Автодоровка. Детство

Ивану Сабило

1

Шли за руку с мамою Лёля и Кока...
У Лёли глазищи — одна поволока.
А Кока не Кока, а мальчик Володя,
Гонявший пеструшек в худом огороде
И вечно кричавший: «Отдайте мне “кока”...»
Где взять ему «кока» — большая морока.

Лепился к мосту наш базар горемычный,
Где, смешан с мазутом, плыл запах клубничный,
Где даже булыжник пропах сыродоем
И где участковый был грозно настроен.
Он бабок гонял, неприступно-высокий,
Позволив купить все же «коки» для Коки.

А в синей пивнушке с оттенком свинцовым
Соседи любили подраться с Ланцовым —
За пакостность, за тараканьи усищи:
В плечо — кулачищем, под зад — сапожищем.
На драку сбегались и Лёля, и Кока,
Их дом от пивнушки стоял недалёко.

Но дрязги и драки в момент забывали,
Узнав о беде третьеклассницы Гали.
Ох, ноженьки-ноги! Чтоб враз обезножеть!..
В свой день именинный! Под поезд! О Боже!
В больницу, где было лежать ей без срока,
Сам Кока принес ей три солнышка-«кока».

Товарная станция... Шпалы-ступени
Всей лестницы жизни, презрений-прозрений.
Где души светлели от копоти черной
Под старою башнею водонапорной.
И помнится все до последнего срока:
Гудки...
                 Переулочек...
                                                Лёля и Кока...


2

...Вон Толик Харламов, вон Пашка Сабило...
Куда вы? Куда? Как давно это было!
Гудел переулочек... Ставни скрипели.
Здесь плакали чаще, чем сдавленно пели.
И ясень качался над шиферной крышей,
Шуршали в подполье голодные мыши.
А рядом, вся будто из боли и стонов,
Больничка, где с трубочкой врач Спиридонов.
...Убился Валерка своим самопалом,
Чугунка заплакала — черным на алом.
Компостер на буром билетном жетоне
Как след от гвоздя на Христовой ладони.
Но били в корыта веселые струи,
И имя Господне не трогали всуе...
...Куда ж вы, куда вы, и Толик, и Пашка?
Где ясень скрипучий? Где я, замарашка?
Где дом мой? Картаво проносят вороны
Сквозь бывший чердак свой кортеж похоронный.
Неужто же век, что так злобен и гулок,
Задул, как свечу, мой родной переулок?
Здесь нынче чужие, кирпичные лица,
И солнце в корытах давно не дробится.
Все сплыло... Все в Лету бесплотную сплыло —
И Толик Харламов... И Пашка Сабило...


3

Сумасшедший

В моем переулке жил Толик Харламов —
Немой, сумасшедший, оборван и мал.
Копался весь день среди разного хлама,
В припадке — дворняг и гусей разгонял.

Он выл на луну, он по свалке метался,
Он бился немой головой о порог.
Но Толика все же никто не боялся,
Одно и смотрели — чтоб хату не сжег.

Соседи частенько его подзывали,
Дарили рванье — то штаны, то пальто.
Он слушался только сестру свою Валю...
На Вале тогда не женился никто.

Возились они на худом огороде,
Кадушки с водою катили вдвоем.
Я помню, спросили: «С таким вот живете?..»
«А что, — отвечали соседи, — живем!

Вдруг он отведет настоящее лихо —
Блаженные Господу все же видней...»
А в крайнем дому жил нормальный и тихий
Сексот... Это было намного страшней.


4

Баба Эйдля

Баба Эйдля уехать успела
В сорок первом... В совхоз... Под Казань...
Землю рыла... Себя не жалела,
Шла доить сквозь кромешную рань.
Воротилась домой, чуть от Минска
Откатились на запад бои.
Табурет раздобыла и миску,
Услыхала: «Погибли твои...»
Обезумела?.. Нет, оставалась
Все такой же — тишайшей всегда.
Только спину согнула усталость
Да в зрачках поселилась беда.
И порою глядела подолгу,
Как оборванный пленный капрал
Нес раствор... И кусачками щелкал...
И огрызки в карман собирал.
Просто так, молчаливо глядела,
Шла домой, не сказав ничего.
И светилось немытое тело
Сквозь прорехи в шинельке его.
Лишь однажды, ступая сутуло,
В сотый раз перерыв огород,
Две картошки ему протянула...
Немец взял и заплакал: «Майн гот!..»
А назавтра, все шмыгая носом
И украдкой дойдя до угла,
Две брикетины молча принес он,
И она, отшатнувшись, взяла.
Пусть соседи глядели с издевкой,
Бормотали, кто больше речист:
«И взяла... Ну, понятно, жидовка...
И принес... Ну, понятно, фашист...»
А она растопила незряче
Печку торфом, что фриц удружил...
И зашлась удушающим плачем,
А над крышами пепел кружил...


5

Пятидесятые

Железнодорожная больница,
Узкий мост от клуба Ильича...
И сегодня мне порою снится,
Как во тьме ограбленный кричал.
Как его бандиты били, били
Где-то у больничной проходной...
На Товарной лампочки рябили,
Ну а там — лучинки ни одной.
Крик летел, дробя в просторе диком
Звезды, паровозные гудки...
Делались одним надрывным криком
Семафоры, дыма завитки.
Переулок спал... Закрыты были
Сени в осторожные дома.
Лишь завыла женщина: «Уби-и-ли...» —
И в молчанье канула сама.
Крик летел, вздымаясь выше, выше,
Чтобы оборваться в лютый миг...
Но никто из домиков не вышел,
Ни один недавний фронтовик.
Только утром подписал бумагу
Наш сосед: «Не слышал ничего...»
И медаль болталась... «За отвагу»...
На груди могучей у него.


6

Переулок... Ни собак, ни лая.
Только клен безлистый вдалеке.
О своем глаголет мостовая
На древнебулыжном языке.

Где мой дом? Стою, а дома нету...
Не война, да только вышло так —
Провода железные продеты
Сквозь судьбою снесенный чердак.

И сидит нахохленная птаха,
Напряженья вовсе не боясь,
Где сушились папина рубаха
И моя пеленочная бязь.

Птахе что? Довольна. Когти цепки.
Ну а мне все чудится впотьмах —
Где болталась мамина прищепка,
Что-то заискрило в проводах.


7

Еще снежок скрипит на улице
И Тузик трется возле ног.
Еще мы умники и умницы
И завтра снова на урок.

Еще домашнее задание
Без мамы выполнить слабо —
В тетрадке по чистописанию
С нажимом две страницы «О»...

И маме плачется от этого:
«Послал же Бог ученика...»
И ей совсем не «фиолетово»,
Как фиолетится строка.

Еще ношу «невыливаечку»
В мешочке красном на урок,
А кляксы всюду — и на маечке,
И на носу, и между строк...

Как все промчалось... Время каяться,
Что жил не так, неверно жил...
Но все с ладони не смывается
Та фиолетовость чернил.


8

Училка

Та училочка была потрясающа —
И помада, и духи... Плюс коса еще...
Но, конечно, не читала Распутина —
Незамужнею была и распутною.
Два пожара набухали под блузкою —
Ну какие здесь «Уроки французского»?[1]
Ей за тридцать, а Володьке семнадцатый...
Не стесняясь, он ей вслух: «Ну и цаца ты...»
Переменка... Все давно ходят парами.
А она трясет своими пожарами...
И Володьке говорит: «Математика
По уму не для такого астматика.
Не заполнена в журнале твоя графа,
Ты не выучил четыре параграфа.
Иль подвергнут будешь каре родительской,
Или будем заниматься в учительской.
Знанья новые сольются со старыми...»
И трясет, трясет своими пожарами...
А Володька и пошел — без задачника,
Неудачник обратился в удачника.
И понравилось ему так расхаживать,
Те пожары не гасить, а поглаживать...
На училочке наряд был с оборкою,
Шли мы с тройками назад, он — с пятеркою.
Хмуро ждали за углом три товарища,
Молча били за вот эти пожарища.
А учительница сделала пальчиком
И Сережке погрозила журнальчиком...


9

Меня чуть что лекарством пичкая,
Мелькнуло детство. Чёт-нечёт...
Какой у мамы суп с лисичками,
Какие драники печет!

Соседские заботы дачные,
А я не дачник, мне смешно...
Вновь Первомай!.. Вожди невзрачные,
Зато душевное кино!

Мы всех сильней?.. Я лучше с книгою,
Я нынче Блоком поглощен.
Но как красиво Брумель прыгает,
Как Власов дьявольски силен!

Куда все это вскоре денется?..
Молчанье из-под черных плит...
Но как же хочется надеяться,
Но как же Родина болит!

Болит... И горлицей проворною
Мелькает в дымке заревой,
Где столько лет над речкой Черною
Не тает дым пороховой.


10

Мне все слышнее веток перестук,
Небесный хор, что сумрачен и гулок,
И шелест крыл... И отскрипевший сук.
И ясень, затенивший переулок.
Как близко все!
                                 Как ясного ясней!
«Кукушка»-паровоз, смешной и юркий,
Какая мостовая! А по ней
Какой же чудо-обруч гонит Юрка!
Какой возница щелкает кнутом,
Нас, пацанву настырную, пугая!
Какой там дом!
                                 Какие в доме том
Тарелки и ножи! И жизнь другая.
Там весело трезвонит телефон,
Да, те-ле-фон —
                                 как много в этом звуке!
Хозяйкин лик в портретах повторен,
И патефон рыдает о разлуке.
Его за ручку можно покрутить —
Тебе дадут, ты ночью в сад не лазил...
А женщина крючком зацепит нить:
Что не растешь? Старик Сазонов сглазил?..
Мне в то виденье хочется шагнуть,
Помочь настроить примус тете Клаве
И градусник разбить, чтоб видеть: ртуть —
Серебряная пыль в златой оправе.
Чтобы слились в мгновенье много дней,
Чтоб вслед шептали:
«Наш он... Здешний... Местный...»
Чтобы с годами сделались слышней
И веток перестук,
                                  и хор небесный...