Религия и атеизм

Главы из неопубликованной книги «Москва ХХ века»

Московская, да и вообще русская жизнь на протяжении многих веков всегда тесно переплеталась с религией. Церковь стремилась руководить человеком «на всех путях его». Русский человек не начинал никакого дела без молитвы, молитвой встречал и кончал день, соблюдал посты, делал более или менее богатые вклады — судя по достатку — в храмы и монастыри за «здравие и помин души». Множество церквей и монастырей в Москве и в ее окрестностях наглядно говорило о высокой степени развития благочестия.

В воскресный день 5 ноября (18 ноября по новому стилю) 1917 года в переполненном храме Христа Спасителя, вмещавшем двенадцать тысяч человек, митрополит Киевский и Галицкий Владимир на особом столике, поставленном в святом алтаре по левую сторону престола, собственноручно начертал на одинакового вида и размера пергаментах имена трех избранных кандидатов на патриаршество. Он свернул каждый жребий в трубочку, надел на них по резиновому кольцу и вложил в особый ковчежец, где они разместились вполне свободно, встряхнул ковчежец, закрыл и перевязал его тесьмою, концы которой запечатал сургучной печатью. Взяв ковчежец в руки, митрополит вынес его из святого алтаря на солею и поставил на особо уготовленном тетраподе — с левой стороны от Царских врат, перед малой Владимирской иконой Божьей Матери.

Во все время Божественной литургии при ковчежце безотлучно находились профессор Казанской духовной академии Лапин, профессор Петроградской духовной академии Соколов и крестьянин села Красная Поляна Головецкой волости Сибирской епархии Малов. Когда читали Апостол, из Успенского собора принесли чудотворную Владимирскую икону Божьей Матери и поставили на том же тетраподе, где был ковчежец со жребиями. Слушали евангельский текст о воскрешении дочери Иаира и исцелении кровоточащей женщины. И чудилось, что дочь Иаира — символ возрождения Русской Церкви, а исцеление прикоснувшейся к ризе Христовой женщины — выздоровление кровоточащей России. Ах, как хотелось этому верить! И верили.

По окончании Божественной литургии и молебна митрополит Владимир взошел на солею, поднял ковчежец и в виду всех присутствующих сотряс его. Принявши в руки ножницы, владыка разрезал тесьму и поднял с ковчежца крышку. Из алтаря вышел старец — затворник Зосимовой пустыни иеромонах Алексий, уже давно отвыкший видеть земное, но вернувшийся в мир, чтобы исполнить Божью волю. Он долго молился перед чудотворной Владимирской иконой Богоматери, и вместе с ним молился весь храм, потом троекратно осенил себя крестным знамением и благоговейно вынул из ковчежца «по указанию Божию» жребий.

Митрополит развернул его и прочел:

— Митрополит Московский и Коломенский Тихон.

— Аксиос! — выдохнул храм.

— Аксиос! — возгласил митрополит.

— Аксиос! Аксиос! Аксиос! — запели духовенство, хор и весь народ.

Свершилось! Отныне забудутся распри, не прольется больше безвинная кровь, не распадется государство. Отныне у народа есть заступник и Русская Церковь не оставлена Богом. На патриарший престол по воле Господней избран достойнейший — полный любви к людям и необычайной простоты, доброжелательный и беспорочный архипастырь России Тихон.

Торжественная делегация членов Собора направилась на Самотеку, в церковь Троицкого подворья, где в этот день молился владыка Тихон, и митрополит Владимир торжественно благовестил:

— Преосвященнейший митрополит Тихон, Священный и Великий Собор призывает твою святыню на патриаршество богоспасаемого града Москвы и всея России.

— Понеже Священный и Великий Собор судил мене, недостойного, быти в такове служении, благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю, — ответил владыка Тихон, низко поклонившись своему народу.

Избранник понял, что ему, как и всей Церкви, предстоит вступить на путь мученичества. Но 5 ноября 1917 года в его провидческих словах немногие различили предвестие пророка. Поняли их чуть позже, в тюрьмах, ссылках, на краю поспешно вырытых могил, возле оскверненных мощей, разрушенных алтарей, трупов замученных братьев и сестер.

Владыка Тихон сказал в день своего избрания:

— Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором было написано «Плач, и стон, и горе» и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль (Иез. 2, 10; 3, 1). Сколько и мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении, и особенно в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему вождю еврейского народа пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего? Разве я носил во чреве весь народ сей, и разве я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка... Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня» (Числ. 11, 11–14). Отныне на меня возлагается попечение о всех церквах российских и предстоит умирание за них во вся дни.

С 11 по 13 ноября 1917 года проходили похороны защитников старой власти, в своем подавляющем большинстве молодых юнкеров, на Ваганьковском и Братском кладбищах.

А.Кокорев вспоминал: «Площадь у Никитских ворот и прилегающие улицы были так заполнены народом, что само собой остановилось трамвайное движение. Храм Большого Вознесения не мог вместить всех желающих, и в него пускали только по пригласительным билетам. Заупокойную литургию служил архиепископ Дмитровский Иоасаф. Под сводами храма мощно звучали хоры — Архангельский, Синодальный и студенческий. В 12 часов из дверей церкви один за другим стали выносить простые, украшенные лишь еловыми ветвями гробы. Толпа с большим трудом расступалась, и сквозь этот узкий человеческий коридор неспешно двинулись возглавлявшие процессию архиереи. За ними — хор певчих. Над людским морем зазвучали “Вечная память” и “Святый Боже”. Осторожно, словно боясь потревожить спящих, несли на плечах гробы с телами товарищей студенты и юнкера. Замыкали процессию студенческий хор и оркестр. Скорбный маршрут пролегал по Тверскому бульвару, затем по Тверской сквозь невиданное многолюдье. Многие плакали, особенно при виде пяти детских гробиков. Наконец шествие достигло Братского кладбища, где до этого москвичам приходилось хоронить лишь героев германской войны. Теперь же на нем зияла провалом братская могила войны гражданской. Зазвучали надгробные речи представителей различных партий и общественных организаций».

Митрополит Евлогий вспоминал: «Помню тяжелую картину этого отпевания. Рядами стоят открытые гробы... Весь храм заставлен ими, только в середине проход. А в гробах покоятся — словно срезанные цветы — молодые, красивые, только что расцветающие жизни: юнкера, студенты... У дорогих останков толпятся матери, сестры, невесты. Много венков, много цветов. Невиданная, трагическая картина. Я был потрясен... Похороны были в ужасную погоду... Все прилегающие к церкви улицы были забиты народом. Это были народные похороны. Гробы несли на руках добровольцы из толпы».

14 января 1918 года патриарх Тихон служил литургию в храме святителя Николая в Воробьине на Воронцовском поле («на Гостиной горке»), где произнес проповедь «Россия в проказе», в которой, в частности, говорил: «Эти мучительные переживания прокаженных невольно напоминают собою то ужасное состояние, в котором находится ныне наша дорогая родина, страдалица Россия. Все тело ее покрыто язвами и струпьями, чахнет она от голода, истекает кровью от междоусобной брани. И, как у прокаженного, отпадают части ее — Малороссия, Польша, Литва, Финляндия; и скоро от великой и могучей России останется только одна тень, жалкое имя».

В Москве 28 января 1918 года прошел крестный ход. Накануне за всенощным бдением в православных храмах первопрестольной столицы читались воззвания патриарха и Церковного Собора, прихожане исповедовались и причащались Святых Тайн. Женщины плакали, мужчины стояли угрюмые, священники принимали общую исповедь.

По городу большевики наклеили листовок «Ко всем гражданам», в которых разъяснялось, что великая русская революция разрушает до основания все виды рабства и отбирает у попов землевладения. Духовенство обвинялось в расстрелах народа, а также в войнах и прочих преступлениях. Заканчивалось воззвание призывом не идти на церковное торжество вместе с «помещиками, капиталистами и их прислужниками», которые восстали «на защиту богатств, имений, земель, жалованья в двести тысяч рублей митрополитам, миллионов, накопленных в монастырской казне, сытой, спокойной и бездельной жизни сотен тысяч праздных и богатых людей».

Из всех приходских церквей с пением двинулись поутру крестные ходы к Красной площади. «Стоя недалеко от Лобного места, — вспоминает В.Марцинковский, — я видел, как с различных улиц втекали в площадь бесконечные потоки московского люда, возглавляемого духовенством с крестами, иконами и хоругвями, сверкающими золотом. Говорили, что в процессии участвовали сотни тысяч человек. Пели пасхальный тропарь: “Воскресение Твое, Христо Спасе...” По-видимому, народ чувствовал уже приближение суровой борьбы с религией и хотел выразить свое сочувствие Церкви».

С первых дней своего владычества большевики стали преследовать Русскую Православную Церковь. Принятый 20 января 1918 года СНК Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах дал толчок к глумлению городских и сельских комиссаров над православной верой сотен миллионов жителей России. Запретили преподавание Закона Божия в школах, священнослужителей обложили непомерными налогами, патриотизм, как и любовь к многовековому христианскому прошлому Отечества, объявили «пережитком царского режима».

Лишь часть революционно настроенных русских людей с радостью принимала деяния воинствующего атеизма. Большинство обывателей отмалчивались и тайком осеняли себя крестным знамением.

Над храмом Христа Спасителя 3 марта 1918 года москвичи видели лучи заходящего солнца, образовавшие крест. Объясняли, что это Россия приняла на себя крест величайшего в мире переворота, и понесла его, и долго еще будет нести, чтобы изжить во всем мире страдания и голод, эпидемии и духовный разврат...

О.Г. Шереметева 25 марта 1918 года записывает: «Сегодня в церковь Бориса и Глеба принесли новоявленную икону Божией Матери из Коломенского (явилась в марте прошлого года). Мы, я и дети, ходили прикладываться, икона старого письма. В центре — Божия Матерь в красном одеянии и в короне, держит руки как на иконе Знамения, но в руках скипетр и держава. На коленях Младенец, вверху — Бог Отец. Народу много, преобладают женщины и старики. Икону эту носят по всем московским церквам».

Москвич Никита Окунев 15 октября 1918 года записывает: «Видел в церкви Святой Троицы (в Троицком, около Патриаршего подворья) за поздней обедней Виктора Михайловича Васнецова. Стоит в толпе и молится так же истово, как молились наши отцы — простые люди. И вид у этого великого иконописца не то что древний, а “ушедший” или “уходящий”. Лет тридцать тому назад еще много было таких типов».

Историк Ю.В. Готье 19 января 1919 года записывает: «Был в Храме Спасителя на патриаршей службе; пахнуло чем-то старым и хорошим, но я думаю, что это была моя любовь к Московской Руси, а не сознание силы Православной Церкви, которая слаба и бессильна, несмотря на внешнюю красоту церковной службы».

Серьезная борьба с религией началась со вскрытия в храмах мощей русских святых, чтобы показать, что и угодники Божии тленны. На экраны московских кинотеатров 24 февраля 1919 года был выпущен хроникальный фильм «Вскрытие мощей Тихона Задонского».

К.С. Попов 11 апреля 1919 года записывает: «Проезжая мимо лавры, я увидел, что входные ворота в нее закрыты, никого не впускают и не выпускают. Около ворот стоит большая толпа народа и видны красноармейцы с ружьями. Сначала я не понял, что это значит, но после обеда я узнал, что будут вскрывать мощи преподобного Сергия, а народ собрался как будто для протеста. Я поскорее оделся и пошел посмотреть. Оказывается, что действительно будут вскрывать мощи. Для чего их вскрывают? А для того, чтобы отвергнуть мысль о нетленности этих мощей. Как об этом говорили, монахи якобы обманывали народ, а вот теперь большевики хотят этот обман вывести наружу. Собравшийся народ протестовал, но что можно сделать с красноармейцами, вооруженными винтовками, они даже поставили несколько пулеметов. Ворота лавры были закрыты, оставлена только калиточка, в которую пропускали лиц по пропускам от Совета. То и дело подходили какие-то комиссары и скрывались в калиточке. Вероятно, там соберется полный состав исполкома. Были выбраны в свидетели при вскрытии верующие православные, так как почти все комиссары жиды. Народ негодует и пререкается с красноармейцами. У ворот слышно, как их ругают: “Почему вы вмешиваетесь не в свои дела? Раз Церковь отделилась от государства, нечего и проверять нетленность мощей, никто вас не просит”. Дожидаются приезда из Москвы патриарха. Какие-то женщины стали петь хором молитвы, красноармейцы улыбаются, некоторые женщины плачут. Если народ станет уж очень напирать на ворота, красноармейцы стращают винтовкой, и народ отхлынивает опять. Все требуют, чтобы впустили в монастырь, но им отвечают, что пустят после вскрытия, не раньше 8 часов вечера».

На следующий день он же записывает: «В гимназии я узнал, что мощи преподобного Сергия вчера были вскрыты. Нашли костяк, еще сохранившийся, и череп, довольно еще хороший. Некоторые из наших гимназистов ходили глядеть, вчера пускали до 2 часов ночи. Кости еще будут лежать открытыми 4 дня. После уроков пошел поглядеть и я, в соборе стояла очередь смотреть и прикладываться, многие ставили свечки. Я тоже встал в очередь и стал подвигаться к раке, где лежали мощи. Около раки стояли два монаха, как и раньше. Некоторые служили молебны, немного подальше от раки, в народе, стояли два красноармейца с револьверами. Долго смотреть было нельзя, приложился и отходи».

Из послания патриарха Тихона по поводу закрытия Троице-Сергиевой лавры. В нем, в частности, говорится: «Ныне закрываются ворота лавры и гаснут в ней лампады. Что же? Разве мы уже растратили весь свой нравственный запас, как растратили внешнее свое достояние, и остались при одном холоде и голоде? Мы носим только имя, что живы, а на самом деле уже мертвы (Апок. 3, 11). Уже близятся грозные времена, и, если не покаемся мы, отнимется от нас виноградник — Царство Божие и передастся другим делателям, которые будут отдавать плоды в свое время (Мф. 21, 41). Да не будет сего с нами».

Одна женщина, побывавшая в 1920 году на Пасху в Москве, рассказывала князю Григорию Трубецкому об атеистическом митинге, на котором ей случилось присутствовать. Говорил один из вожаков большевизма. Речь его была вариацией на тему «Религия — опиум для народа». Когда он кончил, то предложил желающим возражать ему. Из рядов поднялся старенький священник в скромной, поношенной рясе.

— Предупреждаю вас, что я не могу вам дать больше пяти минут, — сказал недовольный председатель.

— Да мне и не нужно столько. Мне всего три слова сказать, — ответил священник и с этими словами поднялся на кафедру.

— Братья! Христос воскресе! — провозгласил он.

— Воистину воскресе! — ответила в один голос аудитория.

Газета «Правда» 29 апреля 1920 года возмущалась: «Паровозники депо Москва-Сортировочная Московско-Казанской железной дороги на общем собрании, бывшем 16 апреля сего года, по вопросу об иконе, находящейся при депо, постановили: “Временно икону поставить в церковь до постройки часовни” (особой часовни для одной иконы, и это в Сортировочной, где достаточное количество церквей!). Своим постановлением паровозники подчеркнули свою религиозность».

Постановление Народного комиссариата юстиции от 25 августа 1920 года о повсеместной и окончательной ликвидации святых мощей.

4 декабря 1920 года — православный церковный праздник Введение во храм Пресвятой Богородицы. Третья годовщина возведения владыки Тихона на патриарший престол. Он служил литургию в храме Сергия Радонежского на Троицком подворье. В.М. Миронова вспоминала: «Тогда, в голодные годы, было обычаем среди прихожан и некоторых постоянных богомольцев Троицкого подворья приносить иногда от своей скудости что-либо из съестного и Святейшему. Святейший, конечно, не голодал. Но люди, желая хоть чем-нибудь выразить ему свою любовь, несли кто что мог. Кто нес домашний пирог с рыбой или вареньем, кто печенье, кто еще что-нибудь из несложной гастрономии того времени. Все принимал патриарх с благодарением и улыбкой. В этот день, как и всегда после литургии, он вышел на солею благословлять народ, который любил и ценил этот момент личного общения с любимым архипастырем и отцом. В конце благословения среди других подошла к нему одна старая, бедно одетая женщина и, прежде чем принять благословение, подала ему на бумажке кусок колотого сахару и два соленых огурца и сказала: “Прими, отец, не погребуй”. Святейший принял подарок, передал его стоявшим тут же, возле него, иподиаконам, а сам, нагнувшись с солеи, обнял старуху и поцеловал ее в лоб... Подобные сцены бывали нередко на Троицком подворье... Бывали они и в других местах, где служил Святейший».

В 1921 году в ряде губерний вышедшие из-под снега озими в мае стали страдать от засухи. Яровые вовсе не взошли. К середине июня стало ясно: посевы погибли на всем Среднем и Нижнем Поволжье. В начале июля даже правительство поняло, что многие области постиг неурожай. Начался отродясь невиданный в русской земле голод, а следом спешили его верные спутники: тиф с малярией, холера, беженцы, дети-сироты, самоубийцы, преступность. Ели глину, кору, полевых животных, трупы умерших.

В августе 1921 года патриарх Тихон основал Всероссийский церковный комитет помощи голодающим и обратился с воззванием «К народам мира и к православному человеку»:

«Величайшее бедствие поразило Россию. Пажити и нивы целых областей ее, бывших ранее житницей страны и уделявших избытки другим народам, сожжены солнцем. Жилища обезлюдели, и селения превратились в кладбища непогребенных мертвецов. Кто еще в силах, бежит из этого царства ужаса и смерти без оглядки, повсюду покидая родные очаги и землю. Ужасы неисчислимы. Уже и сейчас страдания голодающих и больных не поддаются описанию, и многие миллионы людей обречены на смерть от голода и мора. Уже и сейчас нет счета жертвам, унесенным бедствием. Но в ближайшие грядущие годы оно станет для всей страны еще более тяжким: оставленная без помощи, недавно еще цветущая и хлебородная земля превратится в бесплодную и безлюдную пустыню, ибо не родит земля непосеянная и без хлеба не живет человек.

К тебе, Православная Русь, первое слово мое. Во имя и ради Христа зовет тебя устами моими Святая Церковь на подвиг братской самоотверженной любви. Спеши на помощь бедствующим с руками, исполненными даров милосердия, с сердцем, полным любви и желания спасти гибнущего брата. Пастыри стада Христова! Молитвою у престола Божия, у родных святынь исторгайте прощения Неба согрешившей земле. Зовите народ к покаянию: да омоется покаянными обетами и Святыми Тайнами, да обновится верующая Русь, исходя на святой подвиг и его совершая, — да возвысится он в подвиг молитвенный, жертвенный подвиг. Да звучат вдохновенно и неумолчно окрыленные верою в благодатную помощь свыше призывы ваши к святому делу спасения погибающих. Паства родная моя! В годину великого посещения Божия благословляю тебя: воплоти и воскреси в нынешнем подвиге твоем светлые, незабвенные деяния благочестивых предков твоих, в годины тягчайших бед собиравших своею беззаветною верой и самоотверженной любовью во имя Христово духовную русскую мощь и ею оживотворявших умиравшую русскую землю и жизнь. Неси и ныне спасение ей — и отойдет смерть от жертвы своей...»

Надо было спасти жизни миллионов людей, накормить их и снабдить семенами для будущего посева, предотвратить эпидемии, которые разрастались из-за непогребения трупов и употребления в пищу суррогатов, восстановить крестьянское хозяйство, оставшееся без лошадей и скотины. Надо было помочь самым несчастным жертвам голода — детям. Они гибли от рук родителей, которые не хотели быть свидетелями их мученической смерти. Они становились сиротами, бродягами, с юных лет познавшими зло, ложь, воровство, убийство, бездуховность и множество других пороков, идущих вслед за голодом.

Вместо этого глава Советского государства Ленин 19 марта 1922 года продиктовал человеконенавистническое письмо, которое открыло новый этап борьбы с религией — на полное ее уничтожение. В нем говорилось о немедленном изъятии из храмов святынь, которым поклонялся русский народ на протяжении многих веков, и указывалась причина, для чего это нужно сделать: «На съезде партии устроить секретное совещание всех или почти всех делегатов по этому вопросу совместно с главными работниками ГПУ, НКЮ и Ревтрибунала. На этом совещании провести секретное решение съезда о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать».

Молится Святейший патриарх Тихон, заточенный в бывшем Донском монастыре под охраной красноармейцев. Молится за спасение Русской Православной Церкви. Все испытал он за годы патриаршего служения: бегство апостолов — многие русские иерархи скрылись за границу; предательство Иуды — создано под наблюдением ГПУ обновленческое движение в Церкви, требующее советской расправы со своим первоиерархом; отречение Петра — многие епископы и священники, бывшие сподвижники патриарха, перешли на сторону обновленцев...

Молится патриарх в своей темнице, крестится на звон колоколов Донского монастыря, а для России уже сплетены сети атеистической вакханалии.

«Чай мы пили из самовара, вскипевшего на Николае-угоднике, — похвалялся поэт Мариенгоф. — Не было у нас угля, не было лучины — пришлось нащепать старую икону, что смирнехонько висела в углу комнаты».

В Политехническом музее с 26 апреля по 7 мая 1922 года проходили заседания Московского революционного трибунала. Судили 54 священнослужителей и мирян, оказавших якобы сопротивление при изъятии церковных ценностей из московских храмов. На заседании Политбюро РКП(б) 4 мая 1922 года обсуждался ход судебного процесса. Постановили: «Применить к попам высшую меру наказания». Советские газеты 7 мая радостно сообщали о вынесении одиннадцати смертных приговоров «по делу 54 священнослужителей и мирян» и о привлечении патриарха Тихона к судебной ответственности.

В 3-м Доме Советов (здание бывшей Московской духовной семинарии) с 6 по 14 августа 1922 года проходил Первый Всероссийский съезд «Живой Церкви» — организации священнослужителей и мирян, созданной при участии чекистов. В числе резолюций съезда следующие: лишение монашествующих исключительного права занятия некоторых церковных должностей, закрытие монастырей с преобразованием их в трудовые коммуны. Съезд постановил «просить власти об устранении от должностей и высылке за пределы епархий церковных контрреволюционеров, особенно из числа архиереев».

Московский комитет РКСМ 7 января 1923 года организовал «Комсомольское рождество». В шествии приняли участие до 10 тысяч человек. Пели антирелигиозные частушки, несли карикатуры на священников, жгли чучела богов.

Из репортажа, опубликованного в журнале «Огонек» в январе 1923 года: «Воскресенье. В клубе имени тов. Жилина на Якиманке сегодня праздник. Не очередное христианское воскресенье, но праздник нового быта. Одна из работниц фабрики родила сына. Но вместо того, чтобы делать, как это привыкли делать все, вместо того, чтобы спокон века узаконенного попа ублажить на этот случай и выкупать ребенка в церковной купели, — они решили найти себе другого попа для ребенка. И этим “попом” стала ячейка компартии бывшей цинделевской фабрики. Собрались в клуб рано. Мать с отцом еще не приходили. А вместиться всем негде. Кое-как потесниться пришлось. Несколько человек из музыкального кружка, свои же, фабричные, настраивают инструменты. Но вот отворяется дверь, и в клуб вносят нового гражданина. Оркестр даже без дирижерского благословения начинает играть “Интернационал”. Все подымаются, и мать застывает на месте с ребенком, удивленно оглядывающимся по сторонам. Не успевают смолкнуть звуки музыки, все тянутся посмотреть на ребенка, этого нового гражданина, который пренебрег поповским учением уже в таком раннем возрасте. Мать любовно прижимает сына к груди и робко целует его. Потом обращается к присутствующим с речью. Она говорит, что заставило ее “крестить” своего ребенка таким способом. Она поняла много за последнее время и узнала, что попы — шарлатаны, что Бога нет и что только коммунистическая партия соблюдает интересы рабочего класса, и поэтому ее сын должен быть воспитан коммунистом. Представитель комячейки, приемный отец, под торжественные звуки пролетарского гимна торжественно выступает вперед. Мальчишка улыбается и переходит на руки к чужому “дяде”.

— Вот какой! — шепчутся вокруг. — Сам уже все понимает, не плачет, когда его коммунист на руки берет!

— Сразу видать, что с первой недели в коммунисты записался!

Все обступают мать и отца. Свои, фабричные, и чужие, приехавшие сюда с приветствиями, говорят торжественные речи, и каждый раз оркестр играет “Интернационал”. Так здесь, у самой фабрики, где слышится шум моторов и жужжание станков, где как будто слышится запах развариваемой краски и набивных машин, рождается новый быт. Младенца окрестили Октябрем, в честь пролетарской революции. И пока что он — один из немногих граждан, воспринятых обществом трудящихся. Но с каждым днем религия становится все дальше и дальше от трудящихся. С каждым днем исчезают иконы в горницах у рабочих. И вместе с этим приходит новое — новые имена, новые обычаи».

В Андреевском зале Большого Кремлевского дворца с 17 по 25 апреля 1923 года проходил XII съезд РКП(б). В последний день заседания съезда были перенесены в Большой театр. Съезд «признал необходимым несколько сдержать чрезмерное усердие в деле антирелигиозной пропаганды отдельных парторганизаций».

На пятидесятом году жизни, 30 мая 1923 года, скончался архидьякон Константин Васильевич Розов (родился 10 февраля 1874 года). Его похоронили на Ваганьковском кладбище, возле церкви Воскресения Словущего. «С его уходом в вечность, — записал в дневнике его близкий знакомый Н.П. Окунев, — ушел и тип московского протодьякона, который с такой любовью описывали и рисовали Лесковы и Репины. Последний из могикан! Царство ему небесное и вечный покой».

9 июня 1924 года состоялось учредительное собрание членов-учредителей Общества воинствующего материализма. Среди учредителей — А.М. Деборин, В.И. Невский, Д.Б. Рязанов, А.К. Тимирязев, Н.И. Бухарин, М.Н. Покровский.

Троицкая родительская суббота — 14 июня 1924 года. Патриарх Тихон служил всенощную в Донском монастыре. Об этом богослужении вспоминает А.И. Кузнецов: «Был солнечный вечер, кругом стояла тишина. Вернее, все было погружено в тихую задумчивость, спокойную грусть. Даже размеренный колокольный звон не нарушал торжественной тишины вечера. Напротив, он вливался в эту тишину как необходимое дополнение, как аккомпанемент, сообщавший окружающему особое очарование. От патриарших покоев до лестницы в собор стоял народ. Он вытянулся в две шеренги, образовав живую улицу. Сейчас по этой дороге, среди этого множества людей пройдет патриарх. Дорога устлана сеном, пахнет мятой. Вот и процессия. Впереди идет иподиакон с крестом, вслед за ним несут подсвечник с горящей свечой, затем следуют иподиаконы с трикирием и дикирием. Вот и патриарх. На нем зеленая шелковая мантия, длинный шлейф которой поддерживается сзади мальчиком в стихаре. На голове патриарха белый куколь с ниспадающими на плечи херувимскими вокрилиями, на груди две панагии. Патриарх шел величественной, твердой походкой, опираясь на жезл. Все в нем исполнено величия, и в фигуре, и в походке чувствуется мужество... Патриарх вошел в собор по ярко-красной суконной дорожке, устланной цветами. У входа в собор его встретило многочисленное духовенство во главе с епископом Сарапульским Алексием (Кузнецовым), огромная фигура которого с густой, рыжей, до пояса бородой ярко выделялась на фоне всей процессии. Началось богослужение с канонархом. На величание Святейший вышел в богатом зеленом парчовом облачении, с омофором такого же цвета. Белая митра, увенчанная бриллиантовым крестом, сверкала всеми цветами радуги. Собор был переполнен молящимися. Елепомазание совершал сам патриарх. Мы подошли к нему в десятом часу, а вообще служба окончилась в половине одиннадцатого. Усталости я не чувствовал, торжественность богослужения, величие праздника, переполненный собор — все вносило в душу бодрость и духовное наслаждение».

Служащий Исторического музея А.В. Орешников 24 июля 1924 года записывает: «Отправился в храм Василия Блаженного... Служба совершается только в приделе Св.  Василия Блаженного, главный храм Покрова лишен икон, алтаря, также и все приделы. Внутри архитектура всех ходов, галерей произвела на меня чарующее впечатление. Роспись стен, потолков безобразная, безвкусная XIX века».

26 августа 1924 года праздновали День памяти святителя Тихона Задонского (день ангела патриарха Тихона). Патриарх служил литургию в Донском монастыре. О богослужении этого дня вспоминает женщина, подписавшаяся «Москвичка»: «Особенно усердствовали москвичи в день тезоименитства Святейшего, 26 августа. Со всего города стекались в Донской подношения, не только от отдельных лиц, но и от целых артелей. Охотный ряд присылал рыбу, икру, грибы, соленья; пекари и кондитеры — свои изделия, бакалейщики — чай, сахар и другие продукты; мануфактурщики — целые куски материи; садоводы — роскошные цветы... Последний именинный день Святейшего в 1924 году ознаменовался приездом американской делегации. Помолившись за литургией и молебном святителю Тихону Воронежскому, которые патриарх отслужил сам, американцы тут же, в переполненном молящимися Донском монастыре, обратились к нему с прочувственной речью, указывая на ту любовь, которую в течение своего девятилетнего святительства в Америке он стяжал не только среди русской паствы, но и у самих американцев. Опустившись перед патриархом на колени, они вручили ему от имени всех его почитателей-американцев золотую митру, усыпанную бриллиантами, и облачение».

7 апреля 1925 года на 61-м году жизни скончался Патриарх Московский