Госпожа К.

1

Рылеев писал жене, прося ее подольше задержаться в Батове. Он сам с удовольствием бросил бы все дела в уголовной палате, чтобы провести в Батове не только конец лета, но и осень и даже зиму.

— Петербург тошен для меня. Он студит вдохновение. Душа рвется в деревню. Там ей просторнее. Там только смогу я сделать что-либо достойное века нашего.

Писал и ругал себя за ложь, какую с некоторого времени внес в свою семейную жизнь, потому что вовсе не собирался он в Батово и не думал уходить из уголовной палаты, в особенности с тех пор, как занялся делом мужа госпожи К.

Это несчастное дело, в которое Рылеев увяз, не дает ему покоя четвертый месяц. Он удивляется самому себе: как могло случиться, что его, исключительно щепетильного в служебных делах, уговорили поехать к госпоже К. выслушать ее, а выслушав — с головой уйти в ее дело, отдаться ему всей своей увлекающейся натурой.

В деле К. ему не пришлось ни на йоту покривить душой. О нет! Самый придирчивый враг не мог бы упрекнуть его в этом. Жалоба К. была справедлива. Чем глубже вникал в нее Рылеев, тем ясней становилось ему, что низшая судебная инстанция была подкуплена противной стороной, которая теперь, когда К. перенес дело в уголовную палату, умышленно затягивает процесс. Если палата не вникнет в суть дела, — а вникнуть в него будет не так просто — до того запутано дело, — то и в уголовной палате К. проиграет процесс.

Рылеев хорошо знал порядки в суде, где черное легко сделать белым, а белое с такой же скоростью превратить в черное, где самое простое и справедливое дело может тянуться годами и в конце концов быть проигранным, если заинтересованная сторона не одумается, чтобы умилостивить суд, если она вовремя не вспомнит, что и творящие «нелицеприятный» суд созданы из крови и плоти и «пить-есть хотят»...

— Наше судопроизводство начинается во мраке, тянется в безмолвии, украдкой, часто без ведома одной из участвующих сторон. Нет адвоката, чтобы говорить в пользу дела, нет гласности...

И Рылеев, и его друзья понимали и не обманывали себя, что легче верблюду пройти через игольное ушко, нежели добиться, чтобы в суде воцарилось подлинное правосудие, чтобы на веки вечные сгинули взяточники и взятки. Но они считали, что одной критикой положение в суде не исправишь, что нельзя отмахиваться от черной работы. Надо идти в опоганенный крючкотворами суд. Надо бескорыстным участием в нем, по мере сил и возможности вносить справедливость в правосудие и в судебные порядки, которые в обществе метко называли торговыми оборотами.

Этим, и только этим — не чураться черной работы — руководствовался Рылеев, когда «достопочтеннейшее дворянство Софийского уезда почтило его избранием в заседатели петербургской уголовной палаты»...

До этого избрания ему предлагали должность сытую, выгодную. Занять ее добивались много претендентов. Рылеев отказался. Но занять выборную должность заседателя Рылеев почитал лестным для каждого гражданина. Он охотно пошел в заседатели. И жалобщики старались, чтобы их дела попадали к заседателю Рылееву, который ни взятками, ни волокитами не выматывает душу, а решает дела по совести.

Вероятно, разговоры о неподкупном судье дошли и до госпожи К., когда она приехала в столицу искать справедливое решение по злосчастному делу мужа. Только этим Рылеев объяснял ее желание, чтобы дело попало к нему в руки и чтоб он согласился предварительно выслушать ее, госпожу К.

Кондратий Федорович придерживался принципа: не знакомиться с теми, чьими делами он должен заняться как заседатель. Он отклонил просьбу госпожи К., переданную через общего знакомого. Но госпожа К. оказалась женщиной настойчивой. Она стала искать знакомых, которым Рылеев не мог отказать. И нашла. И стала действовать через них, а те стали наседать на Кондратия Федоровича, затрагивая его больное место: не допускать, насколько возможно, свершиться судебной несправедливости. А такая несправедливость вполне возможна: в деле К. имеются тонкости, объяснить которые возможно только в спокойной домашней обстановке. В суде же эти, незначительные с поверхностного взгляда, подробности не будут восприняты должным образом, не остановят его внимания и дело справедливое (как он сам убедился) может быть проиграно.

Его уговорили и повезли к госпоже К.

Увидев ее, Рылеев растерялся: пред ним стояла молодая женщина ослепительной красоты. Процесс, затеянный против мужа, видно, немало горя принес ей. Следы его сказывались на ее лице, подернутом печалью. Но таково, видно, свойство подлинной красоты: и печаль, и радость, каждая по-своему, придает еще больше прелести лицу.

Около часа сидел Рылеев у госпожи К. Она рассказывала, при каких обстоятельствах возник процесс, обрисовала личности обвинителей и цели, какие те преследуют. Она говорила с легким польским акцентом (она была полька), который придавал своеобразную прелесть ее речи. Она излагала свои мысли ясно, четко, не перескакивая с одного предмета на другой, как это бывает у многих женщин, а придерживалась строгого развития рассказа.

Рылеев слушал, а уйдя, признался самому себе, что очень многое из ее рассказа ускользнуло от его внимания: он больше смотрел на госпожу К., нежели вникал в подробности, которые она излагала.

В этот день он был рассеян в суде, не мог сосредоточиться. Пришлось поэтому отложить разбор некоторых дел. Придя домой, он долго сидел в кресле, думая о визите к госпоже К. Странно, он, о котором говорят, что суть дела он улавливает на лету, на этот раз не мог этим похвастаться, хотя просидел у госпожи К. около часа и разговор шел только о деле К. Пред его глазами стояла обаятельная, обольстительная женщина, словно созданная природой для того, чтобы похвастать совершенной женской красотой.

Рылеев был женат четыре года. Четыре года для него существовала только одна женщина — его жена, его Наташенька, Натанинька, как он ее ласково называл. Его мысли были только о ней. Он никогда не задумывался над тем, существуют ли женщины красивее или привлекательнее его Натаниньки. Думая теперь о госпоже К., он досадовал, что эта неизвестно откуда появившаяся женщина внесла в его сердце невыразимое смятение. А может быть, она не так хороша, как ему показалось, пытался он уверить себя, ведь первое впечатление могло быть и обманчивым.

На другой день, придя на службу, он потребовал себе дело К., чтобы познакомиться с ним поближе, по документам.

Перечитывая показания некоторых свидетелей, он обратил внимание на их противоречивость. И тогда у него возник вопрос о личности свидетелей: каковы их взаимоотношения с К.? Ответ могла дать только госпожа К., и Рылеев во второй раз поехал к ней. «Кстати, — говорил он себе, — я буду иметь возможность проверить свое первое впечатление».

Она как будто удивилась его приходу, но, когда он объяснил цель визита, она ответила такой благодарной улыбкой, что Рылеев не нашелся, что сказать и как продолжить разговор. Он смотрел на нее и не мог оторвать глаз от смуглого лица, которое покрылось легким румянцем, от ямочек на щеках, от тонкого рисунка рта, от всей цветущей красоты, которой природа ее так щедро наградила.

Как и в первый раз, она говорила ясно и четко, меткими штрихами обрисовывая каждого свидетеля. Перед ним раскрылся еще один уголок запутанного дела: показания некоторых свидетелей, как он вначале их интуитивно воспринял, а после рассказа госпожи К. был уже убежден, оказались лжесвидетельством. Если в суде это будет доказано, доброе имя К. будет восстановлено.

Рылеев не сказал ей этого, а лишь обещал вторично вызвать подозрительных свидетелей.

Она порывисто пожала ему руку.

— Как я благодарна вам, Кондратий Федорович, за внимание! — вырвалось у нее. — О, я недаром стремилась, чтобы дело мужа попало к вам. Оно тянется пять лет. Оно измучило нас. Моего несчастного мужа оно довело до паралича. Больше года он лежит без движения. Если мы проиграем процесс, мы вдобавок ко всему будем еще разорены.

Она не сдержалась, заплакала.

Рылеев, взволнованный ее видом, стал успокаивать ее:

— Я уверен, что дело закончится в вашу пользу. Не падайте духом.

— У меня вся надежда лишь на вас, Кондратий Федорович! — воскликнула она. — Председатель палаты настроен против мужа.

— Председатель палаты? — удивился Рылеев. — Почему? Может быть, вам кажется?

— О, нет! У него старые счеты с мужем... Из-за меня, — добавила она, опустив глаза. — Этот человек много крови нам испортил, но раз дело попало к вам, я... На вас председатель не сможет воздействовать. Если вы не побоялись выступить с особым мнением по делу осужденных крестьян графа Разумовского, то...

Рылеев покраснел:

— Вы преувеличиваете мою роль в этом деле. К сожалению, мое мнение так и осталось мнением, пришитым к делу. Положение осужденных крестьян оно не облегчило.

И он процитировал собственные строки из старого послания А.А. Бестужеву:

Укоренившееся зло

Свое презренное чело

Превыше правды вознесло...

— Увы, это так. Но не будем терять надежды. Наберитесь терпения. Я со своей стороны все сделаю, чтобы ускорить ход дела.

— Я счастлива, что дело попало к вам, — сказала она и так посмотрела на него, что он смутился, как мальчишка.

Он стал прощаться. Она задержала его.

— Нет, нет, я не отпущу вас, пока вы не попробуете моего кофе.

Он не устоял пред приглашением. Ему самому не хотелось уходить. Он был рад, что она под благовидным предлогом задержала его.

Госпожа К. вынула из шкафчика серебряный кофейник и две фарфоровые чашки.

— Кофейник мне привезли из Турции с особым руководством — как варить кофе по-турецки. Турки большие мастера на это. Через десять — двенадцать минут вы получите чашку ароматного, настоящего турецкого кофе. Если захотите, я научу и вас этой премудрости.

Кофе действительно оказался на славу. Рылеев выпил две чашки и ушел еще более очарованный госпожой К., чем после первого визита.

А в мозгу сверлила мысль: «Зачем я познакомился с ней?»

2

С этого началось.

За вторым визитом последовал третий, тоже под благовидным предлогом, потом четвертый, пятый, шестой — без всякого предлога. А затем визиты перешли в ежедневные длительные свидания.

О процессе она больше не говорила. Дело продвигалось своим законным путем. Госпожа К. больше не торопила Рылеева. Она всецело полагалась на него: он не допускает безобразий, какие имели место в низшей инстанции. Рылеев действительно следил за всеми стадиями прохождения дела от одного стола до другого.

Для разговора нашлись другие темы, которые увлекли их. Оказалось, что госпожа К. в курсе всех литературных и театральных дел, что у нее тонкий вкус, что одно время она даже мечтала о сцене, но родители воспротивились: девушке ее круга не подобает быть актрисой. Пришлось уступить.

— Это было малодушно с моей стороны, но, — госпожа К. вздохнула, — обстоятельства так сложились, что отодвинули от меня мечты о театре.

— Вы вышли замуж?

— Угадали. А замужество заставило меня поставить крест на искусстве.

— Вы жалеете?

— О неосуществленной мечте нельзя не жалеть. Всегда будет казаться, что вы упустили в своей жизни самое дорогое, самое заветное и прекрасное.

Она умела облечь в изящную форму все, о чем бы ни говорила, высказывая при этом много ума. Прочитав «Думы» Рылеева, она сказала: ей нравится их общий вольнолюбивый дух, но не считает ли Кондратий Федорович, что поэту следует не только углубляться в прошлое, но и касаться настоящего?

— Разве читателю не ясно, — живо откликнулся Рылеев, — что, например, мысли и чувства Наливайко — это мысли и чувства любого борца за вольность, независимо от времени — прошлого ли, настоящего или будущего?

— Да, это так, но я хотела сказать, что есть много вопросов, волнующих и беспокоящих общество сегодняшнего дня, ведь то, что происходит, скажем, в суде, происходит и в других областях жизни. На каждом шагу мы наталкиваемся на бесправие, на невежество, на взяточничество. Пора господам поэтам спуститься с олимпа и поближе присмотреться к сегодняшним земным делам.

Ее слова удивили его. Удивили и восхитили: под очаровательной наружностью госпожи К. он неожиданно увидел женщину, о которой язык не повернется сказать, что она «в постыдной праздности влачит свой век младой». Он увидел женщину, у которой высоко развито сознание общественного блага.

С каждым днем Рылеев все с большим восхищением смотрел на госпожу К., с каждым днем все яснее ощущал ее притягательную силу. Видеть ее стало для него необходимостью. Видеть каждый день. Каждый день открывать в ней все новые и новые волнующие черты. «Что же будет? — спрашивал он себя, уходя от госпожи К. поздно ночью (как это стало обычным). — Что будет дальше? Неужели я разлюбил Натаниньку? Но ведь это не так. Я люблю ее и как жену, и как мать моих детей. Люблю, а все же какая-то колдовская сила влечет меня к госпоже К. Как избавиться от такого наваждения? Не вызвать ли Наташеньку из Батова? Может быть, если она будет здесь, со мной, меня не будет так тянуть к госпоже К.?»

Измученный двойственностью, Рылеев в один из вечеров засел за письмо. Написал: «Наташенька, Натанинька родная! Мне здесь трудно без тебя. Меня мучит бессонница. Я говорю сам с собой, вскакиваю с постели... Приезжай».

Все было правдой в этих строках: и то, что ему было трудно, и то, что он действительно стал страдать бессонницей и разговаривать с самим собой, но в этой правде не было сказано самое главное: он не решился сказать, что было причиной его угнетенного состояния... А без этого правда превращалась в ложь.

Он разорвал письмо. Он не имеет права вызвать жену, пока не одолеет себя, не справится сам с собой. А не одолев притягательной силы госпожи К., он не сумеет не лгать жене, когда она приедет. Пусть не словами, но глазами, выражением лица, настроением он неминуемо выдаст себя и только причинит жене незаслуженную боль.

И он написал Натаниньке, прося ее задержаться подольше в Батове, куда и ему хочется приехать.

3

Едва дождавшись вечера, Рылеев направился к госпоже К.

Он шел с твердым решением: с этого вечера не засиживаться у госпожи К., постепенно отучить себя от частых и длительных встреч с нею.

Решение было принято после бессонной ночи, после строжайшего допроса, учиненного себе самому: намерен ли он взять себя в руки, вспомнить, что, считая себя честным человеком, он обязан быть честным по отношению и к своей семье, и к тайному обществу, одним из руководителей которого является.

А с тех пор как на горизонте появилась госпожа К., он, как страус, прячет голову, думая, что стал невидим. А между тем в обществе уже поползли неблагоприятные для его семейной жизни слухи: Рылеев увлекся какой-то полькой, у которой проводит дни и ночи. Слухи, несомненно, дойдут до жены, дойдут в извращенном виде, а у него не хватает гражданского мужества открыть Натаниньке правду.

Недовольство замечается и среди членов тайного общества: Кондратий Федорович не столь рьяно, как прежде, занимается делами общества. Многих интригует личность самой госпожи К. Рылеев уверяет, что она приезжая, что лишь недавно приехала из Петербурга, а кто-то из друзей еще в прошлом году познакомился с ней в Петергофе на гулянье... и провожал ее на Галерную. После этого он несколько раз встречал ее в Петербурге.

Рылеев вспылил:

— Быть не может! Ты принимаешь кого-то за нее.

— Она слишком красива, чтоб я не узнал ее. Нет, тут нет ошибки.

— А кто она?

— Кажется, компания, с которой она была и в которую я попал случайно, называла ее иначе, не госпожой К. А впрочем, может быть, я ошибаюсь: не припомню, как ее называли.

Рылеев прервал неприятный разговор, тем более что упреки друзей были справедливы. Госпожа К. действительно выбила его из колеи. Он увлекся как мальчишка и плывет с закрытыми глазами по течению, не зная и не желая знать, куда вынесет его волна.

Пора опомниться, как деликатно намекают ему друзья.

Рылеев сознает, что они правы. Но что значит — опомниться? Прервать сразу отношения с госпожой К.? Нет, он не может так поступить. Это значило бы резко подчеркнуть, что он не желает продолжать знакомство с госпожой К., а она не заслужила такого отношения. Кроме того, его увлечение зашло так далеко, что сразу уйти он не в состоянии. Надо постепенно отходить от нее. Первый шаг он сделает сегодня: под предлогом, что у него накопилось много срочных и неотложных дел, он посидит сегодня у госпожи К. не более одного-двух часов. Если удастся, он завтра совсем не придет, а послезавтра заглянет еще на часок. Так постепенно он сможет сбросить с себя колдовскую прелесть ее очарования.

Так уговаривал он самого себя, направляясь на обычное свидание.

Он позвонил. Прислушался. Обыкновенно ему открывала дверь сама госпожа К. Стоя за дверью, Рылеев безошибочно узнавал ее шаги. Еще до того как она впускала его, сердце сладко замирало у него: вот-вот он увидит ее, пожмет и поцелует ее мягкую, с длинными пальцами руку. Потом она ласковой кошечкой прижмется к нему, возьмет об руку, поведет в гостиную и спросит: «Почему так поздно? Я так ждала вас». И хотя эти слова она произносит ежедневно, они волнуют его.

В этот раз он не услышал ее шагов. Почему? Что случилось?

Дверь отворила горничная. Он хотел спросить: «Что с барыней? Она дома?» Горничная опередила его:

— Барыня уехали. Вам письмо оставили. Пожалуйте в гостиную.

У него опустились руки.

«Странно... Уехала... Куда? Почему ничего не сказала вчера, когда я уходил?»

— Когда уехала барыня?

Горничная замялась.

— Не знаю. Меня не было дома. Пожалуйте в гостиную, — повторила она, пропуская его вперед.

В гостиной на фортепиано лежало адресованное ему письмо. Он прочитал: «Милый друг, Кондратий Федорович! Вчера, после вашего ухода, приехал из деревни приказчик с печальной вестью: в состоянии здоровья мужа наступило ухудшение. Еду в деревню. Надеюсь вернуться через несколько дней, о чем оповещу вас...»

На свои недоуменные вопросы он получил ясный ответ, но письмо не успокоило его. Он почувствовал такую душевную пустоту, такое одиночество, точно его оставили среди глубокой ночи в пустыне, а кругом — мрак, мрак, мрак, уходящий в бесконечность.

Он сложил письмо, опустил в карман. Взгляд его упал на диван, стоявший в углу, — его любимое местечко: здесь, в затененном уголке, они просиживали каждый вечер. Сегодня уголок будет пустовать. И завтра. И послезавтра. Она пишет, что вернется «через несколько дней». Сколько же это? Четыре дня? Пять? А может быть, и все десять?

«А может быть, и все десять?» — мысленно повторил он, покидая дом госпожи К.

Десять дней не видеть ее! Как выдержать такое испытание?

Был восьмой час. Уличный шум еще не улегся. Проносились с гиком экипажи важных сановников, прошли, отбивая ногами такт под барабан, два взвода преображенцев, проходили, торопясь, прохожие. Рылеев остановился посреди тротуара. Куда пойти? Впереди — долгая ночь, и, наверное, бессонная: неожиданный отъезд госпожи К. не пройдет легко для него. Пойти к кому-нибудь из друзей? Нет, он слишком взбудоражен и расстроен и не сможет поддерживать даже пустячный разговор. В том состоянии, в каком он находится, лучше пойти домой, запереться в кабинете, никого не видеть и отдаться беспокойным мыслям о госпоже К.

Он шел домой. Встречая знакомых, раскланивался. Раза два ловил себя на том, что кое-кому даже приветливо улыбнулся, но мысль о госпоже К. не оставляла его...

Почему так взволновал его ее отъезд? Ведь он направлялся сегодня к ней с твердой решимостью постепенно сокращать продолжительность свиданий, чтобы через некоторое время вовсе прекратить встречи. Ее внезапный отъезд должен быть ему на руку: легче будет постепенно отойти от предмета своего неистового увлечения. Сама судьба удалила госпожу К. на несколько дней. Может быть, именно для того, чтоб ему было легче расстаться с ней.

Так старался он успокоить себя, но успокоение не приходило. Вместо душевного удовлетворения он ощущает душевную опустошенность и тоску, острую, мучительную тоску по женщине, которой он не увидит, быть может, целых десять дней!

Он зашел в Летний сад. Присел на скамью. Вынул из кармана ее коротенькое письмецо. Опять перечитал. И внезапно возник новый вопрос. «Еду в деревню», — писала она. В какую деревню? Откуда появилась деревня? Где она находится? Он твердо помнит: госпожа К. ни разу не упомянула о том, что оставила больного мужа в деревне. Она говорила о Тихвине. Там они живут. Оттуда они приехали в Петербург хлопотать о деле в уголовной палате. Когда же она перевезла парализованного мужа из Тихвина в деревню?

Странно...

Рылеев задумался, но тут же сомнения рассеяла другая мысль: почему странно? Разве она не могла перевезти мужа и не сказать об этом? Могла. Она, как заметил Рылеев, вообще неохотно говорила о больном муже и даже старалась избегать разговоров на эту тему.

Он понимал ее состояние: трудно от молодой, очаровательной женщины требовать, чтобы все ее мысли были устремлены на парализованного мужа. Нетрудно догадаться, что она достаточно намучилась с ним в Тихвине. Вырвавшись в Петербург, она старается даже в разговорах не возвращаться к опостылевшей обстановке.

И все же мысль о деревне не успокоила Рылеева. Когда госпожа К. вернется, он если не прямым путем, то окольным узнает, что это за деревня и давно ли она перевезла туда мужа.

Дома он застал гостя — Николая Александровича Бестужева. С ним и с его братом Александром Рылеев близко сошелся в последние два года, в особенности после того, как они стали членами тайного общества.

Рылеев даже обрадовался появлению друга, хотя всего полчаса назад ему казалось, что лучше всего запереться в кабинете и наедине отдаться мыслям о госпоже К.

Нет, хорошо, что пришел Николай. С ним можно будет отвлечься от тяжелых мыслей.

— Я не ожидал, что встречусь с тобой сегодня... Заглянул так, на всякий случай, — сказал Бестужев, здороваясь.

Рылеев насторожился:

— Почему не ожидал?

— Потому что в последнее время, друг мой Кондратий Федорович, ты в эти часы бываешь в другом месте...

«Вот тебе “отвлечься от тяжелых мыслей”», — с досадой подумал Рылеев.

— И ты о том же, Николай? — упрекнул он Бестужева с такой жалкой улыбкой, что тот внимательно присмотрелся к другу.

Рылеев был бледен, выглядел крайне утомленным, в глазах, всегда таких живых, потухли искорки, которые Бестужев так любил в Рылееве. «Нелегко дается тебе увлечение», — подумал он, а вслух сказал:

— Я не хочу, Кондрат, чтоб о тебе судачили — и грязно судачили — разные кумушки.

— На чужой роток не накинешь платок, — пожал плечами Рылеев.

— Так-то оно так, но не следует давать повод для разговоров. А ведь повод есть. Кто она, эта госпожа К.? Откуда появилась?

— Из Тихвина... У нее, верней, у мужа дело в уголовной палате, — устало отозвался Рылеев.

— Знаю. Ты рассказывал, но некоторые наши друзья уверяют, что она постоянная жительница Петербурга и непонятно, зачем она приплела Тихвин.

— Ложь! — покраснел Рылеев. — Я знакомился с делом К. Его постоянное место жительства Тихвин. Слышишь? Тих-вин! Не знаю, какую цель преследуют мои «друзья», распространяя ложь о госпоже К. Заботятся о моей репутации? Будь другом, Николай, и скажи им: я не признаю других судей, кроме своей совести, а она меня не упрекает.

— Даже как семьянина?

— Да. Я чист пред Наташей. Клянусь тебе, Николай, что свой супружеский долг я... не нарушил...

— Будем говорить как мужчина с мужчиной, — решительно перебил Бестужев и придвинул свой стул поближе к Рылееву. — Зачем ты ходишь к ней? Зачем изводишь себя? Ведь на тебе лица нет. Верю, что своей Наташе ты не изменил, но прости, Кондрат, — не изменил пока. А что будет завтра — за это вряд ли ты поручишься.

— Ты хочешь сказать... — начал Рылеев, но не закончил фразу.

— Я хочу сказать, — подхватил Бестужев, что когда мужчина имеет дело с женщиной, притом такой обольстительной, как госпожа К., ежедневно проводит у нее в интимной обстановке по несколько часов, он, будь даже трижды верным семьянином, неминуемо...

— Не продолжай, — оборвал Рылеев. — Я сказал правду, Николай: между мной и госпожой К. только дружеские отношения. Не скрою, я увлечен ею. Мне кажется, что я небезразличен ей, но дальше крепких рукопожатий дело у нас не пошло.

— Не прячься за щит «сегодня». После сегодня следует завтра... Ты пишешь жене?

— Пишу.

— И, вероятно, уговариваешь ее остаться в деревне... На лоне природы, где воздух чист и весьма полезен для нее и детей...

Рылеев смутился:

— Буду с тобой откровенен: дней десять назад я именно так и написал ей... Но написал я так не потому, что приезд Наташи помешает мне встречаться с госпожой К.

— А какая была другая причина? Истинная?

— Я не хотел, чтобы она приехала, пока я... не справлюсь с самим собой.

— Что это значит?

Рылеев опустил голову. Сказал тихо:

— Пока я не перешагну через мое увлечение к госпоже К. Я не хочу, чтоб Наташа видела мою растерянность, чтобы она стала свидетельницей моих страданий, моей борьбы с собой. Это ее убьет.

— А когда будет конец этому «пока»? И будет ли он?

Рылеев вскочил. Бледное лицо его порозовело.

— Будет. Николай, будет! Я об этом сам думал. Не наседай на меня...

И он рассказал Бестужеву о твердом решении, которое принял, но не хватило мужества признать свою слабость, когда он узнал об отъезде госпожи К.

Бестужев, не перебивая, выслушал его исповедь. Сказал только:

— Если ты решишь вырвать больной зуб, сделай это сразу, не растягивай болезненную операцию на несколько этапов — таков мой дружеский совет. Будь здоров. Мне пора. Извини, если затронул твое больное место. Ты мне слишком дорог, Кондрат, чтоб я равнодушно относился к нехорошим разговорам о тебе.

Он попрощался.

Рылеев не удерживал его: хотелось остаться одному, — критически разобраться в том, о чем говорил Бестужев.

4

Прошло пять мучительных дней. Госпожа К. не возвращалась.

Каждый вечер после службы Рылеев шел к ее дому. Позвонив, напряженно прислушивался: не раздадутся ли знакомые шаги?

Дверь отворяла горничная. С улыбкой, словно радостную весть, она сообщала:

— Барыня еще не приехали-с.

Рылеев, огорченный, направлялся домой, запирался в кабинете и изливал на бумаге то, что не давало ему покоя. Он писал:

Покинь меня, мой юный друг,

Твой взор, твой голос мне опасен:

Я испытал любви недуг,

И знаю я, как он ужасен...

Но что, безумный, я сказал?

К чему укоры и упреки?

Уж я твой узник, друг жестокий,

Твой взор меня очаровал.

Я увлечен своей судьбою,

Я сам к погибели бегу:

Боюся встретиться с тобою,

А не встречаться не могу!

Он твердил последнее четверостишие, как заклинание, искал в нем оправдание своему увлечению и признавался в непреодолимой слабости: он боится встреч, но не может не встречаться.

Как дым рассеялась «твердая решимость» постепенно отходить от госпожи К.: ни постепенно, ни сразу, как советовал Бестужев, он не мог порвать с ней.

«Что происходит со мной? — спрашивал он себя, шагая по кабинету и вспоминая последний разговор с Бестужевым. — Ведь я дал слово не только себе, но и Николаю, что положу конец роману. Неужели я настолько слаб, что не могу заставить себя не ходить к госпоже К.? Довольно! Пора взять себя в руки. Завтра не пойду!»

На другой день (был шестой день отсутствия госпожи К.) он не пошел справиться, вернулась ли она из деревни. Не пошел и на седьмой день, а на восьмой, когда он вернулся домой из уголовной палаты, его поджидала горничная госпожи К. с известием, что «барыня приехали-с и справлялись о вас».

И снова полетела в тартарары вся его решимость больше не приходить к госпоже К. Едва дождавшись ухода горничной, он переоделся и бросился к знакомому дому.

Госпожа К. жила на третьем этаже. В несколько прыжков взбежал он наверх, рванул звонок и, услышав знакомые шаги, замер, стараясь сдержать сердцебиение, чтобы не выдать огромную радость, охватившую его. А когда увидел ее, еще более обольстительную, чем всегда, более обаятельную и желанную, он уже не думал о том, чтобы не выдать своей радости.

— Боже мой! Наконец-то! — как вздох, вырвалось у него.

Она прижалась к нему, обняла и застыла на несколько мгновений.

Ему показалось, что и она, захваченная порывом страсти, с трудом переводит дыхание.

— Как долго тебя не было, — шептал он, целуя ее волосы и руки.

— Всего восемь дней, — также шепотом ответила она. — И мне они показались долгими-долгими... Как восемь месяцев... Идем, милый...

Она повела его в уголок.

* * *

Его голова покоилась у нее на коленях. Она перебирала его мягкие волосы и тихим голосом говорила, не скрывая укора:

— Я знала, предчувствовала, предвидела, что моя любовь не удовлетворит тебя. Тебе слишком много нужно, чтоб такая заурядная женщина, как я, могла всецело захватить тебя, все твои мысли и желания.

Это было неделю спустя ее возвращения.

Рылеев приподнялся:

— Почему ты так говоришь? Почему сомневаешься в моей любви? Разве я неискренен с тобой? Разве не о тебе писал я эти строки?

И он прочитал, положив ее руку в свою:

Исполнились мои желанья,

Сбылись давнишние мечты:

Мои жестокие страданья,

Мою любовь узнала ты.

Напрасно я себя тревожил,

За страсть вполне я награжден:

Я вновь для счастья сердцем ожил,

Исчезла грусть, как смутный сон.

Так, окроплен росой отрадной,

В тот час, когда горит восток,

Вновь воскресает ночью хладной

Полузавялый василек.

— Милый мой поэт, — рассмеялась она. — Спасибо за любовную исповедь, но... я знаю и другие твои стихи.

И она прочитала:

Мне не любовь твоя нужна,

Занятья нужны мне иные:

Отрадна мне одна война,

Одни тревоги боевые.

Любовь никак нейдет на ум:

Увы! моя отчизна страждет,

Душа в волненье тяжких дум

Теперь одной свободы жаждет!

Что скажешь в оправданье? Тебе уже не нужна моя любовь, и я вынуждена уступить место моей сопернице — госпоже свободе, которой так жаждет твое сердце.

Рылеев нахмурился:

— Не смейся над этими строками. В них вся моя жизнь... То, что я делал до сих пор, было ошибкой...

— Даже то, что ты стал председателем уголовной палаты?

— Да.

— Но... ты борешься за справедливость... Разве это не служение Отчизне?

— Не смейся... Это не то, что я должен делать... Надо рубить не сучья. А само дерево...

Она обняла его:

— Я не смеюсь, Кондрат. Верю всему, что ты говоришь. Потому-то я и сказала, что тебе слишком много нужно. Женщина — только женщина — не может захватить все твои мысли.

Он молчал. Она продолжала, ласкаясь к нему