Дмитрий Лиханов. Звезда и крест
Каждая новая книга московского писателя среднего поколения Дмитрия Лиханова словно отрицает предыдущие: сборник остросюжетных новелл «Любовь до востребования» — проза, в которой ощутимо сильное влияние Хемингуэя, но уже видна и личность самого автора — мастерски набрасывающего несколькими штрихами запоминающиеся портреты героев, независимого, с острым и страстным отношением к людям, к жизни, к истории Отечества. В романе «Вianca (Жизнь белой суки)» трудная для нашей страны эпоха 90-х годов ХХ столетия показана на фоне бездарно загубленной людьми породистой красавицы собаки. История еще одного трагически погибшего таланта! А сколько их было в истории России, попавших под колесо безжалостных обстоятельств!
В романе «Звезда и крест»[1] — все иное. Читая, вспоминаешь две знаковые для ХХ века книги — полузабытую сегодня «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого и знаменитый на весь мир роман «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова (в одной только Польше издано пять его переводов!).
Автор, подобно Булгакову, искусно сопрягает два исторических пласта: действие стремительно разворачивается в 80-х и 90-х годах прошлого века в Шадринске (Курганская область), в Афганистане и в Москве и параллельно — в середине III столетия н.э. в античной Антиохии[2] и на горе Олимп.
Аутентичность повествования достигается пространными, но точно найденными цитатами, представленными на языке оригинала: древнегреческом (названия города — Фессалия, месяца и года древнего македонского календаря — «даисиос, период правления императора Деция Траяна и консула Веттия Грата»), латыни (строки из «Эдипа» Сенеки и др.), арабском (молитвы мусульман), пушту (названия города — Баграм, месяца, года — «14 сонбала 1361 года солнечной хиджры», «месяц асад» или «месяц хут» «солнечной хиджры 1362 год», реплики афганцев-дехкан) и английском (популярный в 80-х годах ХХ века среди молодежи тяжелый рок Энтони Планта и др.).
Еще мой батюшка, преподававший в Кабульском политехническом институте, рассказывал мне: афганцы живут в пространстве средневекового, с нашей точки зрения, XIV века и совсем по другим бытовым и нравственным законам, чем советские люди. Однажды его предупредили студенты о готовящемся в институте взрыве только потому, что во время лекций он, советский доцент, цитировал Коран.
К этой же мысли приводит нас и роман Дмитрия Лиханова: 1362 год солнечной хиджры в Афганистане и 1984 год в СССР — два несоединимых хронотопа. Их невозможно совместить, как афганцу и советскому человеку объяснить друг друга и чужую культуру, каждая из которых живет по своим, строгим и непонятным непосвященному законам.
Эпиграфами к главам, рассказывающим историю превращения главного героя романа — юного Киприана из жреца Аполлона в ревностного христианина, стали кондаки и икосы — жанры церковной византийской гимнографии в форме стихотворной повествовательной проповеди с похвалой святому мученику.
Роман состоит из двух книг, точно отвечающих его названию и происходящим в нем событиям: «Звезда» (путь полковника к получению звезды героя и Киприана — к титулу главного чародея) и «Крест» (воцерковление и уход в монастырь бывшего советского офицера, принимающего постриг под именем Киприан, и приход к христианской вере и гибель за нее на плахе бывшего могущественного чародея).
Уже первая глава переносит нас в Антиохию, третий по значимости город Римской империи; в священную рощу в Дафне, где «человеческая природа соединялась с божественной». Подросток Киприан чувствует себя своим рядом с крохотными птицами — «кремовой кольчатой горлицей», «желтоголовым корольком», «выводком щеглов», «соловьем». Мальчик не просто любуется ими, но сопереживает их горю, смеется их радости, «полнит сердце» их удачами. Он понимает разговор оленей, тихий шепот змей, сигналы красных муравьев, прерывистый гул диких пчел, трепет легкой паутинки проворного крестовика.
Прозаик создает пластичную живописную картину повседневного бытия юного язычника, ощущающего особую, глубинную связь с окружающим миром, передавая его тайные мысли и мечты: «Прислонясь спиной к теплой коже древнего кипариса, который, говорят, еще помнил времена Селевкидов, мальчик впитывал в себя его вековую силу, что поднималась из каменистых глубин земли вместе с родниковой влагой до самой вершины дерева, до самого нежного побега. Ведь кипарис — вечный спутник смерти (выделено мной. — Л.З.). Именно так, если верить “Metamorphoses”[3] Овидия, которые мальчик прочитал взахлеб совсем недавно, звали юношу, умолившего богов обратить его в дерево, чтобы вечно печалиться по нечаянно убитому на охоте другу — благородному оленю».
Так уже на первых страницах появляется одна из центральных тем романа — исследование феномена смерти, конечности человеческой жизни, болезненно ощущаемая любым невоцерковленным человеком и совсем иначе — верующим христианином, с радостью готовящимся к жизни вечной.
Уже в первых главах романа Дмитрий Лиханов прибегает к любопытному приему: он как бы невзначай приоткрывает нам будущую судьбу героя-язычника и советского воина-атеиста, торопящихся навстречу собственной смерти: «Земная жизнь понтифика завершится уже в конце грядущей недели от апоплексического удара на мраморной террасе его антиохийской резиденции, в два часа пополудни, после того, как служанка принесет к его ложу порезанную на дольки солнечную айву и горсть фундука. Кусочек терпкой айвы — вот то последнее, что увидит понтифик перед сошествием в царство Аида. И хотя произойдет все это только через несколько дней, и рассыпавшиеся по мрамору орехи, и побагровевшее лицо понтифика мысленным своим взором отрок видел уже сейчас».
По схожему принципу строится и рассказ о неумолимо приближающейся гибели отважного полковника, отца главного героя: «Полковник не знал, что погибнет сегодня. Вот и теперь Муля ёрзала у ног полковника, предвещая скорую его погибель. Но тот не знал ее языка. Не различал ее знаков и движения сердца не понимал. Ну а если бы и понимал, разве это его остановило бы? Кто поверит драной афганской кошке с драматическим прошлым? “С Богом!” — громко рапортовал полковник, последний раз в жизни глядя на собственное отражение в зеркале. Но отражение не ответило. Как и полковник, оно не верило в Бога. Хотя до встречи с Ним оставалось чуть меньше восьми часов». В сознании читателя после таких слов словно включается грозный счетчик, неумолимо отсчитывающий последние часы и минуты жизни героя: «Всякая смерть — не про нас. Полковник, грешным делом, тоже так думал, ни душевным смятением, ни предчувствием опытного офицера не понимал, что вот же она, уже заглядывает в заляпанное окошко иллюминатора. Манит пальцем. Лыбится криво». Писатель умело нагнетает напряжение: «Жить полковнику оставалось двадцать три минуты».
Таинственный феномен смерти с детства занимает и женщин — героинь романа. Жена полковника еще маленькой девочкой запомнила страшное предсказание цыганки Нины: «Вдовушка идет! Считай до двадцати пяти!»
Автор убежден — причины неудачи сильной, вооруженной мощнейшим современным оружием Советской армии (а это ее вооружение Дмитрий Лиханов описывает подробно и со знанием дела) в борьбе с маленьким гордым народом в том же самом: «У большинства советских мальчиков в песочных камуфляжах, даже у самых смелых и отчаянных из них, Бога в душе не было. И не Его они шли защищать. Значит, и Бог был не с ними. В этой войне Он был на другой стороне. Но это мало кто тогда понимал».
В романе немало эпизодических персонажей: молодой афганец Рузи, медсестра из Вологды Серафима, военный хирург Владимир Ерёменко, спасший герою руку; лишившийся кисти, но не жизненной активности офицер по прозвищу Верунчик, разбитные официантки из солдатской столовой, всегда готовые спеть скабрезные частушки и порадовать служивых всеми возможными способами.
Выпускник философского факультета Кабульского университета, изысканно красивый афганский юноша Рузи, мечтающий о магистратуре в Медине, но ушедший защищать родную землю, метким выстрелом сбивает вертолет с полковником на борту и шепчет перед смертью суру Корана. Именно через этот образ уже на первых страницах романа мы остро ощущаем трагедию войны и ужас внезапной насильственной смерти совсем молодого человека: «Только осколок челюсти с разодранной, еще не знавшей поцелуев губой и двумя фарфоровой белизны зубами взрывной волной отшило далеко на самое дно ущелья, где они теперь и сверкали одиноко в прохладе и вечном спокойствии». Это чувство неизбежности растущих как снежный ком многочисленных смертей ни в чем не повинных людей усиливается спустя несколько глав, когда окруженная тремя маленькими детьми оборванная пуштунка кладет на землю перед советским солдатом убитого случайным осколком грудного малыша.
В книге ярко раскрылся талант Дмитрия Лиханова — баталиста, умеющего в драматическую минуту гибели героев показать мрачную красоту войны: «Позади трупов все еще расцветал пышно, дыбился в небо огненный букет, искусно сплетенный из траекторий рвущегося с глухим треском и свистом боеприпаса, оранжевых вспышек сочащейся гидравлической жидкости и масел из раскаленных узлов, изумрудных и аквамариновых протуберанцев, плавящейся меди, латуни, свинца, бенгальских огней магния. Красиво горел вертолет. Скорбно».
Прозаик открывает читателям, как медленно, шаг за шагом, приближается юный Киприан к пониманию сути и смысла христианского учения. Еще мальчиком он услышал рассказы молодой антиохийской христианки: в Иудее появился, был распят и воскрес новый Бог. Подростком с удивлением вслушивался в рассказы о Христе — царе Иудейском — от одноглазого раба Феликса, читающего по-гречески 117-й псалом, переживая чудо внезапного божественного благоухания и не понимая, как можно пойти на смерть и возрождение ради «людей совсем простых, рабов даже». Почему-то сразу запомнил чародей Киприан и афоризмы неистового Тертуллиана: «Душа по природе своей христианка», «Верую, потому что абсурдно». Так же, шаг за шагом, рисует Дмитрий Лиханов путь ко Христу юной красавицы Иустины, услышавшей от одноглазого каторжника великую истину: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог — это любовь».
После гибели в Афганистане отца-полковника главным героем романа становится военный в четвертом поколении Александр, воспитанный дедом-охотником, но разочаровавшийся в охоте. Подержав в руках убитую им белку, деревенский мальчик Саша почувствовал, как когда-то подросток Киприан, особую связь с миром живой природы и навсегда отказался от охотничьих забав. Окончивший, как и отец, Челябинское высшее военное командное училище штурманов, он, в отличие от батюшки-полковника, еще во время учебы внезапно ощутил «абсолютную уверенность в Божием Промысле, который не допустит его гибели в этой первозданной, ангельской лазури». Впервые о Боге он задумался в десятом классе, когда случайно попал на литургию в сельский храм и испытал острую радость очищения. А в 1985 году нашел дома, в Шадринске, на задворках березового шкафа зеленый том Библии с пометками отца.
Экзотический афганский пейзаж увиден глазами русского офицера, в течение тринадцати месяцев топтавшего чужую и непонятную ему землю: «Солнышко ярое занималось в пустыне медленно и лениво, словно просыпался сонный мальчик бача[4]. К шести утра едва приподнялось над горизонтом, заливая и остывшую за ночь землю, и далекие плешивые горы, и редкие кусты “зеленки” по берегам пересохшей безымянной речушки, алым и хладным багрянцем».
В отличие от старшего поколения, склонного идеализировать малую родину, Дмитрий Лиханов, родившийся и выросший в Москве, считает нужным говорить о трагедии провинциальных российских городов, обрекающих молодежь на убогое существование и беспробудное пьянство: «Малая родина претила ему. Пахла Виолеттой Петровной. Пыльные улицы, раскаленный силикат кирпича, плавящий морок стоячего воздуха, в котором — ни птахи, но только сухой шелест стрекоз, наводили и в сердце духоту».
Итак, в романе «Звезда и крест» искусно сопрягаются два исторических пласта и два главных героя. Первый — потомственный офицер Александр, которому суждено повторить подвиг Алексея Маресьева и вернуться к штурвалу самолета, лишившись обеих ног, окончить академию и получить звезду Героя Советского Союза, а затем — отказаться от хорошо оплачиваемого чиновничьего прозябания в столице и уйти восстанавливать разоренный монастырь в глухую поморскую деревню. Второй — могущественный чародей-язычник Киприан, переживающий мощное духовное перерождение и становящийся мучеником, отдавшим жизнь за Христа.
Прозаик поставил перед собой сложнейшую задачу — показать сразу несколько составляющих окружающего героев пестрого, многослойного мира: реальную, событийную, мистическую, колдовскую и смысловую, философскую.
И Дмитрий Лиханов справляется с ней, создавая уникальный сплав нескольких жанров — военной повести, жития и историко-этнографического повествования, искусно проводя читателя по нескольким историческим эпохам, погружая его в разные культуры и талантливо воссоздавая их в образной форме, в правдивых и точных деталях, касающихся далеких друг от друга областей реальной жизни (будь то медицина, охотничье мастерство или новейшее оружие). И самое главное — опираясь на драматические судьбы героев (вчерашних воинов-«афганцев», пытающихся вписаться в капиталистическую реальность, или жителей древней Антиохии, столкнувшихся с усилившимися гонениями на христиан), талантливый писатель убедительно отстаивает и утверждает истинность и плодотворность христианского мироощущения, столь необходимого сегодня нашему гибнущему миру.
Лола Звонарёва
Роман американской писательницы Донны Тартт «Тайная история» вышел в 1992 году и сразу стал бестселлером, завоевав популярность у читателей и исследователей. «Тайная история» — это университетский детектив, написанный с точки зрения убийцы. С первых страниц читатель узнает, кто и кем убит, а вся книга посвящена объяснению этого поступка и изображению его последствий. Роман представляет собой интертекстуальное произведение, отсылающее к целому ряду источников, наиболее важными из которых являются античные трагедии, работы Ницше и романы Достоевского.
По сюжету романа группа студентов-античников изучает античную культуру в Хэмпденском колледже, под руководством гениального ученого Джулиана Морроу. В группе всего шесть человек, они работают только с одним преподавателем, Морроу, и под его водительством глубоко погружаются в античность. Они не только изучают древнегреческий и читают античных авторов в оригинале, но и под влиянием своего преподавателя пытаются повторить дионисийскую мистерию, войти в вакхический экстаз с помощью древних оргиастических практик: самоистязания, одурманивания сознания вином и наркотиками, сексуальных оргий. Когда им наконец-то это удается, в ходе мистерии они случайно убивают человека, местного фермера. Чтобы скрыть это убийство, совершенное бессознательно, студенты сознательно планируют и осуществляют убийство своего одногруппника, который не участвовал в мистерии, но догадался о происшедшем. Именно это второе убийство в центре повествования в романе Донны Тартт. Юридического наказания студентам удается избежать, но писательница показывает саморазрушение персонажей в мире, сломанном в своей сути в результате их поступка.
Самым важным текстом для «Тайной истории» является роман «Преступление и наказание» Достоевского. Влияние романа прослеживается не только в общности темы, которая так или иначе затрагивается в любом детективном произведении, но и в развитии сюжета как антитезиса сюжету «Преступления и наказания», а также в оформлении авторского голоса в романе так, как это делал Достоевский. Рассмотрим эти моменты ближе.
В романе Достоевского студент Раскольников задается вопросом о праве на убийство: «Тварь я дрожащая или право имею?» После убийства старухи процентщицы он понимает, что сама постановка вопроса показывает, что он не относится к сверхлюдям, имеющим право на убийство, у него есть совесть, которая не замолкает, несмотря на рациональные доводы. Признание своей вины становится для Раскольникова началом долгого и мучительного перерождения, в результате которого отвергнутая разумом идея о ценности любой человеческой жизни становится его внутренним чувством. Раскольников не просто понимает, что он виноват, он на эмоциональном и рациональном уровне осознает, что убийство разрушает душу убийцы и ломает самые основы универсума. Заповедь «Не убий» написана в онтологических основах мироздания. Так приятие христианской идеи о братстве всех людей и бесценности человеческой жизни позволяет Раскольникову восстановить прореху в мироздании и возродиться к новой жизни.
Инверсию буквально каждого из этих мотивов мы видим в романе Донны Тартт. Ее герои также студенты, что является еще одним сходством с произведением Достоевского. Однако эти студенты не задаются вопросом, имеют ли они право на убийство, они заранее и полностью уверены, что уж они-то, конечно, право имеют. Убийство фермера не заставляет их ужаснуться и внутренне отшатнуться от содеянного, они просто ищут способ замести следы, ничуть не рефлексируя по этому поводу. Перед нами коллективный антигерой Раскольникова — студент, право имеющий.
Этому коллективному антигерою удается то, что не удалось Раскольникову: он не просто удачно совершает убийство, он еще и избегает разоблачения и признания вины. Порфирия Петровича в американском романе нет, студентам удается спрятать концы в воду, они остаются безнаказанными, на них даже не падает подозрение. Однако в результате все персонажи становятся на путь саморазрушения, ни одному из них не удается наладить нормальные отношения с людьми и встроить свою жизнь в структуру мироздания. Каждый из персонажей тем или иным способом уничтожает себя: самоубийство (Генри), попытка самоубийства (Френсис), алкоголь и наркотики вплоть до полной десоциализации (Чарльз), самонаказание в виде отказа от радостей жизни и общения с людьми (Камилла), одиночество (Ричард). Таким образом, Донна Тартт доказывает от противного ту же идею, которую высказал Достоевский в своем православном романе: каждая жизнь бесценна, убийство разрушает человека и мир.
Помимо инвертированного сюжета, идейное влияние Достоевского сказывается в оформлении авторского голоса в романе. История рассказана от имени студента Ричарда Пейпена, все персонажи даются с точки зрения этого репортера. Автор, сама Донна Тартт, появляется в романе на метауровне — ей принадлежат название и эпиграфы, причем первый эпиграф взят из Ницше, что указывает нам на источник идеи о сверхчеловеке в романе. Но есть еще один момент, когда в герметический мир романа проникает голос автора и это делается тем способом, который практиковал Достоевский.
Как указывает исследовательница творчества Достоевского Татьяна Касаткина, «в произведениях Достоевского самые ключевые с точки зрения определения авторской позиции места текста будут обозначаться словами “сказал непонятно зачем”, “почему-то сказал” и т.п., за которыми как раз и следуют слова, не имеющие ни причины, ни цели в дискурсе и потому всецело переводящие нас в область, в которой существует авторская позиция».
В романе Донны Тартт тоже есть такой момент, когда рассказчик Ричард Пейпен мысленно произносит слова непонятно зачем, непонятно почему, никак не связанные с верхним слоем событий. Происходит это при встрече на поминках с семьей убитого студента. В этот момент в голове Ричарда сама собой всплывает фраза: «Это я убил тогда старуху процентщицу и сестру ее Лизавету топором и ограбил». Эта фраза Раскольникова — краткий конспект сюжета «Преступления и наказания». В романе Донны Тартт эта фраза выражает авторскую позицию, авторское объяснение того, что происходит в книге: другие персонажи в другом мире повторяют судьбу Раскольникова, и автор показывает, к чему это приводит.
Раскольников, по сути, задавался вопросом, сверхчеловек ли он. Сверхчеловек — базовая категория философии Ницше. Сходство идей Ницше и некоторых персонажей Достоевского было замечено еще в начале ХХ века, в период первой популярности Ницше в России. Сверхчеловек Ницше — повторяющийся персонаж Достоевского (Кириллов и Ставрогин в «Бесах», Раскольников в «Преступлении и наказании», Ипполит в «Идиоте»). Но если у Ницше сверхчеловек — это цель и задача, к которой нужно стремиться, то Достоевский достоверно и обоснованно показывает его крушение, причем страшной ценой. Выходя за рамки человеческого, такие персонажи уничтожают себя и других физически или морально. Раскольникову удалось спастись, обратившись к Христу и приняв свою человеческую природу. Сверхчеловеку Донны Тартт спастись не удалось, потому что вместо Христа он общался с Дионисом. Рассмотрим эту сюжетную линию подробней.
Ницше в романе Донны Тартт появляется на уровне метатекста (в эпиграфе) и в идеях преподавателя Джулиана Морроу, воспевающего дионисийский экстаз. Сверхчеловек как персонаж имеет у писательницы другой прообраз: это Шерлок Холмс. Главный герой произведения Генри описывается так, как Конан Дойль описывает Холмса: высокий, чуть сутулый, невероятной силы, с железной хваткой, имеющий явные дедуктивные способности и мощный аналитический ум. Донна Тартт даже прямо сравнивает Генри с Холмсом, но не с Шерлоком, а с Майкрофтом, что оправданно по сюжету. Шерлок не раз говорит, что брат Майкрофт превосходит его как мыслитель, но совершенно не интересуется карьерой и проводит время на покое в клубе «Диоген». Отсылка к античности тут как раз уместна, потому что Генри тоже не интересуется карьерой, не стремится получить диплом, а делает то, что ему нравится: учит древние языки для собственного удовольствия и интеллектуального роста. В рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона» Шерлок Холмс говорит, что если бы он, с его аналитическим умом, решил совершить преступление, никто не смог бы его поймать. В романе Донны Тартт этот сюжет реализуется: великий аналитик, более талантливый, чем сам Шерлок, совершает преступление, и никто не может его поймать. Однако это происходит в православном мире Достоевского, и история заканчивается внутренней катастрофой.
Раскольников смог внутренне переродиться, обратившись к Христу. В романе Донны Тартт божество, с которым общаются студенты, — это Дионис. Дионис, бог виноделия, вдохновитель экстатического оргиазма, почитается в ритуалах, связанных с уничтожением телесности, разрыванием бога на части. В древности ритуал пожирания божества стал залогом возрождения и возвращения на землю. Как оживает после зимы виноградная лоза, так оживет каждый причастный Дионису, отведавший его плоти. Это самое главное известное грекам причастие божественной плоти и божественной силы. Таким образом, омофагия, то есть священное поедание растерзанной жертвы, была в древности религиозным обрядом из дионисийских ритуалов.
Убив и разодрав на части человека, студенты приобщились к божеству в той древней архаичной форме, которую восхвалял их учитель Джулиан Морроу, соблазнивший их на этот поступок. После такого приобщения к божеству каждый участник ритуала стал сверхчеловеком, которому все дозволено. В своем романе американская писательница наглядно показывает ложность этого пути. Выход за пределы человеческой природы в дионисийской мистерии осуществляется путем телесного отрицания своей человечности, то есть убийства человека. Этот путь позволяет студентам приобщиться к Дионису, увидеть его и общаться с ним. Достигнутое таким образом общение с божеством показывает Диониса как кровожадного демона, который в лице своего служителя Морроу провоцирует молодых людей на убийство и дальше ведет их по кровавому пути. Дионисийский экстаз разрушает личность и уничтожает человека не только во время ритуала, но и в целостности всей его жизни.
Таким образом, обратившись к тематике Достоевского, американская писательница Донна Тартт воссоздала в «Тайной истории» основные сюжетные коллизии «Преступления и наказания». Персонажи ее книги — студенты, ответившие для себя на вопрос Раскольникова, что они имеют право на убийство. Если Раскольников возрождается к жизни, обратившись к Христу и признав ценность человеческой жизни, то герои Тартт гибнут физически и духовно, отказавшись увидеть человека в своей случайной жертве. Духовная сила, ведущая их по пути превращения в сверхчеловека, — это Дионис, языческое божество, выступающее во всей своей грозной силе, враждебной человеку. В романе «Тайная история» для описания сверхчеловека использованы как прототипы Шерлок Холмс и его более гениальный брат Майкрофт, показано преступление, совершенное великим аналитиком и оставшееся безнаказанным в юридическом плане. Писательница выражает свое отношение к происходящему с помощью заимствованного у Достоевского приема странной фразы, неизвестно почему и зачем произнесенной героем. Эта фраза прямо отсылает к истории Раскольникова и указывает на христианскую проблематику романа.
Нина Ищенко
Лола Звонарёва. Открывающий врата учености: жизнь и творчество Симеона Полоцкого
Появление книги — всегда праздник. Для ума прежде всего. И особенно в случае научного труда. Книга, не порождающая ответной реакции у читателя, написана зря. (Хотя в современном мире, отрицающем многими веками устоявшиеся истины, подобные размышления могут быть интерпретированы как «еретические».) Научный труд может быть ценен и интересен при том условии, что несет новую информацию, новое знание. Но ко всему и оставляет читателю возможность предаться личной рефлексии по поводу прочитанного. Новое исследование Лолы Уткировны Звонарёвой как нельзя лучше соответствует вышеназванным условиям.
Читатель, ожидающий, исходя из названия монографии, традиционного изложения материала — описания этапов жизненного пути просветителя, упещренного изложением содержания и смысла его произведений, — будет обманут в своих надеждах. Но обманут в положительном, если позволительно так сказать, смысле этого слова. В «Предисловии: 40 лет спустя» автор с особой теплотой и благодарностью к людям, принявшим участие в ее научной судьбе, вспоминает время своего обучения в Московском госуниверситете, в аспирантуре Института литературы АН БССР, а также этапы своего становления как ученого — исследователя жизни и творчества Симеона Полоцкого, ярчайшей творческой личности восточнославянской ойкумены. Поэтому задача, которую ставит перед собой исследователь, — рассмотреть феномен Симеона Полоцкого «на фоне сложных российско-польско-белорусско-украинских культурных и политических взаимосвязей и взаимовлияний» (С. 41)[5], — не из легких.
В центре исследования, естественно, личность Симеона Полоцкого. Но вместе с тем оно ориентировано также на постижение причин и обстоятельств постепенных, не всегда устойчивых изменений в государственной, религиозной, культурной и общественной жизни Московского государства второй половины XVII века. Изменений, идейным вдохновителем многих из которых стал Симеон Полоцкий, изменений, приобретших необратимый характер в царствование Петра I и превративших Московское государство в Российскую империю. Поэтому композиционное деление основной части исследования на три раздела, посвященные, соответственно, идейно-культурному, теологическому и педагогическому вкладу просветителя, видится вполне удачным.
Хотя утверждение, что Симеон Полоцкий — знаковая для культуры и истории восточных славян фигура, давно стало общим местом, оно сохраняет свою актуальность. Знаковость эта во многом проистекает из фактологии жизненной и творческой биографии писателя: учеба в Киеве и Вильне, преподавательская и просветительская деятельность в Полоцке и Москве. Но не только в фактологии дело. Неменьшее, а возможно, и решающее значение имели практические начинания и идейные замыслы просветителя.
Характерно в этой связи название первого раздела исследования: «Политическая позиция просветителя как результат осмысления опыта всеобщей и европейской истории». Здесь Л.У. Звонарёва с привлечением обширного фактологического материала, связанного с русско-польско-шведскими отношениями в 1655–1657 годах, раскрывает обстоятельства формирования политической позиции Симеона Полоцкого, нашедшей отражение в его творчестве данного периода. Несомненно, что решающее влияние на формирование отрицательного отношения просветителя к войне оказал личный опыт: война 1654–1667 годов между Московским государством и Великим княжеством Литовским сократила население белорусских земель наполовину, а родной город писателя фактически превратила в руины. Как ученому, автору исследования делает честь, что она не замалчивает неприятных страниц белорусско-русских отношений, связанных с этой войной. К примеру, жестокого уничтожения и разграбления Вильны и ее жителей в 1655 году московским войском под командованием воеводы Якова Черкасского и гетмана запорожского войска Ивана Золотаренко (С. 65–66), незавидной участи униатского населения (С. 86), да и самих плачевных для дальнейшей судьбы старобелорусской культуры результатов вышеупомянутой войны тоже. Это важно, поскольку, на наш взгляд, в данных неприятных обстоятельствах и кроется одна из основных, наряду с названными уважаемым исследователем (С. 86–87), причин переезда Симеона Полоцкого в Москву, где ему были предложены высокое положение при царском дворе и помощь в реализации разнообразных замыслов. Позади оставалась разоренная родина, восстановление населения которой до уровня 1654 года, года начала войны, заняло последующие сто лет. (Современный белорусский читатель мог бы узреть в поведении просветителя своеобразную национальную измену. Но дело-то в том, что национальное сознание как таковое, в отличие от этнического и религиозного, в данную эпоху еще отсутствует.)
В свете изложенного совершенно по-иному воспринимается написанная просветителем в зрелые годы «Беседа о брани», призванная, по справедливому замечанию Л.У. Звонарёвой, приблизить царя и его придворных к европейскому правовому сознанию (С. 70). Рассуждения Симеона Полоцкого тем более ценны, что он категорически осуждает войну ради захвата чужих земель, а какое-либо оправдание ей видит лишь в том случае, если призвана она к установлению «мира и тишины народной».
Знания, приобретенные Симеоном Полоцким в учебных заведениях на родине, «сумел он с пользой употребить в московский период общественно-просветительской деятельности» (С. 101), о чем подробно рассказано во второй главе первого раздела — «От освоения белорусско-украинско-польского культурного пространства — к просветительской миссии в России». Поскольку главной своей задачей просветитель видел совершенствование российского общества, с исторической ретроспективы его переезд в Москву выглядит иначе, чем для современников: он поступил как истинный христианин, п
- Комментарии