«Я сильным был, но ветер был сильнее...»
Суворов А. Свет невечерний. М.: BELVUS, 2013.
Поэзия есть частная жизнь автора, вынесенная на всеобщее обозрение волею судеб и волею требований к данному виду искусства. Прикосновение к стихотворению становится прикосновением к душе поэта. Поэзия — это еще и отлившаяся в стихи цепь впечатлений, из которых составлена его жизнь. Чем острее и ярче личное восприятие, тем отчетливее проступает в стихах авторское лицо.
Само название противоречиво и притягательно. «Свет невечерний» — ведь это просто свет. Определение «невечерний» призывает к выбору любого другого света, кроме вечернего, — дневного, солнечного. Но Суворов останавливается на эпитете «невечерний», настаивая на всяком свете, кроме вечернего.
«Свет невечерний» одновременно напоминает и Фаворский свет, и песню «Ой да не вечерняя заря занималася...» (Л.Н. Толстой. «Живой труп»), и есенинский «тот вечерний несказанный свет», — он словно включает в себя уже известные контексты и развивает образ, делая его еще более выразительным:
Рожденные — гореть. И наш
печальный свет —
Свет невечерний — льется над
планетой.
Речь идет в первую очередь о поэтах, но также и обо всех, кто отдает себя в служении истине и искусству. В программном, по сути, стихотворении звучит христианская тема жертвенности и неизбежности этой жертвы, а также причастности к этой роковой и высокой миссии всех рожденных гореть невечерним и несказанным светом.
С первых страниц в глаза бросается высокий уровень того поэтического прозрения, которым отмечено едва ли не каждое из стихотворений. Практически в каждом есть зерно замысла, зовущее его цитировать, запомнить. Александр Суворов говорит по-отцовски: «Приходит мысль издалека, / И я беру ее на руки».
В стихах слышится шероховатость речи, что задает своеобразное настроение сборнику, стихотворения воспринимаются как бы написанными в странствии, на ходу, когда смена картин и обстоятельств рождает новые мысли и образы, отвлекая от предыдущих, охлаждая интерес к ним. Почти дневниковые записи, в которых драгоценными вкраплениями строки:
Был сладок день малиною
морозной...
Полночь стоит на коленях
среди асфальта и стен.
Младенцем веки я разжал
И не узнал ни век, ни место.
Кажущиеся шероховатости речи — они же неожиданные шедевры, соединяющие противоположные смыслы и несочетаемые слова, открывая горизонты неуловимых чувств, абсолютно новых и пронзительных. Поэт чувствует на пределе и за пределом и свободно передает словами то, что чувствует, работая то на точных, то на банальных рифмах, то на ассонансе. Это указывает на виртуозное владение поэтическим инструментарием. В работе над стихотворением автор подчиняется исключительно творческой интуиции, обосновывая свое право:
Но, отступив, я верен красоте,
И, преступив, я знаю: это свыше...
В книге немало стихотворений, в которых идея и ее воплощение достигли совершенства и которые хочется выучить наизусть. Вот одно из них:
Остановите время, я сойду.
Мне осенью так хочется забыться,
Среди аллей растаять на ходу
И никогда назад не воротиться.
Остановите время — я устал
От мельтешенья и жужжанья речи.
Я сам себя навеки испытал —
Мне птичья песнь дороже
человечьей.
Так смутно и привольно на душе.
Идя осенней липовой аллеей,
Я понимаю: нам не цвесть уже —
Под снегом утро серое белеет.
А посему — остановите дни,
Которые, наверно, не напрасно
В раздумьях сердце вещее хранит.
«Остановись, мгновенье, ты
прекрасно!»
В книге Александра Суворова шесть разделов, в которых представлены и новые стихи, и относящиеся к прошедшему десятилетию. Отсюда книга цельная, плотная, как спил дерева, единовременно показывающий кольца длительного роста, что афористично определено самим автором в коротком стихотворении-четверостишии:
Когда уже привыкнешь жить,
То жизнь не кажется привычкой —
И начинаешь дорожить
Ее мельчайшею частичкой.
Книгу пронизывают несколько настойчивых тем: исконные, глубинные, обязательные для настоящего русского поэта темы о России, Родине, народе, о месте поэта в мире, о любви и сугубо индивидуальные, близкие именно Александру Суворову темы о детстве и детской ранимости, о Москве, о неприкаянности, смерти.
Эти темы структурируют массив слов и строк, сплетаются и расходятся от стихотворения к стихотворению, чередуются, сменяют друг друга, объединяются либо вступают в противоречие, создавая великое разнообразие образов при строгом отборе средств.
Россия, Родина, русский народ — вечная тема большой русской поэзии, которая у Суворова раскрывается в мотивах причастности к судьбе России, в совместном несении тягот, в сочувствии к выстраданному Родиной, в верности ей. Но и здесь проявляется индивидуальность поэта, который делает акцент на сыновней зависимости, на готовности принять как нежность, так и суровость Матери.
В теме России-Родины звучит непрекращающийся диалог с поэтами русской плеяды, близкими и чуждыми, классиками и современниками: по-прежнему ведутся скрытые споры, остаются ненайденными ответы на животрепещущие вопросы, ждут своего развития извечные русские идеи. В стихах Суворова слышен продолжающийся на равных разговор с великими, и не только с поэтами, но и с философами, историками, религиозными деятелями.
Снегами — скатерти камчатные,
Веками — синие снега,
Вином и кровью позапятнаны.
В полмира след от сапога...
(«Девятьсот семнадцатый»)
Нам вещали пьяные пророки,
Нас блаженные облобызали.
Им внимали стены да сороки
На пустом кладбищенском вокзале.
Нашей кровью истекли святые,
Нашим прахом умостили замки —
Правды нет. В душе давно
пустыня —
И ее не оросить слезами.
(«Вы пройдете мимо этих башен...»)
Как холодно в России Рождество,
Промозглые и дымные рассветы —
Христос продрог, и, чтоб согреть
Его,
Не хватит даже солнечного света.
(«Холодная улыбка Рождества...»)
Власть зла над русскою землей,
Не истребимая веками.
Кровь под запекшимся Кремлем,
Чьи башни кажутся клыками,
Бурлит подземными толчками.
(«Власть зла над русскою землей...»)
Отсюда начинается разговор о мире, открывающемся после прочтения того или иного стихотворения, тех или иных строк. Какая пластика, как богат зрительный ряд, как все исполнено болью и трагизмом, даже если коснуться двух кратких строк:
Посмешище для всей земли,
Пылит немытая Россия...
Образ России максимально приземлен. Эхом проступает лермонтовское «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ...», но у Суворова трагизм строится на горькой иронии, на контрасте между очевидно уничижительным портретом страны и значительностью идеи, которой она живет, словно бы не замечая, какой предстает в глазах всей земли:
И все ей видится вдали
Средь поруганья и бессилья
Небес таинственный Мессия.
Здесь и согласие с очевидным, и настояние на по-прежнему не познаваемой силе вновь разоренной, как сто и двести лет назад, России, где «народ... велик в несчастье, беден в праздник».
Портрет автора, неприкаянность и смерть. Самосознание, самооценка — тема, к которой неизбежно приходят поэты в моменты раздумий, когда нельзя высказаться, не определив свою точку зрения, свое место в мире и в конкретной ситуации. При этом часто первоначальная проблема остается за пределами стихотворения, зато размышления автора о своей роли в ее решении, о своих душевных порывах сохраняются в поэтических строках. Для Александра Суворова осмысление поэтического призвания, человеческого значения и собственного места в мире и истории неразрывно связано с темой России, сопряжено с раздумьями об одиночестве, об итогах жизненного пути.
Ну а ты, плывущий на скорлупке,
На сосновой щепке по ручью,
Все считаешь, маленький
и хрупкий,
Что тебе любое по плечу?..
Но вот и жизнь глядит с листа:
Все сказано и все допето,
Осталась только простота
И ясность Божьего Завета.
...Жизнь дана, чтоб умереть
когда-то —
И будешь в этой смерти одинок.
Когда уже не станет в жизни сил
И треснет в сердце вечная
основа —
Уйду скитаться по Святой Руси
До самого конца пути земного.
Умирает не старший —
созревший...
Однозначно определен срок. Поэт живет, пока чувствует в себе способность меняться, находит в себе силы продолжать рост. Остановка — смерть, если не физическая, то творческая.
И это знанье разъедает сердце
Предчувствием спешащей рядом
смерти,
Еще не видящей, к кому она
спешит...
И быстрыми штрихами образ автора — чудесное стихотворение-автопортрет, написанное словно бы по отражению в глазах дорогого собеседника:
Я звук
На твоих губах,
Я твой слух,
Я мольба о своем...
Я — ходьба
Под дождем
В ожидании
Молнии.
Я — свидание,
Полное горечи,
И желание,
Полное немочи.
Я — свеча
В полночи.
Вот что я...
Тема Москвы. Стихи Москве посвящали многие поэты. Казалось бы на первый взгляд нет тут новизны и нет причин выделять эту тему как особенную. Но только у Александра Суворова, едва ли не единственного из современных поэтов, в том числе москвичей, обращение к своему городу так настойчиво и последовательно. Нет ни одного поэта, который на протяжении одной книги столь часто обращался бы к Москве, соотносил бы свое и ее самосознание, самочувствие. Эти стихи писал житель Москвы, непрестанно ощущая на себе взгляд города. Москва для Суворова — объект наблюдения, размышления, среда обитания, прибежище, защита. В строках о ней тревожное чередование любви и отчаяния.
Как холодно! Лишь бьет метель
кресты
Василия Блаженного, а выше —
Нет звезд, одни лишь сгустки
черноты
Да ливень снежный мечется
по крышам.
Но нет отчаянья, одно лишь
чувство — боль...
(«Красная площадь»)
Был город светом упоен,
И каждую минуту
Казалось: каждый в нем спасен
И не лишен приюта.
(«Московское Рождество»)
Который день мне снится ад,
Одни и те же дни и лица.
Я улыбаюсь невпопад
В лицо оскаленной столице.
Тема незащищенного детства в интерпретации А.Суворова оборачивается скорбной, если не страшной стороной — темой сиротства, разрастаясь и переплетаясь с темой Родины, в которой так непросто бытие обычного человека, на своей же земле чувствующего себя сиротой, оставленным без внимания и заботы.
Отчизна, откликнись! Я здесь,
Я твой человек неизвестный.
По-сиротски дышится в Отчизне,
В городах приютский неуют.
Упоминание о детях в стихах Суворова всегда трепетно, строки проникнуты нежностью, которую поэт не афиширует, но и не скрывает, что свойственно сильным людям и сильным поэтам, не боящимся упрека в сентиментальности.
Точно и страшно нарисовано бессильное детское горе, одиночество беспомощности, куда безразличием взрослых ввержены дети.
...Эта ночь мне кажется гробницей.
А в ночи мерцает детский дом,
Словно лайнер, дальними
огнями, —
Это души, скованные в нем,
Это детки плачут перед сном
Жаркими, беззвучными слезами.
(«Детский дом»)
Тема любви. И эта тема, как и все прочие, как и само настроение книги, у Суворова полна трагизма. Обожествление чувства любви и предмета любви — и тут же ирония, признание автором естественной прозаичности счастливых мгновений. Наряду с очень светлыми, прозрачными воспоминаниями постоянный рефрен: все проходит, и более того — все прошло.
Тебя, с кем можно забывать
Все. Даже имя.
С тобою можно жизнь пройти
И не заметить.
С тобой по улице идти,
Что тоньше нити,
Услышишь — улицы гудят —
«Не разминитесь!»
(«Пусть»)
* * *
Наших встреч ворованные
ласки
Навсегда останутся в душе.
Стихли звуки, и огни погасли
Где-то на последнем этаже.
Нам такое изредка дается —
Обмануть постылую судьбу.
Все проходит, счастье остается
Пулей в сердце, в цинковом гробу.
Злым оскалом, тусклой вереницей
Не всегда влекутся наши дни.
Завтра может солнце измениться,
Только нам себя не изменить.
Наших встреч ворованные
ласки
Навсегда останутся в душе.
Даже если в мире все напрасно —
Есть окно на верхнем этаже.
И яркий пример переплетения ведущих тем — любви, разлуки, Родины, Москвы — в четверостишии, где пунктирно нанесены главные вехи:
Помилуй, Боже, тьма над
Петроградом,
И над Москвой полуночной зима.
Мы далеки, сердца — должно быть,
рядом.
Нас заточила Родина впотьмах.
Тема поэзии неизбежно вытекает из автопортрета автора, что-то уточняя в чертах конкретной личности, что-то обобщая до всеобщего образа поэта. Редкие и краткие вспышки творческого успеха и признания происходят на фоне неустроенного быта, невостребованности стихов, неудовлетворенности собой, сомнений в истинности призвания.
Поэзия — вот там. Она с земли
гонима,
Где звездный свиток свит, нетронут
пред тобой.
На четырех ветрах неведомо стоим
мы
Над твердью бурых волн, над тьмой.
Глаза закрой.
(«Поэзия»)
Муторна музе рубашка чужая,
Даже, случись, если собственной
нет.
Старался я место святыне
Найти среди грешных искусств.
* * *
Скачи, полночный вестовой.
Ты за день, верно, притомился,
И блик над светлой головой
В уставший пепел превратился.
Войди же в ночь и поспеши
Сказать нечаянное слово.
Светло здесь — это свет души,
Ослепшей от луча дневного.
Никто не может омрачить
Прощанья с днем — последней
дани.
Мы вечно — странники в ночи
Под звездчатыми куполами.
В стихотворении отчетливая аллюзия на утраченный роман Даниила Андреева «Странники ночи», чтение которого завершилось катастрофой для десятков невинных слушателей, обреченных в итоге на суровое странствие к собственной гибели под «звездчатыми куполами» православия, также поверженного свирепой властью. Отсюда неимоверная глубина короткого стихотворения, одного из тех, которое просится быть выученным наизусть.
Книга прочитана.
Чтобы составить о ней представление, ее достаточно прочитать один раз.
Чтобы написать о том представлении, которое составилось, надо прочитать как минимум второй раз. Чтобы понять те смыслы, которые заложены автором в его стихи, надо читать и читать.
Нет необходимости настаивать на жесткой систематизации стихотворений по темам, такой разбор проведен для лучшего понимания авторской индивидуальности, зашифрованной в настойчивых повторениях, указывающих на их значимость для поэта.
Есть в сборнике стихотворения, которые касаются иных тем, затрагивают иные струны жизни. К примеру, прекрасное стихотворение о Христе «Они считали деньги...», или философски глубокое, с осенним настроением стихотворение «Грибною тишиной укутан вещий бор...», или наполненное силой душевного сопротивления стихотворение «Мы в ночи оседлали крылатых коней...», продолжающееся словами «Век двадцатый, ты смрадом могильным пропах, / Увлекая живых за собой».
Современная поэзия — в отличие от классики ушедших веков, внутри которых уже все выстроено, все имена названы, все ступени заняты — многолика, в ней пока все обрывочно, противоречиво, субъективно, мнение о ней опирается на несистематизированные сведения. Рейтинг конкретного поэта неустойчив ввиду меняющейся картины, постоянно открывающей новые имена и одновременно хранящей в неизвестности те, которые займут свои ступени лишь впоследствии.
Одно очевидно и несомненно: что главными темами современной поэзии остаются те же вечные темы, что и прежде, и всегда. Меняются лишь антураж и голос поэта — то личное, что привносят в искусство Бог и человек.
Мгновенные впечатления, полученные поэтом и отлитые в художественные образы, их осмысление, интеллектуальная и творческая обработка — вот отчетливый и неповторимый портрет автора, собранный в искреннюю книгу, которая завершается строками:
Меж смертным и бессмертным
светом
Видна незримая тропа.
Где я считал себя поэтом,
Одна любовь была слепа.
Мы там живем без осужденья,
И дышит трепетный простор
В молитвенном благодареньи
Тому, кто день в ночи простер.
Галина Щербова
Свидетельства старины в современной полиграфии
Левочкин И.В. Миниатюры рукописных книг ХII–ХХ веков: Из фондов РГБ / Вступит. статьи Ю.М. Лощица, А.Д. Заболоцкого. М., 2014.
Папирус, харатья, берестяная грамота, руны, глиняная табличка, палимпсест, свиток, манускрипт (буквально рукопись) — как вам такие слова? Это все термины палеографии, науки о древних изображениях, в том числе письменных. (В юности я увлекался ею, — к сожалению, всего одну неделю, пока читал соответствующий учебник.)
Рукописи, как известно, не горят, но вот, однако же, они горели недавно в ИНИОН. Следовательно, угроза гибели письменных памятников истории остается. Преступное небрежение и забвение по-прежнему уничтожают бесценные свидетельства раннехристианской письменности. В домонгольской Руси она уже была развита, существовали сотни храмов, справлялись службы, но трехсотлетнее иго, пожары, грабежи, разор пагубно сказались на сохранности рукописей: подавляющего большинства рукописных книг ХII–ХVI веков мы просто теперь не найдем, — исч
- Комментарии
Загрузка комментариев...