Тяжелая утрата

Со скорбью сердечной встретили мы известие, что ушел от нас Леонид Иванович Бородин — русский писатель во всем значении этого призвания, личность из тех, на каких белый свет стоит, не изменяющих ни слову своему, ни делу.

Он был необыкновенный человек — в том высоком смысле, каким исполнен весь его жизненный путь, все его устремления и деяния, художнические и этические поиски. Человек долга и чести, он как мало кто  понимал и чувствовал время, на наших глазах свалившееся в безвременье смуты, в расстройство и распад основополагающих устоев и ценностей, великими трудами выработанных нашим народом, в попрание самих установлений Божьих.

Один из лидеров современного Русского сопротивления, не зависимый ни от каких поветрий, этому движению порой свойственных, он никогда не поступался своими принципами державности и социальной справедливости, всегда бескомпромиссно отстаивал их, подчас жестко даже и нелицеприятно, когда того требовала ситуация.

Познавший в жизни, в «большой зоне» и в «малой» всякое, он тем не менее оставался идеалистом в лучшем, истинно интеллигентском значении этого понятия, в стремлении к идеалу, воплощением которого стало его христианское, именно православное мировосприятие и само жизнедеяние, не оставившие ему иного выбора. И название автобиографической книги — «Без выбора» — ясно читается как верность принятым на себя духовным обязательствам, обету служить высшим интересам народа своего, Родине.

А эти интересы и чаяния Леонид Бородин, пройдя одиннадцать с лишним лет «тюремных университетов», понимал на редкость глубоко, философски, органично сопрягая бытие народное с бытом, традицию с новизной, историю с прогностическим заглядом в грядущее. И всегда помнил святоотческий завет «трезвения», без шор и розовых очков оценивая трагическую реальность настоящего, пытаясь отыскать, нащупать пути выхода из исторического тупика, в который завела страну сбродная воровская «элита», эта «жрущая и ржущая России краса»...

Журнал, руководство которым было передано ему по праву судьбы, стал его оружием обороны, противостояния творящемуся беспределу корысти, произволу враждебных России сил. И все литературное творчество его, сразу высоко оцененное настоящими читателями, было поиском той «третьей правды», на которой обустроилась бы и совершенствовалась в развитии народная и государственная жизнь, сама русская миссия в мире.

Мне посчастливилось быть его, смею сказать, другом, он много раз приезжал к нам в Оренбург, ко мне в деревеньку Рычковку на берегу Урала: рыбачили, бродили по степи и пойме, говорили обо всем, кажется, даже спорили порой — хотя не мне, может, тягаться было с его огромной эрудицией, утонченным знанием самых подчас глубоких «недр человека», исторических и философских подтекстов социальных, политических ли явлений, событий. Он был, в житейских понятиях, строгим человеком, но прежде всего к себе, к тому, что и как несет он, отдает людям, а потом уж переносил эту требовательность на других, близких ему, имел право на это. Все знали его немногословную верность друзьям, редкую ныне порядочность и участие в судьбах далеких, порой незнакомых ему людей, бьющихся за ту же правду, чуткость и понимание человеческих слабостей. И непрощение своих, тут был он еще более суров. Строгость в мыслях и делах, как задача самому себе.

Нелегка, трагична утрата, и ничто не может нам восполнить ее — кроме сознания того, что он продолжает оставаться с нами, в нас всем своим творчеством жизни — которая, он знал, бессмертна.