.С. Пушкиным, А.С. Грибоедовым, М.Ю. Лермонтовым, Л.Н. Толстым, А.Н. Островским, М.А. Булгаковым, фигурировал на страницах художественных произведений: в повести «Максим Максимыч» М.Лермонтова, в рассказе «Счастливец» М.Е. Салтыкова-Щедрина, в очерке «Вечные странники» М.Булгакова, в романах «Двенадцать стульев» И.Ильфа и Е.Петрова и «Баязет» В.Пикуля. Кроме того, в рассказе И.Бунина «Барышня Клава» из Владикавказа в Петербург приезжает купец — кстати, грузин по национальности.

Да, Владикавказ был и остается удивительно многонациональным городом. Между прочим, декан нашего географо-биологического факультета, читавший нам лекции по геологии, а иногда и проводивший семинары, В.Зубов, родом был из Владикавказа. И, несмотря на фамилию, грек. Ходили в стенах вуза о нем целые легенды — по одной из них, он, никогда не бывавший в Африке, теоретически рассчитал там богатейшие запасы железа. Расчеты подтвердились, но, увы, на практике их разработали американцы. Они же якобы и зазывали нашего Валентина Ивановича к выгодному сотрудничеству. Он отказался. Или вынудили тогда.

Еще помню, как ходили с деканом по Подмосковью в геологических партиях. То были летние учебные практики, в которых наш грозный воевода представал много иначе, нежели на кафедре внутри института. Природа... К слову говоря, отдельный музей природы в хорошем здании 1935 года постройки на улице Ленина, д. 23, существует и в родном для нашего Зубова Владикавказе, где, помимо оригиналов типичной флоры и фауны, выставлены образцы добываемых на территории Северной Осетии горных пород и минералов. Этот богатый каменный материал словно бы олицетворяет прочность вековых связей, дружбы, взаимовыручки русского и осетинского народов. Немало проживает в Москве осетин. И во Владикавказе русские люди не редкость. В свое время одна из русских женщин стала матерью основоположника осетинской литературы Косты Хетагурова, погребенного также в некрополе у Владикавказской церкви Рождества Богородицы и также удостоенного целого мемориального музея...

Дом-музей Косты Хетагурова — правда, здесь он нанимал лишь комнату, поскольку в купюрах не купался, а мемориал, к счастью, сохранился.

Еще одна история, еще одна судьба. И вновь витиеватая. Родитель будущего художника и поэта вслед за ранней кончиной супруги женился вторично, да мачеха пасынка невзлюбила, и из родного дома юный неугодник бегал по родственникам и знакомым. Поучившись во Владикавказе, он подался в Ставропольскую гимназию, а оттуда прибился аж к берегам Невы, определившись к Чистякову в Академию художеств. То учебное заведение Коста бросил, вернулся в Осетию, но и там долго не задержался: за сочинение вольнодумных стихов его выслали в Ставрополь. Из Ставрополя ввиду двух операций и развивавшейся чахотки Хетагурова отправили в Херсон.

Губернский град произвел на опального поэта тягостное впечатление: «На улицах душно, пыльно и не встретишь ни одного интеллигентного человека — одни купцы да торговцы». Предвзятое субъективное мнение почему-то вызвало жалость определенных чиновников, и ссыльному разрешили проживание в Очакове. Когда срок ссылки истек, поэт через Пятигорск опять-таки оказался в Осетии. Он все чаще обращался к прозе и публицистике, а потом вдруг выдал: «Писать мне прозу надоело, а потому пишу стихами», сочинив поэму «Владикавказ», где величал свой город «новым Петербургом», но иронично подметил, что тот град «портят осетины кварталом из лачуг».

Очевидно, желая город украсить и выбиться из трущобного ряда, Хетагуров начал возведение собственного дома и... не достроил. И семьей не обзавелся. Все ушло в образование, сочинения, ссылки. Еще — написание картин, сегодня пополняющих коллекции Владикавказского дома-музея и Республиканского художественного музея. Не протянув на неуютной земле и полвека, Хетагуров почил в 1906 году. Смерть застала в основанной отцом станице. Позже прах перевезли во Владикавказ, к не раз упоминаемой Богородицкой церкви. Между прочим, тот храм, как сотни московских и тысячи российских, испытал невзгоды опустошения. Слава богу, не взорвали. С 1940 по 1943 год в нем размещался музей осетинской литературы имени К.Хетагурова. С возвращением храма верующим музею отвели новое место в центре Владикавказа, предоставив один из многочисленных дореволюционных особняков.

Нынче же, невзирая на обилие местных музеев, их уникальность и популярность, в столице Осетии с музеями сложилось несколько странное положение. Так, не столь давно здание литературного музея зачем-то передали региональному Союзу композиторов, а экспонаты попросту сгрудили в общую кучу на первом этаже здания. Была во Владикавказе и музеефицированная квартира Михаила Булгакова, который в разгар Гражданской войны, когда городом управлял Деникин, служил врачом в Добровольческой армии. Во Владикавказе Булгаков едва не распрощался с жизнью, но вследствие тяжелого недуга не сорвался с отступавшими деникинцами на чужбину, а остался в новом, социалистическом отечестве. Увы, музей-квартиру прикрыли, а дом, в котором жил Михаил Афанасьевич, разгородили под офисы.

Не так в нашей Первопрестольной. К примеру, в доме на Большой Садовой, увековеченном булгаковскими фельетонами и романом «Мастер и Маргарита», сегодня сосуществуют аж два музея писателя и театр его имени. К тому же осенью 2018 года в том же доме открылась и мастерская-музей работавшего здесь художника П.Кончаловского — на правах филиала музея Булгакова в «Нехорошей квартире № 50». Судя по всему, «хорошую» квартиру, постепенно также превращаемую в музей, Михаил Афанасьевич со второй супругой имел на Большой Пироговской улице, д. 35. И вновь-таки в качестве филиала музея «Нехорошая квартира» на Садовой. В мае 2016 года в квартире на первом этаже дома у Девичьего поля открылась выставка «Рукописи не горят», после чего ее начали готовить под заселение полноценной экспозиции. Булгаковы на Пироговку переехали из Малого Лёвшинского переулка. Основу их нового жилища составил купеческий особняк Решетниковых, на втором этаже коего, говорят, существовала молельня Распутина. В советские годы дом радикально перестраивался — особенно вслед за войной и сильными бомбежками соседствующего с ним штаба ВВС. Булгаков, впрочем, до войны не дожил, и вообще, по разводу он отсюда съехал. Однако в его бытность квартира кипела творчеством, гостями и... семейным бытом. Отопление было печное, писатель лично растапливал печь и подбрасывал в пламя дровишки.

Всегда много шутили. Подобрав дворнягу, нареченную Бутоном, супружеская пара повесила при входе табличку: «Бутон Булгаков — звонить 2 раза». Вскоре табличку пришлось снять, ибо она привлекла внимание фининспектора, пытавшегося выявить лишнего постояльца: «Вы, стало быть, с братцем проживаете?» А вот когда Булгакову сюда позвонил Сталин, знавший, что писателя не издают и не ставят на театре, тут уж было не до хихиканья. Вождь даже предложил выехать за границу, да несговорчивый литератор отказался. После того пред ним распахнулись двери театра рабочей молодежи и Московского Художественного.

При МХАТе М.Булгаков служил режиссером и даже проявил себя в качестве актера. Потому-то их с Любовью Евгеньевной квартира у Девичьего нередко вмещала приходивших актеров В.Станицына, М.Яншина, И.Хмелёва, В.Маркова, начинавшего Н.Крючкова и «лучезарного юношу» Романа Кармена, с матерью которого семья познакомилась в Коктебеле. Бывали Булгаковы и в Ялте, в том числе в музее А.П. Чехова, сойдясь с Марией Павловной Чеховой. Сестра Антона Павловича тоже наведывалась на Пироговку.

Кроме того, обращаемая ныне в музей квартира познала присутствие композитора А.А. Спендиарова, И.Ильфа и Е.Петрова, Ю.К. Олеши, Н.Р. Эрдмана, В.П. Катаева, Е.И. Замятина, В.В. Маяковского, арфистки К.А. Эрдели, Анны Ильиничны Толстой. На Пироговке Булгаков трудился над ставшим позднее «Мастером и Маргаритой» «Консультантом с копытом» и пьесами «Мольер» и «Адам и Ева». Отсюда Булгаковы совершили вояж в Тифлис для переговоров с Русским драматическим театром. Театр и книги были слабостью писателя, и личных книг в чужие руки он предпочитал не давать. Тоже характеристика. Характерно и то, что переезд к Девичьему Булгаков ознаменовал покупкой для жены шубы в Столешниковом. И благодарная Любовь Евгеньевна отметила это в изданных ею воспоминаниях. Еще она там писала: «Если выйти из нашего дома и оглянуться налево, увидишь стройную шестиярусную колокольню и очертания монастыря. Необыкновенно красивое место — пожалуй, из лучших в Москве». Неспроста, видно, и сам Булгаков Новодевичий монастырь — а речь именно о нем — и кладбище при нем отразил и в «Театральном романе», и в «Мастере и Маргарите». Одно из красивейших мест столицы...

Ну а во Владикавказе подобным, бесспорно, является высокий пригорок, увенчанный Рождество-Богородицким храмом. Это место давшей начало городу, ставшему к 1860 году центром Терской области, бывшей военной крепости. Что ж до церкви, то в обиходе зовут ее осетинской, поскольку службы внутри ведутся и на церковно-славянском, и на осетинском языках. Поначалу ее контур обозначился в дереве к 1812 году, а десятилетие спустя храм облачили в камень. Как ни удивительно, московской осетинской общине на Солянке, д. 5/2, с некоторых пор принадлежит Рождество-Богородицкая церковь, что «в Кулишках на Стрелке». Ох, во что только не превращали наши поруганные московские и подмосковные храмы. Извращениям границ не существовало — их спектр колебался от клубов, складов и магазинов до вивариев, бань и вытрезвителей. В Никольской церкви Павловского Посада работало ремонтно-строительное управление, храмы целого ряда подмосковных обителей использовались под нужды психиатрических лечебниц, а столичная церковка во имя Иоанна Рыльского и по сей день служит больничным моргом. Богородицкая церковь на Солянке, где богослужения вершатся на осетинском и на церковнославянском языках, была перепланирована под НИИ косметологии.

Между тем деревянная церковь на данной земле значилась уже с 1547 года, а ныне существующая, каменная, датируется 1801–1821 годами, то есть в чем-то она тождественна североосетинскому аналогу. Автором московского здания считается зодчий Д.Балашов, но справедливости ради надо отметить, что храм за счет благотворителей, среди коих выделялись дворяне Бутурлины и купцы Расторгуевы, еще не единожды перестраивался. По очередной перекройке церковь на Стрелке освящал митрополит Филарет (Дроздов), святитель Московский. Спустя какое-то время по возвращении святыни верующим она перешла православной осетинской общине. Рядом с храмом недавно установили монумент, увековечивший память жертв при захвате террористами школы в осетинском Беслане в сентябре 2004 года...

Никто, почти никто до той поры не слышал о том небольшом городке. Теперь знают все. Да, трагедия захвата и освобождения бесланской школы, жертвами коих стали без малого 200 детей, всколыхнула мир. Прошли годы, но и в современном Беслане жизнь отнюдь не однозначна. Предприятия города стоят. Закрыли даже винный завод, выпускавший и газированные безалкогольные напитки. Впрочем, хорошее вино к праздничному столу грех ли? А то, что по сей день немым укором возле захватываемой бандитами школы высится так и не достроенный храм, пожертвования на который собирали всем миром, нехорошо точно. За сроки от начала его сооружения сменились три главы республики, а воз и ныне там. Нет, храмы в Беслане, конечно, есть, только и с ними не все столь возвышенно. Неподалеку от местного железнодорожного вокзала заходим в Георгиевскую церковь, построенную к 2000 году. Спрашиваю у женщины за свечным ящиком, есть ли в городе старые церкви. «Какие старые? Это ж было тупое село» — таков ответ местной жительницы. Почему «тупое»?

К слову, вот и авторы незабвенных «Двенадцати стульев» не почурались запечатлеть Беслан. Не ёрничая, не высмеивая...

Есть в Беслане и другая православная достопримечательность — Успенский мужской монастырь. Мужской-то он мужской, да только мужского духовенства в нем не осталось. Часть разбрелась по иным обителям, один насельник ушел в затвор, и теперь для исполнения служб сюда кто-то лишь наезжает. И расположен монастырь нелепо. Неудобно. Он разбросан по сторонам железнодорожных путей, и пробираться от келейных корпусов к единственному храму небезопасно. Кстати, храм не Успенский, а во имя великомученицы Варвары. Открыли его в 1999 году, сладив под функции культа актовый зал путейского клуба. Насельников-мужчин мы так и не встретили, а помогали нам и сопровождали к церкви две матушки. Не прервет ли обитель существование?

Но все же хочется вспомнить слова из песни солистки группы «Браво» Жанны Агузаровой, родственники которой и сегодня живут в осетинских селах: «Верю я, день придет — будет свет...» На новый день, нечто лучшее, светлое, всегда уповали жители Осетии.

А ведь сколько невзгод выпало на их долю: и бесконечные набеги иноплеменников, и войны, и разорения, и безработица. С приходом к власти Сталина осетин искусственно разделили на Осетию Северную — Аланию, и Южную, жителей которой, дигорцев, к чему-то бросили под управление Грузинской ССР. Столицу второй, Цхинвал, нарекли Сталиногори, а Владикавказ на долгие годы «переквалифицировали» в Орджоникидзе. Идеологический спуд революционера Серго налег и на Москву, где появилась улица его имени, а также расположенный на ней Станкоинструментальный завод имени... понятно кого. Тем не менее завод был уникален: и продукцией — станки выпускались с программным управлением, — и культурными традициями. Так, в книге воспоминаний «Люди. Годы. Жизнь» И.Эренбург рассказывал о поэтических вечерах на заводе Орджоникидзе — в частности, о выступлениях погибшего на фронте поэта С.Гудзенко.

Увы, с развалом Союза завод имени Серго прекратил существование, подобно большинству предприятий Владикавказа. И обрушились на Аланию межплеменные розни, участились вылазки террористов. К тому же Северная Осетия стала пограничной республикой, и участок ее государственной границы отличается ответственностью и хлопотностью. Это, среди многого прочего, подчеркивается единственным на нашу огромную страну музеем пограничных войск, расположившимся в Москве, на Яузском бульваре, д. 13, в здании доходного дома архитектора Г.Евланова 1908 года постройки...

Вообще-то музей при штабе Корпуса военных пограничников появился в Петербурге еще в 1911 году, но лишь в 1932-м музей оказался в Москве — сначала в Протопоповском переулке, позже — на Большой Бронной, д. 25. С 1995 года экспозиция нашла свое место в пространстве на Бульварном кольце. Примечательный факт: музей в его нынешнем помещении посещали конструктор Калашников и патриарх Алексий II. Святейший внес в пограничную дарохранительницу образ преподобного Илии Муромца, почитающегося покровителем защитников бескрайних отечественных рубежей. Повторюсь: среди осетин много отважных воинов.

Много и тех, кто прославил наше общее Отечество на полях спортивных сражений. Тяжелая атлетика, борьба и, безусловно, футбол — любимые виды спорта в Алании. Кто теперь не наслышан о тренере национальной команды по футболу осетине Станиславе Черчесове, отличившемся в качестве вратаря московского «Спартака», а на прошедшем домашнем чемпионате мира — наставника главной сборной страны. Помню, как Черчесов сменил в воротах любимого мною «Спартака» легендарного Дасаева. Помню и то, как мы, болельщики столичного «Спартака», радовались появлению в высшей лиге «Спартака» из Орджоникидзе — Владикавказа. А аланский «младшенький» брат возьми да обгони столичного фаворита в гонке за золотые медали. И такое было.

Теперь об этом и о многом другом можно узнать, посетив в Москве, на Авиационной улице, д. 68, современный Музей спорта. Он существует с 2004–2005 годов под крылом организации, специализирующейся на выпуске медалей, кубков и прочих наград, в том числе спортивных. Потому основу собрания составляют награды наших спортсменов, в которых отражено великое прошлое советского и российского спорта. Представлено и множество подарков знаменитых спортсменов: клюшка с автографом В.Харламова, шайба с надписью А.Рагулина. Отражены и доблести в тех видах спорта, где традиционно сильны представители кавказских народов, не исключая и осетин.

Бесспорно, успешны осетины и в музыке — по крайней мере, как исполнители... О Валерии Гергиеве уже сказано. Сегодня возглавляемый им оркестр Мариинского театра — постоянный гость в столице. Гергиев, как правило, возглавляет и московские пасхальные фестивали. Между тем одно время с ним сотрудничала и первая в СССР женщина-дирижер, внесенная в книгу рекордов Гиннесса и «одарившая» собственным именем одну из малых планет. Об этом, как и многом другом, можно узнать, побывав на углу улиц Новослободская, д. 34, и Палиха, д. 2, в Осетинском культурном центре. Там же могут поведать еще и о том, что Вероника Дударова — речь о ней — многие годы руководила Московским государственным академическим симфоническим оркестром, который вплоть до возвращения Троице-Сергиевой лавре ее столичного подворья имел прописку и репетиционную базу внутри подворского Троицкого собора. Не секрет, лавра преподобного Сергия — общероссийский духовный центр, в том числе и для православных осетин. Она является и центром притяжения тысяч паломников. И жители Осетии в том смысле не исключение. Так что стоит взобраться на столичную Троицкую горку и осмотреть в бывшей лаврской Троицкой слободе ансамбль подворья...

Кто только не изображал нашу лавру в живописи и на страницах художественных произведений. Обитель писали В.В. Верещагин, Б.М. Кустодиев, К.Ф. Юон, Н.К. Рерих, Р.Р. Фальк, А.В. Лентулов, а в наши дни — Ким Бритов и Василий Нестеренко. Главный русский монастырь и расцветший подле него Сергиев Посад запечатлели И.Шмелёв, А.Ремизов, Б.Зайцев, М.Пришвин. В «Господах Головлевых» и «Дневнике провинциала» о них упомянул Салтыков-Щедрин, а Чехов в рассказе «Незаметный чин» вывел Троице-Сергиевскую и Вифанскую семинарии.

Кроме того, народный артист СССР Михаил Ульянов отметил в книге воспоминаний, как они, будучи студентами Щукинского училища, перед постановкой «Бориса Годунова» специально ездили в лавру, дабы присмотреться и попытаться постичь психологию иноков и богомольцев. Ну а небезызвестный Борис Савинков в романе «То, чего не было» в числе многого прочего писал и о Самотёке, то есть местности по берегам Неглинки, которую в 1609 году Василий Шуйский предоставил лавре под учреждение ее подворья. Подворье — иначе говоря, представительство на месте. Вот и у Республики Северная Осетия — Алания имеется официальное представительство в Москве, занимающее флигель купеческой усадьбы Найдёновых-Крестовниковых по Покровскому бульвару, д. 9.

Как ни удивительно, основную часть той усадьбы пользует посольство Ирана, по-старому Персии, то есть одного из тех государств, что достаточно сильно досаждали древней Алании. Что ж, и наша лавра не раз подвергалась набегам иноплеменников. И только, видимо, молитвы целого сонма ее угодников сберегли великую святыню от полного разорения и исчезновения. Даже в советские времена подле лавры в Сергиевом Посаде (Загорске) жило немало чтимых народом или уже официально прославленных подвижников. Среди них блаженная матушка Матрона Московская, умученный на Соловках отец Павел (Флоренский), матушка Амвросия, завещавшая похоронить себя на городском Николо-Архангельском погосте. И в лаврском подворье на Самотёке за три с лишним века существования выписался уникальный патерик, хранящий богомольную память о святителях, преподобных, праведниках. Коль скоро подворье явилось еще и резиденцией московских митрополитов, в покоях там десятки лет проживал и завершил земные дни святитель Филарет (Дроздов). Здесь он создал замечательный хор, регентом коего был поставлен отец прославленного в будущем праведного Алексия (Мечёва). И сам будущий праведник провел на подворье все детство. Жил в здешних покоях и святитель Иннокентий (Вениаминов), прозванный Апостолом Америки и Камчатки, жил и митрополит Тихон (Беллавин), к которому сюда с известием об избрании на Патриарший престол пришла торжественная депутация во главе со священномучеником Владимиром (Богоявленским). Сам же святитель Тихон любил и чтил это место. Он часто прогуливался по здешнему саду, принимал посетителей и собеседников, а перелезавшую через забор соседствующую детвору угощал конфетами или наливными садовыми яблоками. Отсюда опального патриарха увезли в Донской монастырь, где заключили под арест.

Бывал на подворье и священномученик Арсений (Жадановский), бывала и преподобномученица Елизавета Федоровна. А еще, проезжая как-то через Белокаменную и слегка прихворнув, в подворской гостинице останавливался святитель Крымский Лука (Войно-Ясенецкий). В общем, святое место. И священное. Первый же храм у возникшей при подворье Троицкой слободки появился в дереве к 1630 году. К концу XVII столетия храм во имя Живоначальной Троицы вознесся в камне. Вторая здешняя церковь — домовая — освящена в 1767 году п