Новое исследование о Н.В. Гоголе
Творчество Н.В. Гоголя в контексте православной традиции. Ижевск: Изд-во Удмуртского университета, 2012.
Заглавие сборника указывает не только на его тематику, но также на специфический метод, который здесь применяется. Авторы статей представляют «научное направление, связанное с изучением кардинального для русской словесности православного типа духовности». Впрочем, содержание рецензируемой коллективной монографии этим не ограничивается: в книге намечены перспективы дальнейшего изучения жизни и творчества Гоголя с учетом современных методов гуманитарных исследований.
Поводом для выхода издания стали две знаменательные даты. Первая из них (пусть и не совсем в хронологическом порядке) — отмечавшееся в 2010 году шестидесятилетие профессора филологического факультета Московского университета В.А. Воропаева, одного из наиболее авторитетных исследователей жизни и творчества Гоголя. Одним из первых он заговорил о необходимости изучать произведения Гоголя в неразрывной связи с религиозными убеждениями писателя, вчитаться в его духовные творения и обнаружить в них ключ к пониманию художественных произведений. Именно В.А. Воропаев вместе со своим учеником и единомышленником И.А. Виноградовым выпустили образцовые критические издания духовной прозы Гоголя: «Выбранные места из переписки с друзьями», «Размышления о Божественной литургии», «Авторская исповедь» и другие.
Второй причиной для издания сборника стал выход по благословению патриарха Кирилла нового Полного собрания сочинений и писем Гоголя в семнадцати томах. Это издание стало не только наиболее полным неакадемическим собранием гоголевских произведений и переписки (как принадлежащей перу писателя, так и адресованной ему), но и своеобразным свидетельством зрелости для православного гоголеведения. Здесь были впервые представлены и обстоятельно прокомментированы как художественные, научные и литературно-критические тексты Гоголя, так и его духовная проза, выписки из Отцов Церкви и богослужебных книг. Новое собрание сочинений — результат самоотверженного труда В.А. Воропаева и И.А. Виноградова. Драгоценной жемчужиной издания стала единственная существующая на сегодняшний день «Летопись жизни и творчества Н.В. Гоголя», на семистах страницах которой представлены тысячи фактов жизненного пути писателя, многие из них получили новые, уточненные датировки.
Итак, рецензируемая коллективная монография призвана служить «свидетельством жизненности и плодотворности научного направления в гоголеведении, нацеленного на изучение текстовых и контекстных связей биографии и творчества (поэтики) Гоголя с православной традицией». Заявка на это выглядит более чем оправданной, когда в список авторов входят корифеи гоголеведения. Некоторые статьи издания уже известны читателю: например, публикация И.А. Есаулова представляет собой часть его монографии «Пасхальность русской словесности», а фундаментальные работы В.А. Воропаева и И.А. Виноградова не раз предваряли различные издания произведений Гоголя. Есть в книге и ранее не публиковавшиеся материалы, в том числе принадлежащие перу молодых ученых. Таковы, например, опыты сравнительного изучения произведений Гоголя и писателей XX века — И.В. Шмелева (статья доцента Донецкого государственного университета М.Ю. Шкуропат) и Н.С. Гумилева (автор — аспирант Удмуртского государственного университета В.С. Малых). Сочетание работ маститых авторов и статей молодых исследователей не дает книге превратиться в своеобразную хрестоматию, намечая новые направления в изучении духовного пути Гоголя.
Коллективная монография состоит из трех частей — «Биография и творчество: новые принципы понимания», «Поэтика Н.В. Гоголя» и «Н.В. Гоголь и XX век». Такое деление проистекает из следующей логики: сначала помещены масштабные — по объему и охвату материала — работы крупнейших исследователей творчества, которые задают тон всему изданию. Вслед за статьями-гигантами идут работы о гоголевской поэтике, прежде всего в рамках актуальной сегодня интермедиальности, а завершает книгу выход за пределы Гоголя и его эпохи — к интерпретации творчества писателя в произведениях авторов XX столетия.
Открывает монографию работа Воропаева «Жизнь и сочинения Николая Гоголя», где сосредоточивается внимание на малоизученных, последних годах жизни писателя. Это особенно интересно, так как автор работы — первопроходец в изучении «позднего» Гоголя. В статье создается особенный фон для восприятия гоголевского творчества: в центре не литературный быт, а духовные искания писателя-подвижника — с юности и до последних дней жизни. Автор дополняет портрет своего героя ранее неизвестными, зачастую совершенно неожиданными штрихами: «Гоголь еще в школьные годы не мог пройти мимо нищего, чтобы не подать ему, и если нечего было дать, то всегда говорил: “Извините”». Или, например, черта, не оставляющая следа от расхожего образа аскета-мизантропа: он выписал на поля своей Библии, в наставление самому себе, стих Первого послания к Фессалоникийцам святого апостола Павла: «Всегда радуйтесь и постоянно молитесь». Как следствие, чеканный образ классика начинает играть другими красками, обретает духовное измерение. В своей работе Воропаев закладывает основы изучения Гоголя как писателя-христианина, извлекает из небытия забытые факты и соединяет их в выверенную до мелочей систему, которая сокрушает устаревшие представления о писателе.
Если масштабная работа профессора Воропаева сосредоточена в основном на вопросе о значении Православия в жизни Гоголя, то Виноградов обнаруживает тяготение Гоголя к христианству в малороссийских повестях писателя. В статье «...И по ту, и по эту сторону Диканьки» ученый предлагает новое прочтение «Вечеров на хуторе близ Диканьки», которые, по словам автора работы, помогают «понять и то, почему писатель так и не связал себя, по обыкновению, семейными узами, но оставался до конца своих дней “монахом в миру”». Виноградов бросает вызов традиционным представлениям об исключительно карнавальной природе ранних повестей. С помощью точного анализа исследователь вскрывает мощный пласт религиозной проблематики в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Это и основополагающая для ранних произведений тема преступления христианских заповедей ради суетных радостей: так поступают Хивря и сластолюбивый попович в «Сорочинской ярмарке», Петрусь, связавшийся с Басаврюком, в «Вечере накануне Ивана Купала» и даже в трагической «Страшной мести» пан Данило корыстолюбив и этим открывает себя для воздействия демонических сил. Дидактика оказывается свойственной не только зрелому автору «Выбранных мест...», но и вчерашнему воспитаннику Гимназии высших наук. Виноградов сопоставляет ранние и итоговые редакции повестей, отслеживая малейшие изменения в замысле и обнаруживая у Гоголя скрытые цитаты из огромного корпуса художественной и исторической литературы, фольклористики и т.д.
Тому, каким образом истинный художник ищет ответы на «вечные вопросы», посвящена статья В.М. Гуминского «Пушкин и Гоголь subspecieaeternitatis». Как следует из заглавия, у работы два героя, и, казалось бы, их пути ни разу не пересекаются: Пушкина волнует посмертная слава поэта, Гоголь стремится к божественной истине и пытается обратить к ней современников. Единство работе придает вступительная часть, в которой В.М. Гуминский напоминает слова В.В. Вейд-
ле и А.В. Михайлова — ключевые для данной работы. Гуминскому удается показать «разворачивание» пушкинских и гоголевских текстов. Наблюдая интерес Пушкина к теме посмертного бытия — от лицейского «Городка» до каменноостровского «Памятника», исследователь открывает прежде не замеченные переклички с поэзией Боратынского, Батюшкова, Гнедича, Карамзина и многих-многих других.
Статья И.А. Есаулова «Пасхальность в поэтике Гоголя» представляет собой переработанную главу из монографии «Пасхальность в русской литературе» того же автора. Ученый применяет интердисциплинарный подход, используя методы различных наук — литературоведения, богословия и даже математики. Именно эта сложная система понятий помогает автору «уловить» феномен пасхальности в тексте, равно как и ее антипода — апостасийность, отступничество от истинной веры. Выводы, к которым приходит автор, представляют большую ценность, так как они сделаны на основании скрупулезнейшего анализа множества текстов и предлагают новое, логически выверенное объяснение знакомых произведений.
Исследование В.В. Лепахина «От портрета к иконе, от живописи к иконописи» предлагает прочтение одной из сложнейших гоголевских повестей — «Портрет» в редакции сборника «Арабески». Эта статья — часть масштабного исследовательского проекта по изучению феномена интермедиальности в русской литературе, а именно живописи и иконописи в литературных произведениях, проекта, которым автор подвижнически занимается уже много лет. Прочитывая эпизод за эпизодом, ученый реконструирует взгляды Гоголя на светскую живопись и иконопись. Одухотворенный художник получает в дар от Бога свой талант и должен использовать его во благо. Два гоголевских живописца по-разному распоряжаются своим талантом: Чартков словно заключает сделку с нечистым духом, покупая роковое полотно и растрачивая свой бесценный дар в погоне за славой модного портретиста; другой, великий художник и автор картины, на которой запечатлен демонический ростовщик, искупает свой грех, став иноком и покаянием и постом очистившись от скверны греха. Гоголь, по мнению автора статьи, ставит вопрос о пределах допустимого в искусстве и приходит к мысли о том, что натурализм губителен, поскольку художник здесь «...вооружается анатомическим скальпелем и вместо мимесиса, вместо изображения богозданной совершенной формы, начинает ее разлагать... находит только эстетическое... и попадает в плен демонизма» (с. 282). Исследование Лепахина поражает глубиной понимания вопросов христианского и секулярного искусства, а также глубоким анализом ранней редакции повести «Портрет».
Публикация Г.В. Мосалевой «Поэтическое зодчество Гоголя и образ России» посвящена различным аспектам изображения сакрального пространства, «Святой Руси». Двойственность в изображении России в поэме «Мертвые души» становится отправной точкой размышлений. Изучая художественное пространство поэмы в его связи со Священным Писанием и топосом храма, генетически присущими, по мнению автора, всей русской словесности, Мосалева обнаруживает два его типа в поэме. Первое — фиктивное пространство, «Россия Чичикова», «псевдо-Россия», а второе — идеальное, храмовое пространство, которое открывается восхищенному взору автора «Мертвых душ». Первое поражает своей пошлостью, гротескностью, картинностью, в нем укоренены «мертвые» персонажи поэмы, которым еще только предстоит «ожить», преобразиться для храма, а второе берет начало в православной мысли и традиционной церковной образности. Большим достоинством работы представляется стремление автора связывать и сопоставлять духовные искания Гоголя в поэме с идеями «Выбранных мест из переписки с друзьями» и другими произведениями писателя.
В статье О.В. Зырянова «Три типа гуманизма и проблемы рецепции гоголевской “Шинели”» предлагается прочтение этой повести как многопланового текста, «запертой шкатулки». Автор выделяет три возможных взгляда на проблему гуманизма в «Шинели» — социального, эстетического и христианского. Текст повести дает основание для всех трех прочтений, но, по аналогии с «Ревизором» (пьесой, для понимания авторской идеи которой требуется «ключ»), лишь прочтение в русле православной традиции, в связи с житием святого Акакия Синайского, приоткрывает истинный замысел Гоголя. Зырянов убедительно показывает, что задача автора не только напомнить о человеческом достоинстве незаметного чиновника (социальное), увидеть хоть малый талант художника-каллиграфа (эстетическое), но прежде всего напомнить читателям евангельскую истину о тщете земных богатств и наслаждений и необходимости стяжать благодать Святого Духа. Акакий Акакиевич, чей образ наделен качествами аскета, подвижника духа, молчальника, забывает о высшей цели жизни, и поэтому конец его страшен. Следует особо отметить актуальный научный подход исследователя, который опирается не только на классические работы о Гоголе, но также привлекает широкий историко-литературный и теоретический материал.
Завершающий коллективную монографию раздел «Н.В. Гоголь и XX век» представлен двумя работами молодых исследователей-компаративистов. Именно эти статьи призваны подтвердить очевидный факт: изучение творчества Гоголя в контексте православной традиции не является «вещью в себе» и способно выходить за пределы своего основного предмета, вовлекая в сферу сравнительного изучения самых различных авторов.
Разговор о живописи и иконописи в гоголевском «Портрете», начатый Лепахиным, продолжает М.Ю. Шкуропат, автор статьи «“Портрет” Н.В. Гоголя и “Неупиваемая чаша” И.С. Шмелева: точки сближения и расхождения». Автор ведет последовательное сопоставление судеб двух художников, художественных особенностей принадлежащих их перу портретов. Сравнительный метод позволяет не только обозначить сходство и различие в понимании изобразительного искусства у писателей, но и сделать ряд интересных наблюдений о менее исследованной поэтике Шмелева.
Инновационной представляется статья В.С. Малых «Художественная онтология Н.В. Гоголя и Н.С. Гумилева в структурах интерпретации», в которой впервые предпринята попытка сопоставить творчество двух авторов в идейно-философском отношении. Автор обнаруживает тесную взаимосвязь между эстетическим и религиозным — то общее, что лежит в основе представлений этих писателей об искусстве. На этом уровне становится возможным сравнение духовных исканий православного писателя-проповедника Гоголя и поэта-«друида» Гумилева. Плодотворным видится сопоставительное изучение военной тематики в творчестве Гоголя и Гумилева — на материале «Тараса Бульбы», с одной стороны, и «Колчана» и «Записок артиллериста» — с другой. Думается, что здесь было бы интересно соотнесение и со «Страшной местью»; впрочем, В.С. Малых обращается к этому тексту в связи с диалектикой добра и зла у Гоголя и Гумилева. Заслуживает внимания изучение круга чтения двух авторов, который показывает их укорененность в православной культуре (например, «Лествица» была настольной книгой и у того и у другого).
Радует и высокое качество полиграфического исполнения издания. Количество опечаток минимально, самая значительная из них — замена Хлестакова на Чичикова на с. 271: «Однако ослепленные своими собственными страстями — а отнюдь не Чичиковым, как им представляется в их малом кругозоре, — герои [«Ревизора»] не используют эту возможность для благодатной ревизии своей жизни» (курсив автора цитируемой статьи, И.А. Есаулова. — А.Е.).
Авторам коллективной монографии удалось не только подвести итоги, но и обозначить новые пути развития гоголеведения. Время идти дальше.
Андрей Евдокимов
Жемчужины духа на Русском Севере
Власов А.Сказания и повести о местночтимых святых и чудотворных иконах Вычегодско-Северодвинского края XVI–XVIII веков: Тексты и исследования. СПб.: Пушкинский дом, 2011.
Сольвычегодская, устюжская и северодвинская старина — вот темы, которые профессор РГПУ им. А.Герцена Андрей Николаевич Власов разрабатывает и исследует в течение тридцати лет. Содержание сборника — жития святых, истории о создании монастырей, обретении чудотворных икон и других случаях явления благодати в особой части Русского Севера. Исторически называли его Устюжским, а то Вычегодским краем, расположен он в верховьях Северной Двины и ее притоков — Сухоны, Лузы, Вычегды в их среднем и нижнем течении.
Особое место в этом издании занимают письменные памятники, принадлежащие перу Александра, епископа Вятского (1603–1679). Он был современником патриарха Никона, монашествовал и игуменствовал в Николо-Коряжемском монастыре, при этом часто и подолгу жил в Москве, где и был рукоположен в епископы. Александр, как полагают многие ученые, оставил письменное сказание о создании родного монастыря и его «начальнике», то есть первооснователе, игумене Лонгине. Впрочем, епископ Александр был не единственным, кто способствовал письменному закреплению памяти о северодвинском столпе христианской веры, храмостроителе и чудотворце Лонгине. Профессор Власов исследовал также стихотворную версию истории монастыря в честь Николая Мирликийского на речке Коряжме и выдвинул гипотезу о том, что «стишная история» могла быть писана Лаврентием Горкой — учеником и сподвижником Феофана Прокоповича. Лаврентий Горка был до этого профессором Киево-Могилянской академии, написал учебный курс по риторике и стихотворную драму «Иосиф патриарх». Он же был историографом персидских походов Петра I, а с 1727 по 1731 год занимал епископскую кафедру в Великом Устюге. В сборнике опубликованы оба текста — прозаический и стихотворный.
Сказание о Христофоровой пустыни не имеет стихотворного варианта, но во многом оно даже интереснее, чем сказание об обители в честь святителя Николая. Автор исследования не хочет однозначно утверждать, что оно принадлежит перу епископа Александра, но делает выводы, которые могут быть гораздо значительнее точной именной атрибуции. Он убедительно доказывает, что сказание было написано человеком книжным и начитанным, владеющим риторическими приемами речи. И наверняка не простым иноком, а таким членом братии, который имел право поучать остальных. А главное — увлеченным, стремящимся публицистически заострить проблемы духовной жизни как всего народа, так и отдельного христианского сообщества. Его волновали отношения пастыря и паствы, поведение мирян и монахов, ответственность за себя и своих ближних. Автор сказания мог бы просто оставить историческую записку об основании пустыни и чудесах от иконы Богородицы Одигитрии, по месту явления которой был основан удаленный скит. Но он сделал удивительную для церковного писателя вещь: не захотел односторонне освещать события, а вскрыл и обличил прегрешения монастырских настоятелей (после Христофора), а также небрежение клира в отношении главной святыни. «Якоже сам игумен о монастырском строении не радяше, но и паче разоряше, и славолюбие и сребролюбие в себе имяше даже. Пастырь в своей пастве нерадиши начнет о овцах, и овцы без пастыря како могут целы быти? Не токмо от волка или от иного зверя расхищаются, но и от безумных человек...» В некоторых местах исторического документа исследователь нашел отзвуки полемики с патриархом Никоном.
Остальные документы, вошедшие в сборник, относятся уже не к XVII веку, а к более поздним временам. Но в них также содержится масса важных и интересных подробностей как из русской церковной, так и из повседневной жизни. Например, при каком-либо неугодном поведении часто следуют явления святых с предупреждением о непогоде («снег до Семенова дня») или о падеже скота — то есть о вещах, крайне нежелательных для сельского труженика. Некоторая упрощенная назидательность является характерной чертой местных житий и сказаний о северодвинских чудесах. Нередко при этом прорываются признаки такой душевной чистоты и теплой веры, что уравновешивается недостаток утонченности. Например, как в описании одиннадцатого чуда от иконы Божьей Матери Теплогорской: «Человек некий, родом двинянин из Пермогорской волости, по имени Силуян, сын Елизаров, по прозванию Соснин, не видел глазами три недели, оспой у него выщипало. И начал он со слезами обещание полагать, что поедет он к Пречистой Богородице на реку Юг в новую пустынь молиться. И сразу в тот час прозрел и исцеление получил. И приехал в пустынь, и молебное пение там исполнил. А потом сразу рассказал про чудо священнику той церкви, и труднику, и всему народу. И возвратился в дом свой, радуясь и славя Господа Бога и пречистую Его Богоматерь...» Всего же чудес от иконы было записано пятьдесят пять.
«Красноборские чудеса от иконы Нерукотворного Образа Спаса», «Повесть о чудотворной иконе Николы на Приводине», «Сказание о явлении и чудесах иконы Святой Троицы Соезерской» — письменные памятники XVI–XVIIIвеков, благодаря сборнику Власова теперь стали доступны как специалистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся историей Русского Севера.
Валерий Иванов
Миф о геноциде адыгов
Епифанцев А. Неизвестная кавказская война: Был ли геноцид адыгов? М.: Маска, 2010.
Адыги на земле моей живут,
Их издавна черкесами зовут.
И.Машбаш (пер. В.Твороговой)
Функции исторической науки как социального института выходят далеко за рамки простого производства новых знаний о прошлом. По мнению современных исследователей, исторические представления составляют одну из базовых основ национальной и культурной идентичности. Поэтому различные общественные, научные и сословно-этнические группы часто используют их как инструмент для достижения своих целей. Победа в научном споре, закрепленная затем в правовом документе, дает юридические основания для территориальных претензий, политических или финансовых требований.
В современной России поводом для жарких дискуссий, как правило, становится история XX века, и прежде всего события Второй мировой войны. Однако в контексте грядущей Олимпиады, которая пройдет в Сочи в 2014 году, предметом широкого общественного внимания стала история XIX века, а именно — трагическая судьба черкесских народов. В результате Кавказской войны (1817–1864) большинство адыгов погибли (в боевых действиях, от эпидемий и голода) или были выселены в Турцию и другие исламские страны и лишь меньшая их часть осталась на родной земле. Некоторые адыгские историки и общественные деятели склонны считать произошедшее геноцидом.
Этой вновь ставшей актуальной проблеме посвящена книга журналиста и независимого политолога А.Епифанцева «Неизвестная Кавказская война. Был ли геноцид адыгов?». Во введении к ней автор пишет, что по жанру она не является специально научной монографией — это скорее научно-популярное произведение, ориентированное на самый широкий круг читателей.
Однако А.Епифанцев подходит к исследованию как профессиональный историк. В своей работе он опирается на обширный круг источников. Среди них — документы, в частности Акты Кавказской археографической комиссии (АКАК), архивные материалы Центрального государственного военно-исторического архива (ЦГВИА), Центрального государственного архива Кабардино-Балкарской республики (ЦГА КБР) и др. Он также использует в работе труды ученых — современников тех событий: адыгского историка и просветителя Султана Хан-Гирея, этнографа Л.Я. Люлье, историка А.П. Берже. В книгу вошли и воспоминания непосредственных участников Кавказской войны с обеих противоборствовавших сторон: российских генералов и офицеров А.П. Ермолова, Р.А. Фадеева, Ф.Ф. Торнау, а также английских агентов Дж.Лонгворта и Дж.Белла, польского авантюриста Т.Лапинского, сражавшихся на стороне черкесов, и др. А.Епифанцев привлекает и труды современных ученых, изучающих историю Кавказской войны (в книге есть ссылки на работы В.Н. Ратушняка, Ф.Бадерхана, В.В. Лапина).
Хотя автор нигде прямо не ссылается на труды доктора исторических наук М.М. Блиева, который интерпретировал Кавказскую войну как переход от патриархально-общинного строя к сословно-классовому обществу и государству, то есть как часть социально-экономического и цивилизационного развития горских обществ Большого Кавказа, однако сильное влияние его концепции на выводы А.Епифанцева определенно чувствуется.
В начале книги А.Епифанцев рассматривает причины поражения адыгов в Кавказской войне. Ключевым моментом, по его мнению, является тот факт, что в реалиях меняющегося мира горцы сохраняли свой традиционный уклад, основанный на системе морально-этических и социально-правовых норм Адэге хабзэ. «Это был слом закрытого, отставшего в развитии общества, которое могло существовать только в пределах геополитической системы турецкого притяжения при выполнении одной, специфической задачи». Все остальные факторы являются производными от этого.
Далее А.Епифанцев задается вопросом, вынесенным в заглавие его работы: можно ли квалифицировать действия Российской империи как геноцид? Анализируя международно-правовые документы, прежде всего Конвенцию о предупреждении геноцида, он пишет, что ключевым моментом, позволяющим признать то или иное действие геноцидом, является преднамеренное уничтожение этнической или религиозной группы.
Автор последовательно перечисляет те исторические факты, которые доказывают, что российские власти такой цели не преследовали. Между русскими и адыгами активно развивалась торговля, царская администрация прививала более прогрессивные методы хозяйствования. Велика была роль России и в развитии адыгской культуры и образования (подчеркивается, что адыгскую письменность разрабатывали именно русские ученые). Наконец, многие адыги добровольно переходили «на русскую сторону» и даже шли служить в русскую армию как на Кавказе, так и вне его.
А.Епифанцев часто сравнивает ситуацию, сложившуюся в Черкесии в XVIII–XIX веках, с историческими примерами признанных или непризнанных геноцидов, обнаруживая при этом существенные отличия. По его мнению, сложно представить себе, например, активную торговлю между племенами господствующих бхутту и преследуемых тутси во время геноцида в Руанде 1994 года или евреев, переживших холокост, которые вступают в ряды СС. Невозможно представить себе и то, что после резни армян в 1915 году в турецкой армии формировались бы армянские подразделения и из армян создавалась бы личная охрана султана.
В истории адыгов автор книги скорее находит много параллелей с историей индейцев Северной Америки. Судьба коренных жителей северо-американского континента — столь же трагическая страница в истории человечества, как и Кавказская война, однако ни ученые, ни власти Соединенных Штатов не считают правильным признавать себя виновными в геноциде.
По мнению А.Епифанцева, совокупность вышеперечисленных фактов позволяет рассматривать события на Северном Кавказе как колониальную войну XIX века в рамках глобального передела мира между великими державами.
В книге также анализируются легенды и мифы Кавказской войны, которые бытуют в современном адыгском обществе, в том числе и среди профессиональных историков. К таким мифам автор относит рассказы о том, что адыгов якобы переселяли в малярийные места и предоставляли им в несколько раз меньше земли, чем новоприбывшим русским колонистам. Сравнивая судьбу адыгов с судьбой народов, попавших в XIX веке в сферу интересов других великих держав, А.Епифанцев показывает, что действия России в то время не были чем-то из ряда вон выходящим, а логично укладывались в реалии той эпохи. Он не пытается уйти и от обсуждения сложной и неоднозначной темы мухаджирства. В современном контексте этот термин применяется к различным массовым миграциям мусульман с территорий, контролируемых немусульманским большинством или правительством. Так называют и горцев, которые были вынуждены покинуть родные места после окончания Кавказской войны. Автор подчеркивает, что причины этого явления носят комплексный характер, и особо отмечает роль, которую сыграли в этом процессе турецкие эмиссары и черкесская знать.
Отдельно А.Епифанцев останавливается на трагической судьбе убыхов — черкесского народа, полностью исчезнувшего в наше время, и на событиях, произошедших в 1864 году на Красной Поляне (в русских документах середины ХIХ века — Кбаада). По словам автора, никаких крупных боевых действий или карательных операций там не проводилось. Поэтому попытки части черкесской диаспоры и отдельных адыгских этнических лидеров противодействовать проведению Олимпиады-2014 в Сочи по причине произошедшего в этом месте геноцида не имеют под собой исторических оснований. (Кстати, садзы, жившие на этих землях, относятся не к адыгским, а к родственным им абхазским племенам.)
Последнюю главу книги А.Епифанцев назвал «Влияние на современность». В ней он говорит о том, какое место занимает в современном адыгском обществе тема «геноцида черкесов». По его словам, при колоссальном интересе к данной проблеме возможность публично и открыто обсуждать ее в адыгском обществе отсутствует. Концепция «геноцида» просто навязывается людям частью современной адыгской элиты. При этом для ее обоснования используется ограниченный набор доказательств, а все исторические и иные факты, которые не укладываются в рамки данной интерпретации, просто игнорируются. Даже ученые, переходя к теме мухаджирства, теряют объективность. Их оценки нередко страдают прямолинейностью и отсутствием «полуто
- Комментарии