Без страха и упрека

О Леониде Ивановиче Бородине я услышал впервые в середине 70-х годов от своего друга Леонарда Терновского — они жили тогда неподалеку друг от друга в районе станции метро «Варшавская». Леонард дал мне на несколько дней книжку Бородина «Третья правда» в посевовском издании. Прочел я ее залпом, и имя Бородина сразу стало для меня очень значимым. Познакомиться тогда с ним не пришлось — вскоре он был арестован и получил второй срок, фактически ни за что. Годом ранее свой срок получил и Леонард. В середине 80-х годов Игорь Ростиславович Шафаревич попросил меня что-то посоветовать Бородину, которого мучили боли в суставах рук, — холодный сырой климат, плохая лагерная одежда делали свое дело. Игорь Ростиславович знал об этом из писем Бородина жене Ларисе Евсеевне. Насколько я помню, уже давали себя знать и ноги. Было понятно, что речь могла идти о ревматических, а может быть, уже одновременно и сосудистых заболеваниях, — но что можно было сделать в такой ситуации? Ни осмотреть, ни обследовать, как надо, ни изменить обстоятельства жизни, ни полечить — ничего этого было нельзя. Помню, с горя я даже просил одного знакомого, который занимался экстрасенсорикой, попробовать как-то помочь, но из этого ничего не вышло.

Тем временем забрезжила заря «перестройки». Политзаключенных стали отпускать — с условием подписать обязательство не заниматься больше политической деятельностью. Большинство заключенных такое обязательство подписывали. Леонид Иванович отказался. Никакие уговоры не действовали. Последовал перевод в Лефортовскую тюрьму, но и там Бородин был непреклонен. Потом он говорил мне, что примирился с тем, что жизнь кончена, ни на что уже не рассчитывал и, пройдя свой путь до тех дней без компромиссов, не хотел ронять себя. В конце концов, в начале лета 1987 года Леонида Ивановича освободили без всяких обязательств.

Мы увиделись в первые же дни после освобождения — он пришел ко мне в клинику. Я увидел невысокого, очень спокойного худощавого человека с заострившимися чертами лица, резкими складками у рта. После осмотра, обследования и разных консультаций было назначено лечение; оно оказалось эффективным, и мы на некоторое время расстались.

В декабре того же года отмечался очередной день рождения Александ­ра Исаевича Солженицына. Сам он еще жил за границей, но имя его уже появилось в печати, и был разрешен вечер в каком-то клубе недалеко от метро «Бауманская». Собралось много народу. В фойе кто-то окликнул меня. Это был Бородин, но я не узнал его — передо мной стоял совсем другой человек, с мягким лицом, добрыми глазами и улыбкой. Два облика, две стороны судьбы, две ипостаси одного человека.

С тех пор прошло почти четверть века. Мы встречались с Леонидом Ивановичем не очень часто — в факультетской терапевтической клинике Первого медицинского института, в редакции журнала «Москва», изредка у друзей. Все эти годы для него были годами преодоления (как, впрочем, и минувшие) — преодоления своего нездоровья, бесконечных трудностей, связанных с положением главного редактора журнала «Москва». Он безостановочно курил, невзирая на все запреты, слезные просьбы и упреки. Для его сосудов, пострадавших от лагерной северной жизни, это было убийственно. Уже в 1995 году дело дошло до операции по замене большой части аорты пластиковым протезом. Нелегкая операция прошла успешно, но в один из первых операционных дней какой-то мерзавец позвонил в наш клинический корпус с предупреждением о его минировании (тревога была ложной, но это выяснилось только к вечеру). Последовала эвакуация шестисот больных (а дело было зимой) в другие стационары, домой, на вокзалы. Леонид Иванович, которого Институт Склифосовского не смог принять, оказался дома. Через день он вернулся в хирургическую клинику, но недопустимое резкое нарушение режима не прошло даром — последовала повторная операция. Все закончилось в конце концов относительно благополучно.

В 2002 году Леониду Ивановичу была присуждена премия Солженицына. Он был очень рад награждению, но болезнь шла своим чередом — накануне дня вручения премии произошел сердечный приступ, и в самый день торжества, уже в клинике, куда Леонид Иванович приехал в полдень, нами был диагностирован инфаркт миокарда. Надо было оставаться в клинике и начинать экстренное лечение, но Леонид Иванович слышать не хотел об этом. Он убеждал нас с Ларисой, что это невозможно, прежде всего потому, что на вручение соберется много людей, что будет крайне невежливо отсутствовать, что он себя уже хорошо чувствует и т.д. Думается, что ему еще и очень хотелось самому, лично, получить премию любимого писателя и человека. В конце концов пришлось ехать. Я набил сумку шприцами с лекарствами на случай неожиданностей, но все обошлось — Леонид Иванович получил премию, произнес лауреатскую речь, давал интервью, присутствовал на банкете и вечером был благополучно доставлен нами в клинику. Бог милостив! Впрочем, и все дальнейшие положенные дни он вел себя недисциплинированно, курил, ходил провожать навещавшую его Ларису и даже уехал утром выходного дня на какой-то московский прудик половить рыбу. В тот раз все обошлось...

Он не переставал писать. Нечасто, но регулярно выходили его повести, рассказы, передовые статьи в «Москве». Событием была публикация автобиографического тома «Без выбора». Для меня эта книга стала, пожалуй, наиболее любимой из его произведений. Именно так, мне кажется, должны писаться книги такого жанра — с изображением не только внешней биографической канвы, но и (что главное) с прослеживанием внутренней духовной эволюции, внутреннего роста мемуариста. Все это присутствует в книге «Без выбора», и это притом что ее автор — личность необыкновенная, героическая. Это счастье, что Леонид Иванович написал, успел написать «Без выбора». Ведь в жизни он не был особенно многословен. Да и не приглашали его «либералы» в радио- и телепередачи. Исключением была, по-моему, единственная телевизионная передача в цикле «Линия жизни», на записи которой я был. Там Леонид Иванович часа два разговаривал с аудиторией, отвечал на вопросы. В эфир, естественно, пошла лишь половина. Однажды мне посчастливилось целый вечер слушать Леонида Ивановича. Это было не очень давно, в декабре 2008 года, когда он решил отметить 50-летний юбилей своей первой посадки. В редакции «Москвы» собрались близкие Леониду Ивановичу люди, и он весь вечер вспоминал далекие и не очень далекие годы. Его рассказы были захватывающе интересными и поучительными. «Валя, что ты все молчишь?» — спросил он сидящего рядом Распутина. «Учусь жизни», — кратко ответил Валентин Григорьевич.

Последние годы жизни Леонида Ивановича были трудными. К старым заболеваниям присоединилась тяжелая болезнь крови, заставлявшая каждые два-три месяца ложиться в Госпитальную терапевтическую клинику для переливания крови. Терзали боли в позвоночнике, ногах и, наконец, стали возникать мучительные боли в сердце, закончившиеся тяжелым инфарктом. С позиции медицины все было понятно — организм был разрушен годами лагерей, тяжелыми стрессами, курением, но с обычной, человеческой точки зрения обидно и больно — после долгих лет трудной, часто мучительной жизни уход его должен был бы быть легким... Но эти закономерности для нас непостижимы, «сверхразумны», как говорил отец Сергий Желудков.

В истории русской литературы, в истории России Леонид Бородин останется примером беззаветного служения Родине, рыцарем без страха и упрека, образцом мужества, чести и доблести.