«Россия всегда на любовь отвечает любовью...»
Расторгуев А. «Русские истории»: Стихи, поэмы. М.: Редакционно-издательский дом «Российский писатель», 2014; Екатеринбург: Изд-во «Генри Пушель», 2014.
Название книги Андрея Расторгуева простое, но многозначное — «Русские истории». Разделов четыре: «След на земли», «Игра в города», «Осколки», «Материк». В книгу включены стихотворения, циклы стихов и поэмы, как новые, так и написанные в последние два десятилетия.
Автор — поэт, переводчик, член Союза писателей России, лауреат поэтических премий, кандидат исторических наук. Родился в Магнитогорске. Окончил Уральский государственный университет в Свердловске. Около двадцати лет жил и работал на Севере. Сейчас живет в Екатеринбурге.
Поэзия ценна деталью, индивидуальной рукотворностью, адресностью. Книга «Русские истории» зовет вдуматься в слова «Сибирь», «Екатеринбург», «Урал», вглядеться в их мощные черты, осознаваемые поэтом как фундаментальные основы его жизни и искусства:
...кланяться Родине или Европе
нам на рассветной заре не впервой...
С древних вершин Уральских гор Россия предстает иной, незнакомой жителям европейской части, не задумывающимся о том, что центр страны — далеко не Москва. Размышляя о значении для России Уральских гор, поэт рисует убедительный образ:
...пустая приземленная молва
не различает в них сварного шва.
Сборник представляет собой сложное переплетение тем — географических, исторических, фольклорных, былинных, библейских. Однако в разнообразии поднимаемых вопросов, осмысляемых ситуаций отчетливо звучит нота верности своей земле, готовность переживать ее судьбу как свою. «Русские истории» предваряются стихотворением-эпиграфом, вмещающим главный смысл, накладывающим отпечаток на все циклы книги:
...Над лесом и степью, над Волгой,
Амуром и Обью
за темною ночью опять наступает
рассвет.
Россия всегда на любовь отвечает
любовью,
да жаль — за ветрами не каждому
слышен ответ...
Тема, заданная названием, изобретательно обыгрывается в оформлении книги художником Юлией Колинько, взявшей за основу одно из ключевых стихотворений — частушку «Ой, черника-вечерника...». И обложка, и каждый из четырех циклов имеет зрительный ряд, привязанный к этой теме, — на символические изображения ягод наложен силуэт горлицы.
Где стоят Елань и Талица,
птица-горлица печалится
не о злате или олове —
о далеком сизом голубе.
(«Старик и море», ч. V)
В оформлении есть соответствие названию, композиционный замысел, служащий зрительным рефреном, неизменно возвращающим нас на русскую землю, о чем бы ни шла речь в отдельных стихотворениях. Еще до прочтения, в преддверии стихов, угадывается лесная стихия России. Цветные россыпи ягод сродни уральским самоцветам. Птичье многоголосие пронизывает книгу и акцентируется в завершающем стихотворении: ...Мы рябину разделили с птицами, / поделили с птицами иргу... Легкость и стремительность птиц создают общее настроение летучести: Коршун времени ходит кругами... («Баллада о безымянном поколении»), По крылатому полету видно сокола... («Илья Муромец»).
Сборник стихов, написанных хорошим русским языком, сегодня может рассматриваться как действенное орудие защиты языка от выхолащивания, обезличивания, упрощения. Автор с тревогой отмечает эту тенденцию, наметившуюся в литературе:
Иные книги нынелетние,
нам возводимые в закон,
напоминают: мы — последние,
кто пишет русским языком...
Но велика наша страна и цельно ее глубинное самосознание, сцементированное единым языком, уверенно преодолевающим любые посягательства на него. Мы, привыкшие к тому, что на всем протяжении страны с севера на юг и с запада на восток все люди говорят на одном и том же языке и не имеют языковых барьеров, препятствующих пониманию, мы, выросшие с этим, не отдаем себе отчета в том, что распространение единого сложного и сильного языка в границах такого громадного многонационального государства, как Россия, — поразительный феномен.
В формально объединившейся Европе увидим как раз противоположное — разъединение языков даже в пределах одной страны, настояние на фиксации диалектов как самостоятельных языков. К примеру, в Норвегии с населением немногим более пяти миллионов человек каждое селение говорит на своем диалекте, и жители соседних селений могут не понять друг друга. В Норвегии даже государственных норвежских языков два — букмол (книжная речь, на основе датского) и нюношк (новый норвежский), которые весьма отличаются друг от друга. Неудивительно, что из многообразия языков и диалектов как отдельной европейской страны, так и Европы в целом единственное спасение — английский.
А Россия свободно противопоставляет настойчивому разноязычию мощный, цельный, всеобъемлющий русский. В пределах своей страны нам гораздо легче договориться друг с другом, чем народам Европы между собой. Русский язык, таким образом, — наш неиссякаемый стратегический запас, куда более мощный, чем реальное вооружение. Русский язык — жизненная сила России, суть ее духовного единства, уверенной самостоятельности, неиссякаемого юмора, оздоровляющей самоиронии, — все это отчетливо звучит в «Русских историях» Андрея Расторгуева.
...мы отравлены странною
русскою литературой,
где летят в небесах
на горбатых конях дураки.
(«Баллада о безымянном поколении»)
Есть в книге незаметная, но принципиальная деталь — настояние на акцентировании буквы «ё», что подчеркивает заботу автора о русском языке:
А впрочем, своё поминая житьё-
бытиё,
весёлый уральский народ упирает
на «Ё».
(«Игра в города»)
Точка опоры поэта — Россия, земля предков — Урал. Все могилы мои на Урале... Сбережение памяти — долгий невидимый труд... Однако понятия «Родина-мать» и «Родина-власть» разделены без иллюзий.
Ах, как молодая голова
верила, что Родина права —
до заглавной буквы величая!
.........................................................
Что ни имена и времена —
остается родина одна.
Только ей и верить остается.
Или жестко:
...нас стальное сердце Родины
привечает как юродивых...
(«Недопролетарское»)
Или страшно:
А уйдет из бетонного ложа река —
обнажится забытая кем-то кирка...
То простое железо не эхо времен.
Безъязыкая вечность не помнит
имен.
(«Выгозеро»)
Или с юмором:
...Россия — родина поэтов
и немного все-таки слонов.
(«Слоновая кость», ч. II)
Гражданская позиция автора определена однозначно:
Если остался — не сожалей.
Если уехал — не возвратишься.
Выбор отсутствует, вопрос ставится ребром: если видишь родину только как Родину-власть — уезжай за поиском лучшей; если видишь в родине Родину-мать, то останешься с ней такой, какая она есть. И тогда слова, обращенные к Родине-матери, наполняются сыновним чувством («Слоновая кость», ч. III):
Спеленатая полосами ливня,
Согретая дыханием костра,
Ты родилась из мамонтова бивня,
А вовсе не адамова ребра.
Андрей Расторгуев уверенно работает со словом, тонко обыгрывает смыслы:
Вот они — от Изборска ключи:
вытекают из каменной стенки.
(«На Словенских ключах»)
Или строки из цикла «Игра в города»:
Разве город голубиный Воркута?
Разве манит как магнит
Магнитогорск?
.......................................................................
малый Муром не покажется
мурой,
миновавшей мировую колею.
Язык книги внятен, богат, широко используются слова, отражающие местные особенности («невемые года», «в домах из листвяка»), что придает стихотворениям природную силу и достоверность.
Избитая бревнами запань
Уже далеко позади.
Откидывай выцветший запон,
На палубу выходи!
............................................................
Охота на всякого зверя
В открытую и оттай...
(«Печорский складень», ч. III)
Создаваемые образы выполнены минимальными средствами, точны и убедительны:
...на мягких лапах Валаама
лежит гранитная броня.
..........................................................
кабаньи глазки амбразур.
Отпила ты, как поцеловала
тонкой фляжки острые уста...
.......................................................................
Но после заката...
людские тела — точно солнцем
налитые кубки...
.......................................................................
Шесть красных гвоздик...
Я нес их по городу, точно
опущенный факел...
.......................................................................
Живот большого самолета —
зал ожидания земли.
Очаровывающий пример музыкальности речи, такого сплетения слов, смысл которых принимается не умом, а сердцем:
Он погодя пробьется — неявный
свет,
если в душе найдется небесный
след,
если в сердечной стыни в соленый
год
не расплескаешь ты иорданских вод,
где, огибая глыбы, глотая ил,
моет нам ноги рыба Эммануил.
(«Левантийская лиственница»)
Индивидуальность книги «Русские истории» — в полифонии ее интонаций. Стихи представляют собой свободную речь, по ходу дела вовлекающую в свое русло необходимые факты, вовремя подбрасывающую точные штрихи. Поэт переходит от иронии к высокой лирике, от игры словами до неподдельного, не пафосного патриотизма, от просветленных образов России до страшных событий ее новейшей истории, ее рухнувших иллюзий, войн, репрессий. Корень смуты назван точно:
...а нам стесняться кого?
Мы без государя с восемнадцатого...
.......................................................................
...круто замешена жизнь на Руси:
уж если затеется смута — святых
выноси,
и ежели час, то минута, когда
о любви,
и ежели Спас — почему-то всегда
на крови.
(«Спас на крови»)
Об Отечественной войне как о немыслимом испытании, преодоленном исключительно волей отчаявшегося народа, как о точке отсчета русской истории:
И единая нам основа
на грядущие времена —
коль не воинство Пугачева,
так Отечественная война.
В теме войны снова возникает сквозная для сборника линия птиц, но уродливо искаженная:
...В том снегу не только танки-
пушки,
но и куропатки да кукушки
люду наклевали — не дай Бог...
(«Старик и море», ч. III)
В стихотворении «Черный ангел» озвучен загнанный внутрь народного сознания, оставшийся без ответа и покаяния вопрос о смысле Афганской войны. На фоне всеобщего забвения и молчания неотступный Черный ангел ждет, что же оправдает / эти крылья за спиной. И вновь ставится вечный вопрос: зачем осталась запятой / земным огнем обугленная точка?
Истинный поэт — частица русской культуры, ее истории, фольклора, православной веры. В стихотворениях мыслящего человека обращения к этим исконным темам неизбежны:
...но и не укрепленный обетом,
как бывало, в закатную тишь
по озерной воде рикошетом
не швырну валаамский голыш...
(«Яблони Валаама»)
В «Левантийской лиственнице» неожиданное авторское открытие:
...о Господи — какие молодые
Мария и апостол Иоанн!
............................................................
...выходит, что земного Иисуса
история — она про молодых...
Трогателен рассказ о Марии, качающей на руках младенца Иисуса:
...потерялась на бегу левая
сандалия...
........................................................................
Но пока не отрешу на дорогу
лютую,
дай, согрею, отдышу
ножку необутую...
Образ материнской любви построен на одном точном слове — «отдышу».
Кругозор поэта широк, и широко поэтическое пространство книги «Русские истории», словно открывающееся с большой высоты. Воздух, высота освоены авторским словом:
Но, упираясь в чугунные плиты,
с края последнего восьмерика
ты убедишься, что воды разлиты,
люди малы, а земля велика...
(«Невьянская башня»)
Книгу, как и человека, принимают по одежке, провожают по уму. За стихотворениями сборника стоит думающий человек, встроенный в современность, но не теряющий связи с прошлым, интересный, искренний поэт, умеющий видеть и называть. Книга «Русские истории» — состоявшееся деяние. Это факт. Автор со свойственной ему иронией подтверждает его:
Дурацкая блажь человечья —
оставить свой след на земли.
В послесловии к сборнику поэт, рассказывая о том, как формировались его взгляды на жизнь, искусство, говорит: именно те, кто умеет соединить открытость миру с пониманием причастности к своим народам и общности их судеб, способны сохранить Россию хотя бы в ее нынешних пределах.
Полностью свои стихи понимает только сам поэт. Для других они — та или иная степень непонимания. Но доверие к поэту помогает перешагивать непонятое, а художественная канва не позволяет провалиться в отчуждение, держит внимание в контексте. Андрей Расторгуев создал такую гибкую и крепкую художественную канву, которая способна удержать интерес и внимание всякого читателя — будто книга «Русские истории» написана именно для него, будто именно его душевный порыв высказан словами поэта, всматривающегося в судьбу России и в свою судьбу, неотделимую от нее:
Устав глядеть на родовую смуту,
Не закрывай ладонями лицо —
Мне так спокойно в редкую
минуту,
Когда они смыкаются в кольцо.
Галина Щербова
Люди гибнут не только за металл
Старостенко Г.В. На черной реке. М.: ИТРК, 2014.
Одна из тайн творчества, наверно, заключается в том, что разные писатели, живущие на противоположных концах земли и совсем незнакомые друг с другом, пишут рассказы, повести, романы, в которых немало общего, сохраняя свой индивидуальный стиль, мировидение.
Несколько лет назад прочитал роман французской писательницы Бессоры «Петролеум» (Bessora. Petroleum. Paris: Ed. Danoёl, 2004). «Французскость» ее очень относительна: родилась в Брюсселе, мать швейцарка, отец из Габона, дипломат. Пишет на французском. Жила и живет попеременно в самых разных странах: в США, Габоне, Бельгии, Франции. Она известна, имеет литературные премии, собственный сайт. «Петролеум», к сожалению, пока не переведен на русский, как, кажется, все, что ею написано. Действие романа завязывается на нефтяной платформе у берегов далекой африканской страны. Люди нащупали одну из тех вен земли, по которым бежит ее черная кровь — нефть, но вдруг происходит взрыв. То ли неполадка, то ли диверсия, организованная недругами нефтяной компании «Эльф-Габон». Этими событиями завязывается действие.
Роман Геннадия Старостенко «На черной реке», вышедший только что отдельной книгой в издательстве ИТРК, а несколько лет назад опубликованный журналом «Москва» (2006. № 12), тоже о добыче нефти, только не в открытом море, а в тундре, среди вечной мерзлоты. Оба автора друг о друге не подозревают, но у обоих прекрасное знание профессиональной лексики и (самое любопытное)... очень похожие сюжетные мотивы.
Один из них — наступление цивилизации на нетронутую природу, которая мстит людям за свою медленную гибель. Бог нефти требует человеческих жертвоприношений, и в габонских джунглях гибнут геологи — первые нефтеразведчики, не считающие нужным отдавать дань уважения смешным для «цивилизованного» человека африканским духам и божкам, и в тундре умирают не своей смертью люди, за тысячи километров от экватора. Наступление техники, охота за «черной кровью» меняют традиционный уклад жизни коренных народов, грозят им исчезновением, будь то ненцы или фанг (одно из племен той далекой жаркой страны), чье мировоззрение и представление о себе как о народе специфически и неразрывно связаны с природой, ее жизнью и законами. В тундре люди пьют и травятся поддельной водкой, которую им специально доставили, чтобы убить. Гибнут от пуль. Кто-то тайком обстреливает вертолеты и автомобили. Зачем? Вот это действительно вопрос для руководства российской нефтяной компании, руководимой из-за рубежа, и точно такой же вопрос решают в Габоне: почему произошел взрыв и если это не случайность, то кому он выгоден? Тело главного подозреваемого, повара Язона, так и не нашли, а он что-то разбрасывал вблизи места взрыва; кажется, невинные тыквенные семечки — ритуальное «кормление» духов, — но так ли это?
Выходит так: где нефть, там детектив.
Детективные мотивы так схожи в творчестве двух писателей потому, что за добычей «черной крови» и там, и тут стоит частный и в обоих случаях иностранный капитал. Любые средства хороши, лишь бы больше урвать, больше вытянуть из той страны, в которую он пришел. Бессора определяет это как неоколониализм, от которого так и не освободилась Африка, а читатель «Черной речки» придет к тому же выводу в отношении России. Здесь не место тому созидательному пафосу, которым, к примеру, пронизана известная песня Высоцкого про «черное золото» (там имеется в виду добыча угля, но в данном случае эта деталь непринципиальна). Габон получает гроши от добычи нефти иностранными компаниями, которые практически сохранили здесь свои позиции после провозглашения страной независимости. Богатство России прирастает (хочется сказать: прирастало) Сибирью, богатство Европы теперь — Африкой и Россией. Природные сокровища не приносят должной прибыли их подлинным хозяевам. Общее между огромной Россией и маленьким Габоном в том, что их нефть попросту разворовывают, причем одинаковыми средствами: террор, диверсия, устранение конкурентов, махинации с ценными бумагами — все это тоже способы добычи нефти, где бы она ни велась. И в ненецкой тундре, и в Габоне за ней возникает жуткий образ-символ Молоха (вспомним и купринский рассказ), который пожирает все — и людей, и их души. Люди гибнут не только за металл.
Есть еще один похожий момент в обоих романах — «греческий след». Может, это случайно, а может, нет, ведь Греция — «мифологическая» страна. Бессора дала греческие имена главным героям: Язон (повар, обвиняемый во взрыве) и Медея (геолог-профессионал); они влюблены и в конце концов находят друг друга, несмотря на ту войну, что развернулась между высокопоставленными добытчиками нефти. Эта любовная линия обостряет действие «Петролеума». Один из главных героев Старостенко — полугрек, полуненец Харлампиди (в романе у него прозвище Грек), защищающий своих рабочих, но бессильный что-либо изменить в политике нефтяной компании после смены руководства, распутавший мотивы нескольких убийств, совершенных в тундре во имя нефтяного Молоха. Кстати, и Медея в «Петролеуме» ведет самостоятельное расследование причин взрыва, поскольку знает, что верхи нефтяных компаний утвердят ту истину, которая выгодна им. Только любовная интрига в романе Геннадия Старостенко менее выражена, что в общем-то не столь уж важно. И еще: оба писателя стремятся показать разные этажи иерархической лестницы в нефтедобывающих компаниях — от высшего до самого низкого, от директора до рядового рабочего. Что Габон, что Россия — нравы тут очень похожи. Бог нефти национальных различий не ведает.
Разные писатели на разных концах земли наблюдают одно и то же, потому что сущность капитала одинакова везде: прибыль любой ценой — раз, прибыль в иностранный карман — два. Они точно уловили и показали это. Если та или иная страна, Габон или Россия, что-то сумеют изменить в формах собственности на недра и их разработку, в схемах доступа иностранного капитала к нефтяным венам и в распределении прибыли от их добычи, тогда, возможно, мы будем уже читать непохожие друг на друга романы, которые, как и в этом случае, пусть объединит одно — писательская честность.
Виктор Боченков
Путешествие в довоенный Берлин
Ларсон Э. В саду чудовищ: Любовь и террор в гитлеровском Берлине. М.: Карьера-пресс, 2014.
Редкая книга прочитывается читателем на одном дыхании, особенно если она не принадлежит к жанру художественной литературы. Эта книга — одна из таких. Перед нами документальная проза. Ее автор — известный американский писатель Эрик Ларсон, автор нескольких бестселлеров. Эрик Ларсон — историк, журналист, писатель; он изучал русскую историю в Пенсильванском университете и журналистику в Колумбийском университете; живет и работает в Сиэтле, в далеком западном штате Вашингтон.
Главные герои книги — американский посол Уильям Додд и его дочь Марта, а также Германия 30-x годов прошлого века, переживающая стремительные перемены после прихода к власти Гитлера. «Я не стремился написать очередную историческую работу... Я хотел показать мир прошлого глазами двух моих главных героев... для которых жизнь в Берлине с
- Комментарии
Загрузка комментариев...