Первая публикация Ю.А. Бунина (1857–1921) «Несколько слов о прошлом русского социализма и о задачах интеллигенции» вышла под псевдонимом Алексеев в 1883 году в харьковской нелегальной народнической типографии. В дореволюционной прессе появилось еще несколько его публикаций, из-за которых ему пришлось перейти на нелегальное положение. В сентябре 1884 года он был арестован и год провел в харьковской тюрьме, а затем отдан под надзор полиции и сослан в имение родителей. В 1889 году вернулся в Харьков и работал статистиком, позже переехал в Полтаву, где заведовал Статистическим бюро Полтавского губернского земства и начал печататься в легальной прессе.
В автобиографии Ю.Бунин написал, что, живя в Полтаве, был в числе основателей и инициаторов открытия многих культурных организаций (публичных библиотек, народных читален, общества содействия физическому развитию детей, общества потребителей, интеллигентского клуба и проч.). Ему принадлежат написанные в этот период работы «по основной и текущей земской статистике и по разным вопросам земского хозяйства (экономика, народное образование и др.)». Он сотрудничал со многими газетами и журналами юга России, входил в редколлегию «Полтавских губернских ведомостей» и еженедельника «Хуторянин». После переезда в Москву в 1897-м редактировал педагогический журнал «Вестник воспитания» и писал для разных московских изданий («Русская мысль», «Путь», «Заря», «Журналист» и др.). К сожалению, журналистское наследие Ю.А. Бунина не собрано и не систематизировано. В государственных архивах сохранились черновые автографы многих его статей, которые по каким-то причинам не были опубликованы. Две из них, из Отдела рукописей РГБ, мы предлагаем вниманию читателей, так как, на наш взгляд, они представляют интерес и сегодня.
27 июля 1918 года Ю.Бунин писал М.П. Гальперину: «Посылаю Вам очерк об Ушинском и очень прошу Вас, если возможно, ознакомиться с ним поскорее и уведомить меня». неизвестно, ответил ли Гальперин на письмо. Очерк Ю.Бунина об Ушинском среди опубликованных материалов также найти не удалось, здесь его первая публикация.
«Из жизни провинции в 90-х годах» — это воспоминания о Полтаве, с которой связана и часть биографии И.А. Бунина; он часто приезжал сюда, подолгу жил у брата, они оба любили Украину. В примечаниях к статье Л.А. Женжурист «Из воспоминаний о Полтаве», опубликованной в «Литературном наследстве» (Иван Бунин. Т. 84. кн. вторая), работа Ю.Бунина частично цитировалась. Полностью статья публикуется впервые.
Мы решили сохранить фрагменты, которые в рукописи были зачеркнуты, выделив их курсивом. Подчеркивания в тексте заменены полужирным курсивом. Фотографии Ю.А. Бунина предоставлены Орловским государственным литературным музеем И.С. Тургенева.
Тамара Гордиенко
Константин Дмитриевич Ушинский*
Лет шестьдесят тому назад наши крестьяне были еще крепостными рабами помещиков. В то время только что кончилась война России с Францией, Англией и Турцией. Войну начал царь Николай I и говорил, что нас победить нельзя, что мы шапками можем закидать наших врагов. Дело, однако, кончилось не так, как думал Николай I. Он не понимал того, что побеждать может только просвещенный народ. Такими были тогда наши неприятели — англичане и французы. Поэтому они нас и победили.
Царствование Николая I было вообще тяжелым для нашего отечества. В особенности мрачным был конец этого царствования, когда в других странах начались мятежи и революции. В Австрии восстали тогда венгры, и царь послал войска усмирять их, а у себя в России он и вовсе не церемонился. За всякий пустяк арестовывали, ссылали на поселение в Сибирь и на каторгу, наказывали плетьми, и никто не смел громко говорить или писать против таких порядков. Царь во всем полагался на полицейских и жандармов. Он даже про помещиков говорил: «У меня есть сорок тысяч полицмейстеров». Чиновники жили главным образом взятками. Без взятки ничего нельзя было поделать и в судах. Бедные люди не могли найти в них правды. Дела тянулись годами, а иногда даже десятками лет. Недаром это называлось судебной волокитой. Тогда почти совсем не было выборных людей, как теперь земские или городские гласные, которые устраивают лечебницы, приюты, школы, проводят шоссейные и другие дороги и вообще заботятся о жителях. В то время всеми такими делами заправляли не выборные люди, а назначенные начальством чиновники. Не было тогда и настоящего войска. Господ в солдаты не брали, а делали через несколько лет наборы из простого народа — из крестьян и мещан, которые считались в то время податными сословиями. В солдаты забирали лет на 20–25, а за разные провинности иногда отдавали на вторичную службу, то есть обыкновенно уже на всю жизнь. В войсках были самые строгие наказания — нередко солдат до смерти забивали палочными ударами. Розги и побои были везде — в семьях, школах, в помещичьих экономиях, где часто немилосердно наказывали не только взрослых, но даже стариков и женщин. Народу жить становилось не под силу, и он начал волноваться, поджигать усадьбы, убивать помещиков, скрываться от них в бегах. К концу царствования Николая I бунты стали все более и более усиливаться, и помещичье хозяйство начало ухудшаться.
Многие помещики увидели, что хозяйство выгоднее вести трудом наемных рабочих, как это делалось за границей, а иногда и у нас, а не трудом крепостных крестьян.
Более образованные и более совестливые люди из дворян уже давно сознавали, что первым делом надо освободить крестьян, улучшить их положение и изменить все наши государственные порядки.
Таким образом, несчастная война, народные волнения и требования образованного общества заставили нового царя — Александра II, вступившего на престол после смерти Николая I в 1855 году, приступить к освобождению крестьян от помещиков и улучшению всех наших порядков. В первую половину царствования Александра II все это действительно делалось, и поэтому это время называется у нас эпохой великих реформ, то есть преобразований или улучшений нашей жизни.
Однако нелегко было это сделать, и главным образом потому, что тогда у нас была почти полная тьма и невежество. Правда, в России уже давно, начиная с половины позапрошлого столетия, среди дворян, в особенности богатых, и отчасти среди духовенства начало распространяться образование, а к началу царствования Александра II у нас были уже и свои знаменитые писатели, ученые, художники, музыканты и проч., но и в это время их было слишком мало, а наибольшая часть общества из народа или не имела никакого образования, или получала его в уродливом виде.
Дворянство воспитывалось тогда преимущественно в закрытых учебных заведениях — в кадетских корпусах, институтах и пансионах. Больше всего заботились в кадетских корпусах о строгом порядке и выправке как в казармах, так и в женских учебных заведениях — институтах и пансионах, о том, чтобы барышни умели хорошо держать себя в гостиных. Семейная же и общественная жизнь создавала у дворянских детей множество пороков: лень, отвращение к труду, бесхарактерность и т.д. Во многих романах, рассказах и воспоминаниях все это хорошо описано. Воспитание духовенства было еще хуже. Кто хочет узнать, какое это было воспитание, пусть прочтет, напр[имер], «Очерки бурсы» Помяловского. Тогда он увидит, что вместо воспитания и образования там были: бессмысленная зубрежка, обманы учителей, которые сами беспощадно били учеников, драки, пьянство и вообще невообразимая грубость.
Купечество того времени описано главным образом в комедиях Островского. Вся жизнь купечества была так груба и жестока, что по этим комедиям ее назвали «темным царством».
Еще хуже, жальче и невежественней была жизнь мещанства. Там царили беспросветная нужда и тьма. Хорошее описание этой несчастной жизни имеется в очерках Глеба Успенского «Нравы Растеряевой улицы».
О воспитании и образовании крестьян и вовсе говорить не приходится, так как ни того, ни другого совсем тогда не существовало. Профессор Янсон1 говорил, напр[имер], что в 1868 году в Цетлужском уезде Костромской губернии из 1000 мужчин грамотных было только 48, а из 1000 женщин всего 3.
Вот как ничтожно было просвещение в нашем отечестве, когда крепостной народ освободился наконец от векового рабства. Чтобы провести на деле, а не на бумаге только все необходимые преобразования, нужно было прежде всего подумать о том, как улучшить наше образование и воспитание, начиная с низшего сословия и кончая высшим. Так это тогда и случилось. Писательница Е.Н. Водовозова2 пишет, что в эпоху реформ «все вдруг бросились учиться и учить других, начали думать, читать, высказывать вслух свои мысли, требовать от всех и для всех общественной деятельности и просвещения».
«После реформы 19 февраля 1861 года, — говорит известный педагог П.Ф. Каптерев3, — весь русский народ захотел “зажить по-новому, более свободной, разумной, человеческой жизнью, к тому же он стал готовить и своих детей”. Одни бросились за границу, чтобы поучиться педагогике у более просвещенных соседей, другие принялись дома заводить всякие школы, третьи взялись за сочинение и издание педагогических книжек, журналов и учебников, четвертые хлопотали об устройстве педагогических кружков, съездов и т.п.
Всюду было оживление, бодрость. Проглянуло светлое весеннее солнышко, растопило снег и лед, и побежали и зажурчали всюду ручейки: мертвый сезон кончился».
Образованием и воспитанием стали интересоваться не одни только учителя, но и доктора, писатели, ученые и проч., а некоторые из них сделали для образования и воспитания даже гораздо больше, чем сами учителя. Такими людьми в то время были, например, знаменитый хирург Пирогов или известный во всем мире наш гениальный писатель Лев Николаевич Толстой. Их педагогические сочинения до сих пор во многом нисколько не устарели. По педагогике много писали и другие известные тогда писатели: Добролюбов, Писарев, Чернышевский и прочие.
Больше всех, однако, сделал для нее Константин Дмитриевич Ушинский. Его называют теперь отцом русской педагогики.
Довольно давно решено поставить монумент, как другим великим людям. Некоторые съезды и общества учителей называются теперь съездами Ушинского, обществами Ушинского.
Его имя знают не только все учителя, но и учащиеся, даже в народных школах, потому что несколько десятков лет школьники учились по его книгам. Одна из этих книг, «Родное слово», знакома всем. Она была напечатана за полвека в нескольких десятках миллионов. Очень известна была также долгое время другая книга Ушинского, «Детский мир», прекрасно написанная хрестоматия.
Один из народных учителей, В.Я. Абрамов (в оригинале зачеркнуто. — Т.Г.), на юбилее Ушинского по случаю 25-летия со дня его смерти высказал, между прочим, по поводу двух названных книг следующие справедливые мысли:
«Что касается его книг “Родное слово” и “Детский мир”, предназначенных для классного чтения, то они вполне родные нам книги, знакомящие ребенка с разнообразием русской природы, с условиями быта русского крестьянства, с обстановкой и духовными интересами русской интеллигенции, с русской историей и географией».
«Если бы Константин Дмитриевич Ушинский ничего больше не написал, кроме “Родного слова” и “Детского мира”, то и тогда имя его было бы священно для русской народной школы и увековечено в истории русской педагогии».
Еще важнее сочинения Ушинского для учителей. Из книг самое замечательное — «Человек как предмет воспитания». Ушинского вообще можно назвать учителем учителей.
Ушинский родился в 1824 году (по другим данным, в 1823-м. — Т.Г.). Родители жили в Новгород-Северске Черниговской губернии. Они были образованные люди. Мать, урожденная Капнист, скончалась, когда ему было 12 лет. Были они хотя и небогатые, но достаточные люди (может быть, с достатком? — Т.Г.). Отец после смерти первой жены вступил во второй брак и большую часть времени проводил вне дома. Мальчику пришлось жить со своим младшим братом. Жили они в глуши, куда почти никто не заглядывал.
Свое учение в гимназии описал сам Ушинский. Между прочим, у него сохранились о ней такие воспоминания: «Воспитание, которое мы получили в одной уездной гимназии маленького городка Малороссии Н-ска, было в учебном отношении не ниже, а даже выше того, которое в то время получали во многих других гимназиях. Этому много способствовало страстное отношение к науке в покойном директоре Н-ской гимназии... Мир праху твоему, почтенный старец! Твоим нелицемерным, продолжавшимся до гроба служением науке, твоим благоговейным уважением к ней и твоею постоянной верой в другую, гораздо более высшую <неразб.> силу?
Ты посеял в сердцах твоих воспитанников такие семена, которые да поможет им Бог передать своим детям и воспитанникам».
Ушинский жил за городом, на хуторе, и ежедневно должен был пешком ходить в гимназию, находившуюся от хутора верстах в четырех. Он с удовольствием вспоминает об этом времени: «Прекрасное местоположение, богатое славными живыми и разнообразными ландшафтами, огромный старый сад, изрытый переложенными зеленью оврагами, рано должны были развить во мне любовь к природе... А воля, а простор, природа, прекрасные окрестности городка, а эти душистые овраги, колыхающиеся поля, а розовая весна и золотистая осень разве не были нашими воспитателями... Разве я не был страшным богачом, миллионером в сравнении с другими, запертыми в душных стенах столичного <неразб.>.
Странно, что воспитательное влияние природы, которое каждый более или менее испытывал на себе, которое с такою живостью изображают в каждой вымышленной и нереальной биографии, так мало оценено в педагогике».
Ушинский рассказывает, что эти получасовые прогулки в гимназию и назад по пустынным кручам Десны, слишком большое уединение, в котором он проводил дома большую часть своего времени, и несколько десятков прочитанных им путешествий и романов развили в нем мечтательность. «В голове моей, особенно когда я медленно, шаг за шагом, брел из гимназии, сплетались целыми месяцами и даже годами в длинные и сложные, фантастические истории и самые дикие романы, в которых, конечно, я был героем».
16-летним мальчиком Ушинский поступил в Московский университет. «Само слово “университет”, — говорил он, — внушало нам тогда почтенный, почти животный страх».
Сохранился дневник Ушинского, который он вел в свои университетские годы. Дневник этот очень интересен. В нем он говорит, между прочим, и о том, что должно делать его поколение: «Мы живем не в те годы, чтобы могли действовать сами. Будем трудиться для потомства. Будем трудиться над постройкой чудного здания, которому внуки наши дадут свое имя, истинных творцов которого никто и никогда не узнает. Велика тогда будет наша роль, велико назначение. Отдать все потомкам, которые забудут и наши имена, — лучшая доля, величайшая доля».
В университете он много занимался. Это видно из распределения дня, которое он назначил для себя на все дни недели в дневнике. В понедельник, например, распределение дня было такое.
— Встать в 4 часа утра.
— От 5 до 9 часов работать для экзамена.
— От 9 до 12 часов — на уроки.
— От 12 до часу — все нужные дела.
— От 1 до 2 — обед и отдых.
— От 2 до 6 часов — читать для ума.
— От 6 до 7 часов — думать о чем-нибудь дельном.
— От 7 до 8 часов — читать что-нибудь нужное.
— От 8 до 9 часов — писать дневник, готовить для урока.
— От 9 до 10 часов — отдыхать.
— От 10 до 4 часов — спать.
Подобное же расписание сделано и на другие дни. Конечно, молодой человек далеко не всегда исполнял такое распределение, но важно, что об этом старался.
В дневнике показаны и прочитанные им книги. Это были книги по юридическим наукам, истории, географии, философии и др. на русском, немецком и французском языках. Приводя в одном месте дневника один из таких списков книг, Ушинский пишет: «Меня теперь совершенно занимает план, который, если я его приму, должен определить цель всей моей жизни: именно — написать историю так, как я ее понимаю». Однако у него являлись при этом сомнения: «Конечно, этот труд достаточен, чтобы наполнить много жизней, но угадал ли я свое направление? В нем ли я найду успокоение?
Кроме научных книг, Ушинский основательно знакомится с художественной литературой. Любимыми его писателями были Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Гёте, Гофман, Жан Поль Рихтер и другие.
Подобно многим молодым людям того времени, Ушинский увлекался театром, особенно игрой Мочалова, Щепкина.
Вокруг Ушинского образовался целый кружок товарищей. По словам его биографа М.Л. Песковского, «в этой среде он пользовался большой любовью не только за ум, остроту, прямой, открытый характер, но и как идеально хороший товарищ. Придерживаясь преимущественно бедной среды товарищей как наиболее преданных интересам науки, он охотно делился с ними не только своими познаниями, но и последним рублем, последней трубкой табака».
В дневнике Ушинский устанавливает десять правил своего поведения. Эти правила названы: «рецепты». Вот некоторые из этих правил: «Прямота в словах и поступках. Обдуманность действий. Не проводить времени бессознательно, делать то, что хочешь, а не то, что случится». Разумеется, он грешил и против этих правил, о чем записывает в дневнике.
Любовь к природе сохранилась у Ушинского и в университетские годы. Любовь эта перешла у него даже в преклонение перед природой и перед ее Творцом. Он думает, что «злодейство может явиться и под открытым небом, усеянным звездами, и на берегу шумящего бесконечного моря, и на заоблачных вершинах гор; но мелкий, низкий, грязный порок не вынесет этих картин: ему место только в наших душных, темных комнатах».
Ушинский всю жизнь был религиозным человеком. Таким он был и в юные студенческие годы. В одном листке его дневника религиозное чувство высказывается в самом благородном виде: «Через 20 минут раздастся колокольный звон, извещающий, что для верующих Воскресе Христос! Спаситель! Кто бы ты ни был, я верую Твоему Воскрешению! Помоги мне сделать все доброе, что я могу! Благослови дела мои, если они будут благие, отвергни злые. Не за себя молю, но за благо, которое могу совершить... Пошел в Шереметьевскую церковь, скоро ушел, глядя под темным небом, усыпанным звездами, на прекрасный освещенный храм, полный народа, ждущего входа священника с дивным “Христос Воскресе!”. Глядя на этих священников в блестящих ризах, стариков, возглашающих во мраке ночи Воскрешение Творца бесконечного неба, расстилающегося над их головами, — я плакал».
Любимыми профессорами Ушинского были очень известные в то время Грановский4 и Редкин5. Проф[ессор] Редкин находил Ушинского наиболее блестящим из своих учеников. По его рекомендации Ушинский после окончания курса был вскоре приглашен в профессора Ярославского Демидовского лицея, хотя ему было тогда меньше 23 лет, другие профессора относились к нему с большим уважением, а студенты с любовью и почетом. Но ему недолго пришлось быть профессором. Времена тогда были очень строгие. С профессоров брали, например, подписку, что они не принадлежат ни к каким тайным обществам против правительства и никогда принадлежать не будут. Хотя Ушинский к таким обществам не принадлежал и никогда ни в чем не был замешан, но все-таки должен был уйти из лицея. Попечитель лицея Демидов говорил, что Ушинский очень хороший профессор, что у него отличные познания, однако думал, что за ним надо строго следить. Он полагал, что Ушинскому было бы полезно сначала побывать учителем гимназии. Там он приучился бы аккуратно исполнять приказания начальства. Ушинский принужден был подать прошение об увольнении, будто бы для того, чтобы в Москве или Петербурге посоветоваться с докторами о своей болезни.
Ушинский познал с этого периода большую нужду. В своем дневнике в 1849 году он писал: «Много ли я прошу у тебя, судьба? Самый маленький уголок под ясным небом посреди благоухающих полей, тенистых рощ, умеренный труд и забытье, забвение от всего и от всех. Я мог бы просить еще у тебя любимой женщины и добрых друзей... Но ты так скупа. Я не хочу ничего и не хочу никуда, куда ты толкаешь меня, о нищета проклятая!»
Чтобы иметь хоть какие-либо средства, он поступил на службу в Петербург, в департамент иностранных исповеданий, и получал жалованья только 400 рублей в год. Главным его начальником там был граф Д.А. Толстой, который потом, при Александре II, был министром народного просвещения, а при Александре III — министром внутренних дел. Много зла и вреда принес граф Толстой и нашему просвещению, и свободе нашего отечества. Во время своей службы в департаменте Ушинский начал с 1852 года писать <неразб.> и критические статьи в журналах — «Современнике» и «Библиотеке для чтения». Писал он для заработка, ибо он был уже женат на Надежде Семеновне Дорошенко.
Настоящая педагогическая работа Ушинского началась тогда, когда он был приглашен в 1855 году в Гатчинский сиротский институт. Здесь сначала он был преподавателем, а потом и инспектором. Тогда же он стал писать в педагогических журналах, преимущественно в «Журнале воспитания» Чумикова6 (этот журнал вскоре стал называться просто «Воспитанием»). Впоследствии, с половины 1860 до конца 1861 года, Ушинский сам был редактором «Журнала министерства народного просв[ещения]». Журнал этот под другим названием издавался еще с 1803 года, то есть тотчас после учреждения у нас самого мин[истерства] нар[одного] просвещения; в 1834 году он получил свое теперешнее название. Перед назначением Ушинского «Журнал министерства народного просвещения» редактировался известным профессором А.В. Никитенко и носил по преимуществу научный характер. Ушинский главное место отвел в нем педагогике и наукам, близким к ней. Много статей появилось в нем по начальному обучению в семье и школе. Давались интересные сведения о настоящем и прошлом состоянии народной школы в Западной Европе и Америке. Излагались также сочинения таких знаменитых европейских педагогов, как Песталоцци и Диесперов7. Главными сотрудниками журнала были известные педагоги Рехневский, Толль, Орест Миллер, Водовозов, Филонов, Модзалевский, Игнатович, Семенова. Немало статей было написано и самим Ушинским. Из них наиболее замечательна статья «Труд в его психическом и воспитательном значении».
В 1859 году Ушинский был приглашен на должность инспектора Смольного института, где прослужил три года. Во время своей службы в Гатчинском сиротском институте, и в особенности в Смольном, он ввел много очень полезных преобразований в воспитание и обучение детей. Ушинский пригласил в Смольный институт много молодых и талантливых педагогов, о которых упомянуто выше, — Водовозова, Модзалевского, Сеневского, Семенова, Ореста Миллера — и других и вместе с ними обсуждал все дела этого учебного заведения. Как уже сказано, в институтах барышни обучались больше хорошим манерам, чем наукам. При Ушинском преподавание в Смольном совершенно изменилось. Особенное внимание было обращено на обучение родному языку, истории литературы, как русской, так иностранной, на преподавание географии, естественной истории и математики. Ушинский думал, что изучение математики очень полезно для женщин. Он вообще придавал большое значение образованию женщины, как матери и воспитательницы юных поколений. В раннем возрасте, по мнению Ушинского, ничто не может заменить ребенку мать. Он говорил: «Счастливо дитя, если первое человеческое лицо, отразившееся в нем, есть полное любви и ласки лицо матери». Мать должна быть не только любящей, но и понимающей детей и знающей, как следует их воспитывать. Поэтому Ушинский в Смольном институте, кроме семи классов, основал восьмой, педагогический класс.
Заботы Ушинского о женском образовании надо особенно ценить, так как на него еще немногие обращали тогда внимание. В 1896 году министр народного просвещения Норов8 в докладе молодому государю Александру II писал, что у нас «система народного образования имела в виду только одну половину народонаселения — мужской пол. Женские же заведения, покровительствуемые высочайшими особами, предназначены только для одного сословия — дворян и чиновников. Между ними лица среднего сословия в губернских и уездных городах лишены были средств дать своим дочерям необходимое образование. Женские гимназии появились у нас только в 1852 году. У них сразу оказалось много врагов, и вражда эта долго не смолкала, подобно тому как это было потом и с высшими женскими курсами.
По словам В.Я. Стоюнина9, “одни были недовольны тем, что женская гимназия сделана не сословным учебным заведением для одного чиновного класса, и не могли примириться с мыслью, что генеральская дочка должна сесть на одну скамью с дочерью какого-либо лавочника. Другие винили гимназию, что она не дает настоящего образования, потому что не научает говорить по-французски; третьим не нравилось, что многие гимназистки не довольствуются только тем, что им дает гимназия, а по окончании курса ищут новых познаний и пристращаются к науке. Раздавались и более нелепые обвинения, сопровождаемые разными клеветами”.
Смольный институт был аристократическим учебным заведением, и вводить в нем разные преобразования было нелегко. Поэтому служба в нем Ушинского была непродолжительной. Против него начались разные интриги, и ему пришлось наконец оставить любимое дело, как прежде пришлось бросить свою профессорскую службу в Ярославском Демидовском лицее. Это для него было, конечно, очень печально, но зато, покинув службу, он весь остаток своей жизни и все свое свободное время отдал изучению педагогики, сам сделал в ней много открытий, ценных для современников и потомства. Некоторые из его трудов так серьезны, что могут быть поставлены рядом с трудами знаменитых европейских педагогов.
Давая первый отчет о своей заграничной командировке, Ушинский говорил следующее: “Может быть, покажется странным, если я начну мой отчет выражением, что женское образование только в последнее время обратило на себя особенное внимание даже в тех государствах Запада, мужские школы которых мы давно привыкли считать образцовыми”. До настоящего времени германская педагогика не имеет решительно ни одного замечательного и фундаментального сочинения о женском образовании, тогда как о воспитании мужчин их написано премногое количество. В отчете приведено много интересных сведений о детских приютах и садах, об элементарной высшей (по-нашему средней) женской школе, о семинарах для учительниц женских интернатов и проч.
Ушинский осуждает немцев за их отношение к женскому образованию и называет взгляд их на женщину “смесью приторной сладости и грубого расчета”, прикрытого фразами “истасканной морали”. Можно надеяться и верить, что у нас выработается более гуманный, более христианский план женского воспитания, чем в Германии».
Ушинский вообще подмечал много недостатков в постановке воспитания и образования за границей, как по своим личным наблюдениям, так и на основании знакомства с иностранными сочинениями по этому предмету. Он советовал русским не столько следовать чужим образцам, а брать осмотрительно то хорошее, что способно привиться у нас.
Прошлое, которое прожил какой-нибудь народ, не сходно с прошлым других народов. По всему этому у каждого народа есть свои особенности ума и характера. Кроме того, у всякого человека есть любовь к родине. Ушинский думал, что даже «в злодее, в котором потухли все благородные чувства, можно еще доискаться любви к отечеству: поля родины, ее язык, ее предания и жизнь никогда не теряют непостижимой власти над сердцем человека».
Всякий педагог обязан помнить, что русский должен воспитываться иначе, чем француз или немец, что при воспитании детей и юношей нужно всегда иметь в виду особенности того народа, к которому он принадлежит. Школа должна быть такой, чтобы народ считал ее близкой, родной, а не чужой, навязанной ему. Опытом других народов, конечно, надо пользоваться при воспитании, но разборчиво и применительно к своим условиям жизни. Как нельзя жить по образцу другого народа, так нельзя давать воспитание на чужой лад, если бы даже такое воспитание было очень хорошо обдумано и стройно поставлено, достижимо, так как человеку свойственны возвышенные стремления, ему врождена и совесть, главная основа нравственной жизни.
Воспитание, учил Ушинский, вообще должно быть связано с религией. Надо «верить в Провидение и в человечество, в его божественное назначение... без этого ничего не поделаете». «Душа наша может не только понимать истину, но может прямо чувствовать ее». «Бог есть истина, любовь и могущество, а истина в любви». Весь мир одухотворен, а не является чем-то мертвым. Некоторые думают, что религия противоположна науке. Ушинский не соглашается с этим. Наука должна быть также положена в основу воспитания. Он поклонялся научному опыту и изучению фактов, хотя знал, что наука не может многого разрешить и даже не берется делать этого. Тогда приходится обращаться к философии. Педагогика должна находиться в связи с ней так же, как с физиологией, психологией, этикой и эстетикой, она должна, кроме того, считаться и с охватом жизни.
Ушинский первый из наших педагогов особенно сильно настаивал на том, что воспитание должно быть народным, национальным, то есть что каждый народ, каждый человек должен иметь свое особенное воспитание, не одинаковое с воспитанием у других народов. Ведь у кажд
- Комментарии