Алексей Варламов. Одсун
Последняя выпущенная Алексеем Варламовым книга «Одсун», к сожалению, остается незамеченной многими читателями и критиками. Возможно, дело в минималистичной обложке, теряющейся на фоне других красочных изданий. А может, что более вероятно, в необычном названии. Оно не дает представления о сюжете романа, но наполняет внутренней неуверенностью: неужели я одна не знаю, что такое одсун?
Вместе с тем это с порога отсеивает тех, кто ожидает легкой, незатейливой истории. (Несмотря на то что аннотация — чистый детектив с элементами мистики.) Роман действительно тяжелый, а моментами — беспощадно жестокий в своей неприкрытой исторической правде. Это значимо и с той точки зрения, что дом священника, в котором происходят события романа, действительно существует. Более того, Варламов и сам в нем останавливался. Почему это важно? Потому что рожденное от искреннего авторского интереса, от неподдельного изумления не может оставить читателя равнодушным.
Несмотря на свой объем и содержание, книга достаточно быстро прочитывается. Секрет во многом кроется в композиционном решении.
Во-первых, роман поделен на две части: «Купавна» и «Судетский судья». Так, еще до чтения становится интересно, что станет условным «водоразделом», переломным моментом, сместившим акценты в истории. А в процессе чтения назревает все большее желание узнать, кто этот судетский судья и что с ним случилось.
Во-вторых, произведение состоит из множества небольших глав (в среднем по 5–6 страниц), что облегчает чтение и позволяет автору смело перемещаться из одного хронотопа в другой. Поначалу это может путать, сбивать с толку, но со временем становится неотъемлемой частью не только темпоритма, но и идейной наполненности книги.
Сюжет романа не менее любопытен. Главный герой — сорокадевятилетний филолог Вячеслав. По непонятным (практически до окончания романа) обстоятельствам он оказывается в небольшом чешском городке Есеник. Не имея ни средств к существованию, ни возможности продолжить путь, он вынужден поселиться у местного священника Иржи. Свое пребывание в чужом доме герой «отрабатывает» рассказами из своей жизни, постепенно открывая незнакомцу самые потаенные мысли и переживания. Однако его обращения к попу выглядят риторически, «монологически», тогда как истинным собеседником героя становится дом, хранящий память о страшном прошлом города и его жителей.
Классифицировать этот роман — значит заведомо его ограничить и навязать авторскую позицию. На мой взгляд, вопрос «что хотел сказать автор?» неуместен. Что хотел — уже сказал произведением. Далее — исключительно читательские интерпретация и понимание. Ведь как всякое масштабное произведение, «Одсун» затрагивает множество тем. Его в равной степени можно отнести как к «историческим/политическим романам», так и к «любовным романам», и даже к «романам воспитания». Правда, ко всему по отдельности — с большой натяжкой. К тому же роман написан от первого лица и, по замечаниям автора, представляет собой нечто околоисповедальное.
Несмотря на выраженный контекст, произведение политически неангажированно, потому не стоит опасаться, что эта книга наполнена радикальными манифестами или дидактикой. «Большая история сломала маленькие, но на самом деле великие судьбы» (цитата из интервью Алексея Варламова) — вот что значимо.
Но что это за маленькие судьбы? Герои романа противоречивые, с изменчивыми принципами и мировоззрением. Проще говоря, «живые», вызывающие самые разные эмоции — от раздражения до сочувствия. При этом здесь нет деления на однозначно «хороших» и «плохих». Варламов отказывается судить как отдельных людей, так и целые нации. Он лишь наглядно показывает, что все в мире — относительно, а истина всегда где-то посередине. (Символично, что слово «одсун» созвучно со словом «суд» и далее — «судьба».)
Язык повествования простой, но не лишенный поэтичности (как удачно, что наш герой оказался филологом!). Просторечия смешиваются с изящными описаниями природы, аллитерациями и тонкой игрой слов. Пожалуй, одно из моих любимых: «Не забудь умереть» — вольный перевод «Memento mori». Или же: «Пепито ест огурцы» — в качестве тайного кода.Также в романе хорошо показана смена эпох. Автор мастерски погружает читателя в нужную атмосферу через узнаваемые детали быта. Это выступает некой рефлексией и попыткой героя ответить самому себе на вопросы «что меня сюда привело?», «как и куда дальше жить?».
И конечно, необходимо упомянуть о тематическом разнообразии романа — на любой вкус. Лично для меня чуть холоднее — о детстве (оно здесь, как часто бывает, вершина идиллии), чуть горячее — о любви, чуть тревожнее — обо всем остальном. Я ли такая сентиментальная или любовная линия неизбежно захватывает читательское внимание — не знаю. Но если уж говорить об отношениях между героями, то они скрупулезно выстроены, за них хочется «болеть», хочется верить в happy end.
Конечно, важна здесь не только романтическая любовь, но и любовь в широком смысле слова, как антипод человеческой ненависти. На протяжении всего повествования главный герой пытается осмыслить жестокость людей по отношению друг к другу и найти для нее вескую причину. Как ни странно, все упирается в различие языков — легкий способ отделить «своих» от «чужих». И возникает потребность в умении разговаривать, договариваться, своевременно озвучивать свои претензии. А в идеале перейти на эсперанто — единый для всех язык. (Запомнился трогательный момент с собакой судьи: «Зельда смотрела на него очень серьезно, вертела хвостом и все понимала, ведь у собак давно уже был общий язык, и пользовались они им независимо от породы и места проживания и оттого никогда друг с другом коллективно не воевали».)
Однако остаются вещи, которые герою необходимо познать/понять самостоятельно. Роман наполнен «геометричностью» мира и жизни в нем. Так, «горизонталь» становится воплощением истории, линейного времени, странствий, вообще проживания. «Вертикаль» встречается как страсть к астрономии или приверженность религии. И если первое всегда было доступно герою («...я с детства чувствую время, словно бежит в груди по кругу секундная стрелка»), то второе он долго отрицает.
Но и ощущение времени связано с пространством. Потому что: сегодня я — здесь, вчера — там, двадцать лет назад — сям, а еще «всего один школьный урок на электричке с Курского вокзала» — и вот Купавна. Так рождается тот самый «одсун», вынесенный в заглавие романа. Что означает «депортация», «изгнание». В книге одсун, в том или ином виде, настигает всех, ведь практически каждый герой романа мигрант или беженец. (Сейчас эта тема кажется особенно актуальной и волнующей.) И все же автор напоминает, что главный одсун в жизни находится за ее пределами. Эта мысль одновременно отрезвляет и успокаивает. Парадоксально, но после прочтения этого тяжелого романа на душе остается легкость.
«Я не родил сына, не построил дом и не написал книгу», — сокрушается герой «Одсуна». За дом не ручаюсь, в личную жизнь не лезу, но как минимум одну достойную книгу Алексей Варламов написал.
Евгений Водолазкин. Чагин
Сегодня фамилия Евгения Водолазкина известна даже тем, кто не любит современную прозу и не имеет отношения к литературе. И это неудивительно, ведь писатель является трижды лауреатом премии «Большая книга» — за «Лавра», «Авиатора» и «Чагина». При этом темы, затрагиваемые в произведениях, очень схожи. Если упрощать, то «Лавр» — роман об истории, «Авиатор» — о времени, а «Чагин» — о памяти и мифе (иначе: иллюзии, выдумке).
В «Чагине» меня заинтересовала как направленность авторской мысли, так и необычный взгляд на заданные вопросы. А именно: память не как полотно текста о счастливом (или несчастном) детстве и о последствиях детских травм, а как феномен, свойство человеческой психики. Возникший интерес подогрела и аннотация, представляющая главного героя: «Исидор Чагин может запомнить текст любой сложности и хранить его в памяти как угодно долго». Однако, как выяснится дальше, не только текст.
Но начнем с композиции. Роман делится на четыре части, написанные от лица разных героев. Часть первая — «Дневник Чагина», — несмотря на название, ведется от лица Павла Мещерского, коллеги Чагина (правда, куски из дневника Чагина тоже присутствуют); часть вторая — «Операция “Биг-Бен”» — от лица Николая Ивановича, куратора Чагина; часть третья — «Незабываемое» — от лица Эдварда Грига, близкого друга Чагина; часть четвертая — «Лета и Эвноя» — в виде переписки Павла и его возлюбленной Ники.
По объему все части разные, вернее, идут на убыль. На мой взгляд, самыми интересными являются вторая и третья части, за счет сюжетной динамики и харизматичных повествователей. Первая часть знакомит читателей с основными героями, но выглядит затянутой, напичканной лишними подробностями. Последняя же — по моим ожиданиям кульминационная, — наоборот, довольно сумбурная, как будто написанная наспех. Вместо катарсиса — незатейливое завершение всех (или почти всех) сюжетных линий, «в лоб», зачастую нелогично. А выбранная форма — переписка героев по электронной почте — выглядит неубедительно, даже карикатурно. Конечно, стоит отдать должное автору за его попытку внести «дух современности» в свое произведение, но дух получился устаревшим со всеми «твой мейл» и «твой П.» (да и почта давно стала местом для деловых, а не любовных переписок).
Главной победой финальной главы романа я считаю «Одиссею» Чагина — автобиографию, написанную гекзаметром. Не только потому, что это закольцовывает сюжет и рифмуется с эпиграфом романа — строками из стихотворения И.Бродского «Одиссей Телемаку». И точно не потому, что этот древний сюжет стал расхожим штампом и приравнялся к понятию жизненного пути. Но потому, что написано это действительно хорошо, в рамках таланта и в духе характера Исидора.
Если говорить о главных героях романа, то Чагин главный весьма условно. Хотя бы потому, что действия книги начинаются с конца, то есть с его похорон. По большей части он — плод воспоминаний и восприятия других персонажей, то есть тот самый «миф». Поначалу Исидор представляется как типичный «маленький человек»: серая одежда, «бесцветный голос», «маленькая и невыразительная» комната. И, судя по всему, по ходу романа он должен «дорасти» до большего, причем через реверсивное движение — от скучной старости к цветущей, наполненной событиями молодости. Но мне кажется, что его изображение всегда схематично: архивист, мнемонист, философ, синестет, интроверт, однолюб, предатель и т.д. По этой причине его сложно до конца понять, а как следствие — ему сложно сочувствовать. Причем с этим сталкивается не только читатель, но и окружающие героя люди, для которых он со своим даром либо обезличенное «чудо», либо средство для достижения целей — будь то «живой диктофон» или «подопытный кролик».
Но если Чагина хочется узнать, раскрыть, «распробовать», то Паша и Ника, ведущие себя как трудные подростки, отталкивают своими бессмысленными и беспощадными поступками. Он — мужчина «под тридцать», живет в родительском доме, постоянно скандалит с младшей сестрой, язвит незнакомцам, манипулирует любимой девушкой. Она — бездомная художница, подворовывающая чужие вещи и исчезающая «по-английски». Вместе — прекрасная пара, которая буквально создана для методички по нездоровым отношениям. Поэтому их «любовь», введенная как рифма истории Чагина и Веры, вызывает не сопереживание, а недоумение.
Конечно, в романе есть и яркие, запоминающиеся персонажи, за которыми приятно наблюдать. Например, Николай Иванович. Его язык довольно необычный — одушевленный сборник цитат и поговорок. Но выглядит это живо и органично, тем более учитывая обстоятельства жизни героя. А сюжетный поворот в конце второй, «николаевской» части настолько же неожиданный, насколько до смешного очевидный.
Да, Водолазкин мастерски совмещает комическое и трагическое. В стиле Гоголя (неслучайно в романе упоминаются и «Старосветские помещики», и «Записки сумасшедшего»). В духе современных ситкомов. Смотришь — план ограбления, вышедший из-под контроля и превратившийся в фарс. А по факту — обман, зачатки предательства, еще и травма головы. Другой эпизод — комично-романтичное свидание с одной из близняшек — завершается бесповоротным осознанием Чагина своей «ненормальности», невозможности жить и быть счастливым, «как все».
Помимо пары «комическое — трагическое», в романе фигурирует «комическое — мистическое». Яркий пример — мотив двойничества. По два Николая, Генриха, Прокопия Пономарева. Две близняшки — Тина и Дина, с успехом выдающие себя за одного человека. Есть и несколько «Чагиных»: реальная версия, Чагин-2 с выдуманной биографией, Чагин-3 из фантазий Николая Ивановича... В дополнение к перечисленному род деятельности и судьбы некоторых персонажей удивительно часто перекликаются.
Все это не только заставляет читателя выстраивать в голове связи, разгадывать головоломку. Что важнее, это раскрывает ведущую тему произведения — специфику памяти. Я бы обозначила это такой формулой: время — динамика, память — статика. Чагин не может прожить один и тот же опыт по-разному, потому что постоянно застревает в прошлом. И вся его жизнь в итоге оказывается сплошным «удвоением», включая людей и пространство, с которыми он соприкасается.
Невозможно не отметить, как интересно описаны способы Чагина запоминать ту или иную информацию: через локации, через ассоциации, через числа. Однако через судьбу своего героя Водолазкин подчеркивает, что феноменальная память не чудо, а патология, нарушение гармонии: «Памяти необходимо забвение, слову — молчание, а вымыслу — реальность». Таким образом, эта история — об обратной стороне дара, любого дара. Когда гениальность неразрывно связана с одиночеством.
Устами одного из героев автор замечает: «Счастье — это когда тебя понимают». Я «Чагина» поняла, но не до конца им прониклась. И все же считаю, что книги Евгения Водолазкина не заслуживают забвения.
Вероника Гоголева
Ольга Белянова. Педагогический автограф
В последнюю четверть века возникло порядочное количество книг об истории школы царского и советского времени. Откуда же, однако, это желание восстановить в памяти образы лучших школ страны, портреты выдающихся учителей и преподавателей, их готовивших? За этими вопросами есть ощущение тревоги. Похожа ли сегодняшняя школа на те уникальные, удивительные островки, где совершались таинство воспитующей (от слова питать) любви и труд подготовки человека к жизни?.. А какой нам видится завтрашняя школа?..
Материалом для ответов на эти вопросы отчасти служит книга кандидата педагогических наук, учителя в третьем поколении Ольги Алексеевны Беляновой «Педагогический автограф», вышедшая в 2023 году в петербургском издательстве «НИЦ АРТ». Это документальное повествование о ярких образцах народной школы конца XIX — начала XX века, а также в целом о педагогической школе северной столицы и ее окрестностей.
Все описанное в книге свидетельствует, что школа — это прообраз дома, это заводь, где взрастает юная жизнь, это мерило человеческих взаимоотношений и, в конце концов, это лакмусовая бумажка состояния общества и государства. И я вполне понимаю желание автора книги запечатлеть непрерывность русской школы (пусть кто-то другой напишет о своей национальной школе), уникальность ее, неповторимость, ценность.
Духовными скрепами истории называет свои заметы Ольга Алексеевна Белянова, выпускница литфака главного педагогического вуза страны — Герценовского университета, в котором она проработала четверть века, уча учителей. И вот перед читателем история вуза, которому в 2024 году исполнилось 227 лет. И в ней своя тональность, свои, характерные только для нее черты, порой даже неуловимые и необъяснимые.
В истории школы как в капле воды отражается история страны. И вот на излёте советской эпохи, когда страна могла быть ввергнута в гражданскую войну, начинается духовное преобразование школы на фоне видимых потерь — профессиональных кадров, территорий, народонаселения. В конце 80-х годов ХХ столетия в Герценовском педвузе открылся экспериментальный факультет организаторов народного образования — ФОНО. Собралась команда из лучших педагогов-мужчин, некоторые из них — фронтовики, как декан факультета доктор педагогических наук В.Г. Куценко. Учитель Ольги Алексеевны, который ввел ее в мир науки, Марк Григорьевич Качурин, — участник боев на Невском пятачке, в послевоенные годы входил в так называемую группу Юрия Лотмана, ученого-культуролога с мировым именем. Почти все преподаватели Беляновой — цвет педагогики 70-х годов.
В ее воспоминаниях — переплетения судеб, исторические и географические переклички, духовные открытия...
А время было непростое. «В Америку бесплатно летали самолетами на деньги секты Муна наши студенты... на кафедре эдукологии “творил” адепт вальдорфской педагогики, основанной на мистическом учении австрийца Рудольфа Штайнера, С.С. Киквадзе... В городских опустевших ДК под гармонь распевали мантры новоиспеченные русские кришнаиты. Протестантские миссии арендовали целые кинотеатры и этажи фешенебельных гостиниц. Рон Хабборт учил, как верными средствами обрести успех в жизни. Вовсю трудились рериховцы, члены Белого братства, спириты, целители-экстрасенсы... и этому-то духовному беспределу противостоял заброшенный и полуразрушенный наш храм!» — пишет Ольга Белянова в связи с историей возрождения университетского храма. А кто составлял общину храма? Студенты с какими-то необыкновенными судьбами. Оля и Сергей Тутолмины — потомки древнейшего русского дворянского рода, чья фамильная усыпальница находится в одном из монастырей Старицы Тверской области. И тут же Ольга Алексеевна упоминает, что со Старицей связана победоносная битва с татарами русичей, возглавляемых князем Михаилом Тверским, что состоялась на Бортеневском поле в декабре 1317 года.
Тогдашний прихожанин — студент Глеб Васильев впоследствии стал игуменом монастыря Свято-Успенской Святогорской лавры Донецкой епархии. А студент Дмитрий Симонов — настоятелем этого университетского храма, освященного в честь апостолов Петра и Павла.
Православные общины начали тогда организовываться и в других вузах, по благословению митрополита Иоанна (Снычёва) стала выходить Санкт-Петербургская газета православной молодежи и студенчества «Петр и Павел». Так и проявлялись на поверхности мирских вод очертания невидимого града Китежа — православные общины, педагогические чтения, «круглые столы» и наконец — первый Всемирный Русский Народный Собор в Москве в 1993 году.
Но повествование — о конкретных людях. Портреты, судьбы, дела... Доктор педагогических наук, профессор Липецкого государственного педагогического университета Зинаида Васильевна Видякова, автор диссертации «Современная русская школа», в которой она доказала, что «перестроечные идеи демократизации и гуманизации в нашем образовательном процессе не что иное, как мертворожденное дитя, что наша школа нуждается в одухотворении классическими традициями русской православной культуры, неотрывными от церковно-религиозной жизни».
Юлия Михайловна Ковшова — преподаватель математики и одновременно подвижница милосердия, создавшая команду молодых людей, которые занимались опекой инвалидов-колясочников: помогали посещать храм, вывозили на прогулки в город. Заглядываем в приоткрытую страницу биографии этой женщины. Отец — полковник артиллерии, мама — преподаватель Первого медицинского института, брат — профессор, преподаватель математики Санкт-Петербургского университета, прадед — генерал, руководитель строительства Таганрогского порта, преподавал математику детям великого князя К.Р.
Отдельно в книге сказано о «рыцаре живой педагогики» Ричарде Валентиновиче Соколове, организаторе детского движения. Вместе с супругой Натальей Валентиновной они занимались изучением педагогического феномена Антона Семеновича Макаренко.
Так долго задерживаю внимание читателя на этих портретах, потому что хочется возвратить этих людей к жизни, в них сегодня острая необходимость. Сами посудите. Наталья Владимировна Добрецова — преподаватель биологического факультета Герценовского педвуза, сотрудник Дворца пионеров, руководитель экспедиций юных биологов в Окский заповедник. Ее мама, сотрудница факультета биологии этого же вуза, не уехала в годы войны и в блокадном Ленинграде вела кружок юннатов в Доме пионеров, располагавшемся в Аничковом дворце, приходила туда вместе с маленькой дочкой Наташей. Летом они помогали выращивать капусту на Марсовом поле. «Откуда она черпала силы?» — задается вопросом автор книги. И отвечает: «Она была дочерью священника Михаила Соколова, долгие годы служившего в Князь-Владимирском соборе Ленинграда».
А вот страница о трудах четы педагогов Ивана Федоровича и Татьяны Ивановны Гончаровых и тут же истории создания (и закрытия) журнала «Русская национальная школа». И сколько еще славных имен, о которых не знают современные педагоги!
В этом же ряду удивительных портретов священник Василий Ермаков, служивший в Серафимовском храме. «Если с отцом Константином Тивецким — условно скажем — я вошла в духовный детский сад, с отцами Виталием Головатенко и Артемием Скрипкиным — в духовную школу, то с отцом Василием был уже как бы духовный университет», — пишет Ольга Белянова. Таким духовно одаренным был этот священник:
«— Почему не поёшь? — вопросил он, чуть замедлив шаг и обращаясь к кому-то дальнему, стоящему у самого входа.
— Голос пропал, батюшка, — слабо выдохнули в ответ.
— Отставить немощь! — громыхнул отец Василий.
Проходит с трудом сквозь толпу далее и вдруг “застревает” возле какой-то женщины:
— О-о, ма-а-ать! Какой КРЕСТ! Ну, мать! Ну, русская женщина! — И размашисто, истово осеняет ее большим крестным знамением.
Она начинает плакать.
— Не плачи! — утешает ее батюшка. — Молись. Господь тебе во всем поможет. — И все в таком духе.
Чтобы это видеть, люди вставали в пять утра и с первой электричкой метро устремлялись в Старую Деревню».
Такая вот педагогика! Век живи — век учись.
Любопытен и приведенный в книге экскурс в историю межвузовской ассоциации духовно-нравственного просвещения «Покров» — преемницы Международного русского студенческого христианского движения, во главе которого отец Сергий Булгаков, В.В. Зеньковский (о котором отдельная главка в книге), И.А. Лаговский. И это тоже страница русской летописи, русской жизни, выплеснувшейся в революционное лихолетье за пределы страны. Да, там, в Чехословакии, Югославии, Польше, Франции, Прибалтике, с 1924 года проходили съезды РСХД. Часть русской молодежи искала чистой веры, пребывания со Христом, а часть русской молодежи через свою пассионарность устремилась к некой русской мечте о социальной справедливости, служила своему народу здесь, в России. Съезды угасли к 70-м годам ХХ века, как и русская жизнь в эмиграции, невозможная без родной почвы. А вечная Россия осталась здесь. И тот ручеек молодежного движения, возможно, подпитал советское общество в годы гонений на Церковь и помог возрождению Православия в нашей стране.
И тут автор книги напоминает нам о судьбе ныне известного писателя Леонида Бородина, который в 1965 году оставил учительство и директорство в одной из школ Бурятии и создал в Ленинграде подпольную антибольшевистскую организацию «Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа», задачей которого была христианизация политики, культуры, экономики страны. Так и хочется включиться в диалог с автором и вспомнить еще Владимира Осипова, также создавшего христианское движение в 70-е годы и, как и Бородин, получившего тюремный срок. Владимира Николаевича мне довелось знать и участвовать, вместе с известным славистом Ильей Числовым, в патриотических собраниях, которые он проводил в 10-е годы XXI столетия. А в 2020 году мы с сыновьями И.М. Числова, почившего годом ранее, провожали Владимира Осипова в последний путь.
Минувшую советскую эпоху нам еще предстоит осмыслить, понять, продумать, чтобы извлечь полезное к сегодняшнему дню и отказаться от пагубного — навсегда.
Целая плеяда представительниц аристократии духа представлена Ольгой Беляновой в разделах книги о «духоносных женах Герценовского университета». И первое имя в этом сонме — Елена Ивановна Казимирчак-Полонская (монахиня Елена), трижды профессор: философии, математики, астрономии — редчайший случай в мировой науке, как отмечает автор книги. Будучи родом из дворян Волынской губернии Полонских (отец — юрист, мать — выпускница Московского института благородных девиц), сама она окончила Львовский университет и стала доктором философии Варшавского университета. (Ох, как нелегко сегодня, в 2024 году, представить, что все это было единой империей.) Молодой девушкой выступала на съездах Русского студенческого христианского движения в Польше, читала лекции в учебных заведениях Польши и Прибалтики.
В 1945 году ей удалось добиться возвращения домой — в Советский Союз, где она работала в институтах Херсона, Одессы, Ленинграда. Здесь можно было заниматься наукой, но вести духовную проповедь — нет. И все же ей удалось создать христианскую общину, основная деятельность которой заключалась в просветительской работе и помощи немощным людям. По ложному обвинению в 1952 году она была заключена в Бутырскую тюрьму, провела там восемь месяцев.
В 1987 году она приняла тайный постриг, который совершил митрополит Ленинградский и Ладожский Алексий (Редигер). Любимым словом матушки Елены было слово «ответственность». И действительно, поднять такие труды можно было, только имея духовный стержень и колоссальное чувство ответственности. Ее именем — Polonskaya — названа звезда. А в 2010 году в Петербурге было создано Православное педагогическое общество имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Осуществилось то, к чему так трудно шла эта мужественная женщина.
Книга полнится примерами удивительной педагогической преемственности. Научным руководителем проректора Герценовского вуза Владимира Алексеевича Козырева была профессор В.И. Чагишева — лучшая ученица Надежды Павловны Гринковой, выпускницы Императорского женского педагогического института. В состав руководства этого института входил великий князь Константин Константинович Романов.
Тут же и судьбы петербургских зданий — как судьбы людей, со своей преемственностью. К примеру, здание школы № 209, разместившейся в бывшем Павловском институте благородных девиц.
Узнает внимательный читатель книги и то, какими корневыми соками питается сама автор этого педагогического калейдоскопа. Откуда у нее это желание собрать воедино педагогические судьбы и выстроить канву истории петербургской русской школы? Об этом сказано в главах, посвященных родителям О.Беляновой. Читаешь о них и диву даешься, как все мы связаны с природой, с русским ландшафтом, с тяжелым крестьянским трудом, которым только и держалась так крепко русская жизнь.
«Бабушка, Степанида Илларионовна, урожденная Кашлева, происходила из набожной казачьей семьи, — пишет Ольга Алексеевна. — Молитвенница и необыкновенная труженица! Пятеро детей, огород с тяжелой илистой землей (пойма реки Ануй, низина), стирка, пошив грубой одежды из полотна, изготовленного вручную из конопли...» Удивительно, ведь и дети росли в кругу этих трудов в алтайской деревне. И тем не менее находили время учиться, постигать мир науки и искусства. Когда отец Ольги Алексеевны уже со своей молодой семьей жил в Чугуеве, под Харьковом, и работал на заводе топливной аппаратуры, бывало, у его бригады случался простой, и он артистично пересказывал собравшимся слушателям содержание романа А.Н. Толстого «Петр Первый».
Мама — из семьи школьных учителей, полвека преподавала в школах страны химию и биологию. По материнской линии в ее жилах немецко-эстонская кровь рода Гроссов, по отцу она — из вологодского дворянского рода Белкиных. Ее отец окончил Бийскую покровскую начальную школу и Бийское высшее начальное училище с учительскими курсами при нем. Погиб в 1943 году в боях за Одессу.
В воспоминании о маме Ольга Алексеевна рассказывает эпизод, как та преподавала химию в чугуевском ПТУ и к ним приехала комиссия из Москвы. В книге приводятся записки мамы:
«Заходят трое проверяющих — все мужчины. Душа уходит в пятки. Но мои студенты не подвели. Все работали. Бойко отвечали на вопросы. Кто впопад, кто невпопад. Я к ним обращалась исключительно по именам: Миша, Саша, Коля. А эти Саши — косая сажень в плечах и руки в мазуте. Потом мне рассказали, как в разговоре с ними проверяющий из Харькова спросил:
— Кто из преподавателей более ценим вами?
— Химичка.
— Молодая? (Была также и молодая химик Лиля Константиновна).
— Та ни. Та, шо стара.
— Она, наверное, вам поблажки делает?
— Куда? Их у ней и не получишь ни в жисть!»
Проверяющие тогда сказали, что такого высокого мастерства они не встречали в профтехучилищах ни в Москве, ни в Ленинграде.
Так просто любовь преображает все окружающее. Просты и в то же время удивительны эти примеры любви к своему делу. И весьма к месту приведены в книге слова священника Иоанна Дмитриевского, сказанные им в начале XX века: «Труд есть станок, на котором ткётся человеческая душа... Точность, аккуратность, сознательность, честность, верность, терпение — эти качества души вплетаются в душу во время труда. И этого нельзя достичь ничем, помимо труда».
Автор книги не просто пишет воспоминания о людях, с которыми она соприкасалась в своей профессиональной работе, — она встает на их трудный путь, идет этим труднейшим путем. Это тоже ответственность. «Я была неплохим учителем русского языка и литературы в школе (совестливым). “Что ж вам боле?” Однако моя душа больше склонялась к воспитательной работе с детьми по методу академика Игоря Петровича Иванова. Суть ее заключалась в формировании у ребят свободного выбора ответственного поведения. Это обстоятельство увело меня от “сладкой” филологии на каменистый путь постижения основ благодатной педагогики, ключевым знаком качества которой было понятие ответственности», — исповедально делится с читателем Ольга Белянова. Недаром книга названа «Педагогический автограф». Автограф — собственноручная подпись,
- Комментарии