Представляем вам рассказы Екатерины Сиротиной, Евгении Петровой и Светланы Гуровой — участников двух проектов АСПИР: «Литературные резиденции» и «Мастерские».
Екатерина Сиротина
Екатерина Витальевна Сиротина родилась в Дзержинске Нижегородской области. Окончила Нижегородский государственный технический университет по специальности инженер-технолог. Работает государственным инспектором по охране окружающей среды в Министерстве экологии и природных ресурсов Нижегородской области. Рассказ «Как живут самолеты» вошел в шорт-лист конкурса издательства «Абраказябра». Участник фестиваля детских писателей «Как хорошо уметь писать» (Санкт-Петербург, 2022). Живет в городе Городце Нижегородской области.
Леночка
Рассказ
— Женская дружба, она как кот Шрёдингера: будто бы есть, но на самом деле — ее нет. — Максим рассмеялся шутке и ждал реакции жены.
Мягкий снег искрился под фонарями и окутывал ее легким облаком. Боже, как же ему повезло!
— Это ты об отношениях в змеюшнике, — Марина запустила в него снежком, — а не про дружбу. — Она подошла и обняла мужа. — Настоящая женская дружба не ищет зла, долго терпит, не радуется неправде, а сорадуется истине, не завидует, милосердствует и все покрывает.
Она с закрытыми глазами пыталась вспомнить послание апостола Павла. Максим улыбнулся и продолжил:
— И никогда не престает, даже когда языки умолкнут и знание упразднится. Ну ладно, ну что ты обиделась. Я ведь не про Леночку. Это исключение, которое подтверждает правило.
— Всё, пойдем домой. Я замерзла, и дети ждут. И это для меня она Леночка. И я не обиделась. — Марина стряхнула снег с мехового воротника и спрятала в нем лицо. — Давай съездим к ней завтра.
На следующий день снег растаял. Влажный, неподвижный воздух впитывал выхлопы машин, и они нефтяным привкусом оседали в горле при каждом вдохе.
За городом в лесу дышалось легче.
— Дай мне пять минут, сначала я поздороваюсь. — Марина вышла из машины и пошла по едва видневшейся тропке.
Влажно пружинили под ногами слежавшиеся бурые иглы. Верхушки сосен пронзали графитовые глыбы облаков и не давали солнцу ни малейшего шанса. Вот и Лена. Скрипнула калитка оградки.
— Здравствуй, друг мой. — Марина легко дотронулась до серого каменного памятника. — Как ты там, на своих Небесах? Я так скучаю. Матрешка сдала сессию с одной четверкой, так что не видать ей повышенной стипендии, Ванька опять сопливый — надо, наверное, больничный брать, Максима повысили, а зарплату прежнюю оставили, только работы добавили. — Марина привычно пересказывала новости и одновременно сгребала иглы, выдирала цветы-однолетники, протирала влажной тряпкой памятник, раскладывала печенье — для птичек. Зажгла свечу. Распрямилась. Вздохнула. Устало села на скамейку и провалилась в воспоминания.
— Про ребенка сообщу в опеку. Нечего ему с воровкой делать. Деньги с окончаловки вычту. — Заведующая не слушала. — Все решено. Заявление подписано.
Марина стояла одеревеневшая — неожиданная обида облепила ее серым пластилином, поселилась болью в груди, заставила дрожать голос.
— Я ничего не брала. Вы же знаете... Я не брала. — Горло перехватывало, голос стал тонким и прерывался шепотом.
— Пшла вон. Скажи спасибо, что по собственному. — Заведующая садиком склонила голову низко над столом и смотрела на разложенные бумаги.
Марина вышла и тихо закрыла дверь кабинета.
Поздно вечером, когда дочка уснула, она включила воду на кухне и разрыдалась. Еще вчера жизнь была бестревожной, размеренной, предсказуемой: работа, квартира, дочка в садике. Сама себе хозяйка... Странно, что не понимала этого. Денег вечно не хватало. Матрешка то и дело болела. Ну и что? А сейчас? Что им делать?
Тихий стук в дверь заставил ее подскочить. В «глазке» соседка — манерная дама из смежной квартиры. Высокая, прямая и смотрит вечно свысока.
— Ну что вы стучите, дочка спит. Случилось что? — Марина приоткрыла дверь, но цепочку не сдернула.
— Здравствуйте, милочка. Открывайте. Чай будем пить. С коньяком.
— Вы что? Двенадцать ночи. — Девушка от холода переступала босыми ногами.
— Ничего страшного. Я на пенсии, а ты — безработная. Открывай.
Тон бывшей учительницы не оставлял выбора.
— Проходите на кухню. — Марина отступила. — Откуда вы знаете?
— Город небольшой. Мне уже позвонила бывшая ученица. Заведующей детсада работает. — Дама усмехнулась. — Предупредила, чтобы с соседкой осторожной была. Меня Еленой Георгиевной зовут. Но для тебя я — Лена.
На недоуменный Маринин взгляд она хихикнула, точно школьница.
— Вот вырастешь и поймешь. Смотрю на себя иногда в зеркало и удивляюсь, кто это. Тело стареет, а вот душа... — Она вздохнула. — Ладно, не обо мне речь. Рассказывай, что случилось, твои рыдания...
Они проговорили всю ночь.
Марина давно привыкла, что никому не интересна. Главное, чтобы проблем не создавала. А Лена, Елена Георгиевна, слушала внимательно. И чай с каплей коньяка оказался вкусным. Девушка никогда до этого не пила — боялась повторить мамину судьбу.
Она рассказала, как горел их старый дом. Спиртовые всполохи вырывались из окон синим пламенем: ночью треснула бутыль с нагнанным дедом самогоном, и дом воспламенился от зажженной конфорки газовой плиты.
Жить им было негде, мать пила и однажды не вернулась домой с очередной гулянки. В свидетельстве о рождении в графе «Отец» — прочерк. Так она в двенадцать лет оказалась в детдоме.
Из своих вещей была только старая книжка «Мама, папа, бабушка, восемь детей и грузовик», выигранная в конкурсе местной библиотеки. Марина читала взахлеб, без перерывов. Это был единственный способ уйти в другой мир. Как шкаф в Нарнию. Ты вроде здесь, а на самом деле — нет. Поэтому воспитатели считали ее чудачкой и особо не трогали.
В семнадцать лет влюбилась. Думала, что навсегда. Случайная беременность расставила все по местам. Любимый мальчик сначала мялся и краснел, а потом — пропал. Она ему звонила, и механический голос беззастенчиво врал, что абонент недоступен временно.
Аборт делать не стала. Хотя воспитатели прессовали и директор лично подходила, убеждала, да и одногруппники ее не поддержали. Друзей у Марины среди детдомовских не было, они считали ее «домашней», а таким веры нет.
Однушка в панельке на восемнадцатилетие стала счастьем, нежданной радостью. Остальным выпускникам достались халупы в общежитии.
Матрешке исполнилось полтора года, и двойное путинское пособие, положенное как матери-одиночке, перестали платить. Она устроилась нянечкой в садик, в трудовой появилась первая запись: «Помощник воспитателя». И дочку устроила туда же. Почти год проработала. И тут из кабинета заведующей пропали пять тысяч рублей. Ползарплаты нянечки. Но она не брала, честное слово, не брала. Просто раз она детдомовка, значит, и воровка.
Елена Георгиевна гладила ее волосы, обнимала, утешала. Заснули они вместе на стареньком диване.
С этой ночи и началась их дружба.
Лена заставила ее поступить в местное педагогическое училище, а сама возилась с Матрешкой. Дочь была в восторге. Они клеили, читали, вырезали, обошли все детские площадки в округе, записались на гимнастику и плавание.
Марина, как сирота, получала повышенную стипендию, но денег катастрофически не хватало.
Вечерами, когда Матрешка засыпала, они с Леной под тихий бубнёж телевизора раскладывали выкройки и шили, вязали, «крутили» банки. И болтали, смеялись как девчонки, шутили. Им было легко вместе. Разницу в возрасте почти не ощущали.
Казалось, что бывшие ученики у Елены Георгиевны — везде, в том числе и в отделе образования местной администрации. После училища она устроила Марину на работу в хорошую гимназию. Матрешка пошла в школу. Учеба ей давалась легко. Еще бы с такой-то подготовкой.
А Марина поступила на заочку в университет. Жизнь потихоньку налаживалась.
Они даже на море в Крым все вместе ездили. Лена все пыталась Маринину личную жизнь устроить. А в итоге устроила свою — познакомилась с нестарым еще вдовцом — преподавателем Краснодарского университета. И осталась жить с ним.
С моря Марина и Матрешка возвращались одни. Только дружба никуда не делась. Они так же болтали вечерами — по скайпу. И Новый год встречали вместе, чокаясь бокалами с шампанским через экран.
Через три года Лена вернулась домой. Марина встретила ее на вокзале и не узнала. Элегантная дама исчезла. Перед ней стояла согнутая старуха в мешковатом платье, с паклей серых волос, скрученных в небрежный хвост.
— Я бы не дошла, Мариночка. Отвези меня, пожалуйста. — Ее голос дребезжал, как старый школьный звонок.
Дома, за чашкой крепкого горячего чая с каплей коньяка, Лена рассказала, что муж умер неожиданно. Сердце. Его внуки в тот же вечер сложили ее вещи и выставили из дома. Наверное, испугались за наследство. Не дали даже попрощаться, проводить его. Все, что у нее осталось, — венчальное кольцо.
Она так и не стала прежней. Сильно тосковала по мужу и совершенно потеряла интерес к жизни. Марина и Матрешка пытались ее расшевелить, растормошить. Спрашивали советы по нарядам — раньше они любили все вместе бродить по магазинам, покупали билеты в театр, филармонию и, от отчаяния, на Басту. Лена никогда им не отказывала и все развлечения мужественно выдерживала, но оставалась безучастной.
С началом весны она, казалось, ожила. Появилась энергия и блеск в глазах. Достала свои костюмы и заказала вместо старушечьей клюшки элегантную палочку.
Марина радовалась, но ровно до того дня, как Лена вручила ей коробку:
— Здесь деньги. И нечего хмуриться. Они не тебе. Меня хоронить. И Матрешке. Ей скоро поступать.
Марина возмущенно открыла рот, но под жалобным взглядом подруги осеклась. Подошла, обняла и продолжила молча слушать.
— Мои дневники — тебе. Прочитаешь. Там все-все о Матрешке. Ты то училась, то работала, дочку почти и не видела. Я для тебя записывала, а отдать все забывала. И последняя просьба. У меня есть внук. Я была не очень хорошей матерью и отвратительной свекровью. Стыдно мне, поэтому тебе не рассказала. Сын пил, но я думала — молодость, перегуляется, перебесится. Впрочем, меня он и не слушал особо. Потом вроде бы остепенился, женился, родился внук, Максимом назвали. Жену взял — дочь алкашей, я ее не приняла. Прости. — Она подняла глаза на Марину. — Это была другая я. Однажды невестка пришла за помощью, рассказала, что мой сын пьет неделями. А я ответила, что у хороших жен мужья алкашами не становятся. Галлюцинации, белая горячка, и сын покончил с собой. После похорон невестка уехала, внука забрала. И адреса не оставила. Найди Максима. Отдай ему завещание и документы на квартиру. И фотоальбом. Там его отец и прабабушки с прадедушками. На них ему не за что обижаться.
Через месяц после разговора Елена Георгиевна умерла. Как будто уснула. Сидела, читала и просто закрыла глаза. Марина похоронила подругу так, как обещала: в сосновом лесу, на старом сельском кладбище. И последнюю просьбу тоже выполнила.
Ее пост в социальной сети набрал тысячи лайков, и через «мостики»-репосты Марина нашла Максима Емельянова. Написала о просьбе его бабушки и о том, что он наследовал двухкомнатную хрущевку в городке на тридцать тысяч жителей. Максим общаться отказался, сообщил, что внуком этой женщины себя не считает. Правда, прислал почтовый адрес «до востребования», чтобы она выслала ему фотоальбом.
В бандероль Марина вложила дневники Лены, где она писала, как скучает по внуку и раскаивается, что так поступила с его матерью.
Через месяц в ее дверь постучали. В «глазке» высокий, статный молодой мужчина. Через закрытую дверь спросила:
— Вы кто?
— Здравствуйте. Меня зовут Максим Емельянов, вы мне писали. Простите, что поздно. Через ваш город поезда только с ночными остановками.
Марина открыла дверь и отступила.
— Проходите на кухню. Будем пить чай. — Улыбнулась.
Они проговорили всю ночь, уже под утро Максим ушел в квартиру бабушки.
Из задумчивости Марину вывел голос мужа.
— Дорогая, ты не уснула? — Подошел, обнял, и она почувствовала, как сильно замерзла. — Ну что, насплетничались? Надеюсь, не обо мне?
Максим сгреб мусор, собранный женой, в мешки. Подошел к памятнику, нежно провел рукой по фотографии:
— Все, бабушка, нам пора. Дети ждут. Матрешка звонила, обед уже на столе.
Солнце пробилось сквозь тучи и окрасило все в нежно-розовые тона. Серого, мглистого дня как и не было. Легкий ветерок играл с пламенем свечи, и казалось, что Лена смотрит на них через прозрачное стекло. Улыбается и что-то неслышно говорит.
Евгения Петрова
Евгения Игоревна Петрова окончила Международную академию бизнеса и новых технологий (Ярославль) и Ярославский государственный университет имени П.Г. Демидова. Историк, специалист по связям с общественностью. В августе 2022 года приняла участие в проекте «Мастерские — молодым писателям в Санкт-Петербурге». Рассказ «Мешок муки» опубликован в сборнике АСПИ. Живет и работает в городе Мурино Ленинградской области.
Мешок муки
Рассказ
Наш дом на Забаве, куда семья переехала в 1937 году, стоял буквально на краю деревни, у самого обрыва, заросшего тонкими, как прутья, деревцами. Летом они густо зеленели, и весь обрывистый склон покрывался полупрозрачной, мелкой, зеленовато-бледной листвой. Правый берег Волги, где мы жили, — мягкий и песчаный, самый высокий в этой части реки. С такой высоты легко было наблюдать, как по весне вскрывается волжская вода, как летом река неторопливо извивается между песчаными берегами и как после первых морозов лед затягивает темную воду. Летом на обрыве селились ласточки, и мы, деревенские, любили лазать и заглядывать в их гнезда, а потом скатываться с песчаных гор.
Многие годы спустя некогда большая деревня съежилась, теперь в домах живут все больше дачники, и только летом, а от того места, где стоял наш дом, не осталось и следа — берег осыпался и забрал с собой многие мои воспоминания о детских годах, проведенных здесь. А те, что я еще помню, похожи на вспышки, то цветные, то черно-белые.
В последнюю зиму войны, когда мне исполнилось одиннадцать и я еще ходила в школу, мы все чаще голодали. Нас у родителей было шестеро. Я — самая старшая в семье, а последним ребенком был брат Сашка. Отец перебивался случайными заработками, временами работал на хлебной базе, построенной еще до войны, в год, когда мы обосновались на Забаве. Хлебная база с четырьмя высокими элеваторами находилась между Семеновским и Верзиловом, позже превратившимся в микрорайон со смешным и странным названием Копаево. Огромные, до самого неба, серые каменные корпуса элеваторов возвышались над Волгой, дорогами, лесом и хмурыми избами окружавших ее деревень.
В тяжелые военные годы каждый выживал как мог. Воровство в деревне тогда не считалось зазорным. С хлебной базы, где подрабатывал отец, подворовывали много и часто. Каждый старался вынести хотя бы горсть муки, чтобы прокормиться. Приносил муку и отец. Часто он, договорившись с кем-то из рабочих с ночной смены, уходил на ночь глядя, а утром, когда мы просыпались, в доме уже пахло хлебом. Однажды вечером отец сказал, чтобы я шла с ним и еще одним соседским мужиком ночью к элеваторам и хлебной базе, а я, глядя на него с печки, спокойно кивнула. Никаких особых сборов и приготовлений не было. Когда стемнело и деревня успокоилась, мы оделись и вышли из дома. Едкий мороз вмиг прошелся по моему лицу, щеки защипало, но надо было уже догонять отца.
Пока мы шли, отец и его приятель почти не говорили, лишь изредка перекидывались парой слов. Я молчала. Воздух от мороза был колюч и обжигал мне лицо и нос. От деревни до элеваторов мы шли по дороге, и свет был лишь от луны и снега, другого освещения тогда еще не было. Вокруг — только белые поля спали под сугробами. Темными пятнами из такой же иссиня-черной ночи выступали деревенские дома, заборы и темные ограды с еще более темными крестами и памятниками старого сельского кладбища, мимо которого проходила дорога, поворачивая и ведя уже напрямик к элеваторам. Даже в мороз от кладбища пахло старыми крестами, перевороченной мерзлой землей, облезлыми железными оградами и никому не нужными людьми.
Почерневших в ночи башен элеватора не было видно. Мы стояли у забора хлебной базы недолго, когда по ту сторону замерзших заборных досок послышались шаги, приминающие хрустящий снег. Сдавленный голос окрикнул отца, и через секунду на него сверху из темноты свалился мешок, заполненный не более чем наполовину мукой.
Не успел отец схватить его, как слева от нас услышали шум бегущих в нашу сторону людей, почти сразу началась пальба. Это нас заметили сторожа. Мы бросились врассыпную. Я видела, как отец, схватив мешок и закинув его на спину, пробивался через снег к лесу, низко нагнувшись. Растерявшись, я очень быстро потеряла из виду и его, и нашего соседа. Я карабкалась по сугробам, пытаясь догнать отца. Ноги путались и вязли в снегу, а выстрелы все продолжались. Одна из пуль пролетела совсем близко у правого уха, лизнув мой платок. Я упала и лежала так очень долго. Сторожа, прогнав нас, ушли, а я продолжала лежать в снегу, пока не начала замерзать.
До дороги я ползла, боясь, что меня могут увидеть и снова начать стрелять. Только у самого кладбища, уже скрывшись за деревьями, я выпрямилась. В это время мне навстречу уже шли рабочие, чьи смены начинались на рассвете. Никого из них я не узнала и просто шла, не глядя им в глаза.
Когда добрела до нашей деревни, уже рассветало. Красоту рассвета над Волгой я рассмотрела много позже — глубокой старухой. А тогда зимний рассвет был как и все прежние: холодный и безмолвный. На фоне серо-голубого неба с еле заметной розовой полосой темнели коричневые растопыренные ветки деревьев, бесконечно тянущиеся вдоль берега, будто торчащие из самой воды.
Заметив меня у соседних с нашим домов, мужики и бабы высыпали на улицу, уже прознав о том, в какую мы попали передрягу. Сердобольные соседки подбежали ко мне, дергали за плечи, трясли, кто-то из них гладил меня по голове. С их слов я поняла тогда, что сосед, ходивший с нами ночью за мукой, видел, как я упала, и решил, что меня застрелили. Прибежав в деревню, он рассказал всем, что меня убили.
В передней меня встретило, как всегда, равнодушное лицо матери. Только сестры и брат Сашка чуть громче, чем обычно, запищали: «Тамарка! Вернулась!» В тишине натопленного дома звук их голосов ударился об стол, печку, лавку и сейчас еще больно отдается в моей голове.
Позже соседка рассказала, что, узнав от своего мужика о случившемся, она побежала к моей матери. Еще из сеней закричала ей: «Лиза, Тамарку-то твою, говорят, убили!» Мать, которая в это время уже подняла остальных ребятишек, только и ответила: «Ну и что. У меня их много».
Светлана Гурова
Светлана Гурова окончила философский факультет Свердловского государственного университета. Выпускница «Театральной школы Николая Коляды». Окончила курс «Сердце бестселлера 2.0» в писательской академии «ЭКСМО», выпускная работа вошла в лонг-лист издательства. Драматург. Работает преподавателем русского языка как иностранного. Автор пьес, инсценировок, рассказов и сценариев. Спектакли по пьесам идут в Екатеринбурге, Чите, Кириллове, Лавоозерске. Рассказы были опубликованы в журнале «День и ночь», пьесы публикуются на сайтах «Театральная библиотека Сергея Ефимова» и «Библиотека пьес уральских драматургов», в альманахе «Монолит», в сборнике «Молодые люди». Пьесы входили в лонг-листы и шорт-листы международных конкурсов. Победитель конкурса «Поэзия Z» в номинации «Драматургия». Секретарь Гильдии драматургов РФ. Участница проекта «Литературные резиденции», инициированного Ассоциацией союзов писателей и издателей. Живет в Екатеринбурге.
Неважно, Или пять неотправленных писем
Рассказ
Мы купили дом. Мы давно хотели купить себе что-нибудь под дачу. Но как-то не складывалось. То название деревни не нравилось (ну согласитесь, не комильфо жить в месте под названием Грязь), то дом, то деньги кончались внезапно (они всегда кончаются внезапно). А этот нам приглянулся сразу. Впрочем, сначала нам понравилось название Логиново. Было в этом названии что-то манящее, что-то созвучное туманам и озерам. И сам дом был такой ладный, крепкий, с зеленой крышей и сиренью. И внутри он был как дом из моих снов: камин и кресло-качалка с клетчатым пледом, аккуратно свернутым, письменный стол (ну вот точно такой был у меня в школе и стоял он точно так же, у окна). И даже серая кошка, дремлющая на пледе, была прямо оттуда, из моих снов.
— Не жалко продавать? — спросила я.
— Нет, — ответила молодая женщина-продавец и добавила: — Мама не любила этот дом, а теперь ей совсем все равно.
Потом она засуетилась, испугавшись своих слов, и начала говорить про клубнику, которая здесь всегда была сладкая, про вишню, которая цветет каждый год, но плодов не дает, про теплицы и еще много всего, а потом внезапно заплакала.
— Мама умерла. А мне этот сад ни к чему.
Надо ли говорить, что мы купили этот чудесный дом? Женщина передала нам ключи и серым, бесцветным голосом сказала:
— Все, что мне дорого, я уже забрала. Остальное можете выбросить.
Потом она взяла кошку и ушла. А мы остались в доме наводить порядок.
Как же здесь было хорошо! На полке над камином стояли тома Полного собрания сочинений Н.В. Коляды, а в ящиках стола лежали аккуратной стопочкой программки «Коляда-театра». Их было так много, что они занимали весь ящик. А в самом нижнем стояла коробка из-под обуви. Все это богатство я выложила, раздумывая над вечным вопросом: выбросить или камин топить. Муж взглянул мельком и предложил: «Надо позвонить. Пусть заберут». Одно неловкое движение — и коробка упала на пол. Из нее посыпались письма. Целая коробка писем. Они точно были никому не нужны. Хотя бы потому, что не были отправлены. Написанные аккуратным почерком, сложенные в конверт... Нехорошо читать чужие письма. Но мы с мужем их прочитали все. Или почти все. Зачем? Да откуда я знаю? Вечная тяга к чужим тайнам. Человеческое любопытство. Я не видела хозяйку этого дома. Может быть, она была такой же статной, как ее дочь, с карими глазами и упрямым взглядом. Но в письмах своих она была маленькой и хрупкой. Девочкой, оказавшейся в этом большом мире одной. Я потом часто перечитывала эти письма. А теперь у меня осталось всего пять. Я не помню, куда девались остальные. Но эти пять сохранились. И я люблю, закутавшись в плед, удобно устроившись в кресле перед камином, перечитывать их, как перечитывают любимые страницы.
Письмо первое
Николай Владимирович, здравствуйте! Пишу вам письмо. Зачем? Да откуда я знаю? Сижу одна в Логинове, будь оно неладно. И вы тоже, наверное, один в своем театре. И сидите, наверное, так же, как я, у окна, пьете шампанское, и поговорить вам не с кем. И неважно, что вы меня не знаете, да и я вас тоже. Все равно я письмо не отправлю. Я вас поздравляю... сердечно поздравляю с наступившим Новым годом. Желаю вам счастья, здоровья, материального благополучия... как будто все это нужно желать на Новый год. Да и зачем? Неважно. Все это неважно. Потому что никто не знает, в чем оно, это самое счастье. Нет. Я много раз была счастлива в своей жизни. И только дважды я была счастлива абсолютно. Вот такое абсолютное счастье. Это когда я рожала... то есть родила своих детей. Их у меня двое. Ну ведь правда же это счастье? Боль прошла, токсикоз тоже, и лежат они рядом с тобой. Такие красивые, такие сладкие. Правда, ведь это счастье? Да вы, наверное, не знаете. Вы же мужчина. Да это и неважно. Я-то знаю. Я и сейчас счастлива. Вы не думайте. Они же у меня есть. У меня уже и внуки есть. И какая, в сущности, разница, что вот сейчас их здесь нет? Да и вот так если разобраться: а что им в Логинове делать? Неважно, что я их ждала. Неважно, что я подарки наготовила. Вон сапожки новогодние как дура полгода вышивала. Кому они теперь нужны? Кому теперь я нужна? У всех свои дела. Леночка в Турцию укатила по горящей путевке. Как будто нельзя было завтра улететь? А Володя с женой у ее родителей. Нет, я все понимаю. В Турции сейчас тепло. Не то что здесь, в Логинове. Вон все окна замерзли. Да и родители жены — святое. Вы знаете, Николай Владимирович, какие у Анжелы истеричные родители. Чуть что не так, мама сразу в обморок и корвалол пьет, а папа скорую вызывает. Конечно, на праздник надо непременно к ним ехать. Я ведь в обморок не падаю. И корвалола у меня нет. А только ведь можно было сначала ко мне заехать? Просто так, на минуточку хотя бы? Главное, ведь договаривались, что Новый год будем отмечать здесь, в Логинове. Елку вон во дворе нарядила. Шампанского целую батарею купила. Да неважно это все. В конце концов, все это неважно. Важно только то, что они у меня есть и все у них хорошо. Ну ведь правда? Мне теперь неважно даже, что Толя не приедет. Толя — это мой муж. Он — директор. И у него корпоратив. И очень важно, чтобы он там был. А здесь, в Логинове, неважно... В конце концов, он же не обязан все время со мной сидеть.
А здоровья желать вообще глупость. Спрашивается, зачем? Если все равно этого здоровья ни у кого нет. А если у кого оно и есть, то зачем им его желать? Вот я фразу завернула! Вот у вас здоровье же есть. Я сама видела. Вон как вы по сцене скачете. У меня, между прочим, даже программка есть с вашим автографом. Николай Владимирович, как я раньше любила в театры ходить! Особенно в оперный. Я так любила эту атмосферу. Скрипки настраиваются. Занавес шикарный. Идешь так себе по театру, вся красивая, в платье с буфами. И думаешь, что вон там, за той колонной, тебя Баталов ждет. Ну тот, который из «Дамы с собачкой». Или Вронский. Неважно кто. Важно, чтобы ждали. А в буфете кофе и пирожные. У вас в буфете тоже вкусный кофе. И шампанское. Хотя это неважно. Театр, конечно, начинается с буфета. Но ведь в нем важно другое. Чтобы можно было не видеть пьяного отца и не слышать домашнюю оперу в трех действиях, с танцевальными номерами и покаянными ариями. А я ее слушала каждую неделю с пятницы по воскресенье. Да неважно это все. Потом мне не до театра было. А вот вы меня вернули. Неважно, что у вас ложи бенуара (моей любимой) нет. Зато у вас все по-настоящему. Особенно когда в первом ряду сидишь.
Николай Владимирович, знаете, как я любила Новый год? Раньше. В другой жизни. Папа в этот день всегда был трезвым. А по телевизору шел «Голубой огонек». И мы верили, что новый год будет лучше, чем старый. И он был действительно лучше. А сейчас новый год такой же, как и старый. Ничего не меняется. Они все слились в один бесконечный год. И совсем неважно, двадцатый он или девятнадцатый.
А ведь и замуж я выходила почти в самый Новый год. Как сейчас помню — 26 декабря. А год не помню. Кажется, я всю жизнь была замужем. И рожала я Леночку тоже 26 декабря 1990 года. Ох и времечко было! В магазинах шаром покати. Зато в роддоме я на этаже одна была. Ну тогда все рожать боялись. А как не бояться, если перестройка на дворе и яйца по три штуки в руки дают? А я вот сейчас думаю: а чего мы боялись-то? Всю жизнь чего-нибудь да боялись. Наши бабушки все войны пугались. Присказка вечная была: главное, чтобы войны не было. Помните? А матери наши боялись, чтобы нам мужья пьющие не достались. А мы боялись абортов. Да и было чего бояться. Их же без наркоза делали. Хотя все это неважно. Важно, что мы выжили. И вот дом у меня в Логинове есть. Пропади он пропадом. И квартира у меня есть. В городе. Там сейчас Толя живет. Он в Логиново ездить не любит. Он вообще деревенскую жизнь не любит. И я ее тоже не люблю. А вы знаете, Николай Владимирович, у меня ведь и третий ребенок мог быть. Если бы Толя меня тогда не толкнул. Нет, вы не подумайте! Он случайно! С досады. Ну сами подумайте — нам почти 50. Дети взрослые уже. Жизнь только начинается. А тут снова пеленки, ночи бессонные. Ну кто выдержит? А он уже тогда директором был. У него фирма. У него сотрудники. А ведь и выкидыш у меня тоже был под Новый год. Я в больницу, а Толя на корпоратив. Он и сейчас на корпоративе. Это важно! Он же директор. Там партнеры будут, сотрудники, да мало ли кто еще. И пьяным он не поедет. Еще не хватало, чтобы он в аварию попал. А раньше... когда мы поженились и потом тоже, мы же все время, на все праздники вместе ходили. А теперь он как будто в другую комнату вышел и дверь за собой закрыл. Да неважно все это. Пожелаю-ка я вам материального благополучия. Его сейчас всем желают. Да оно и понятно! Куда мы без денег? Зуб вставить и то сумасшедших денег стоит. Я знаю, я недавно ходила. Это же просто ужас какой-то! Так что без денег никуда. Были бы у меня деньги, разве я в Логинове бы сидела? Только откуда им взяться, если я всю жизнь за мужем по гарнизонам? Это он сейчас директор, а сначала офицером был. Вот и помотались мы с ним по стране. Только пенсию мне не намотали. А потом бизнес его поднимали. Кто-то же должен был с детьми заниматься, дом держать, уют создавать. Все казалось, что будут деньги и жизнь у нас начнется. А теперь деньги есть, а жизнь так и не началась. И счастья почему-то нет. Думаю: вот были бы у меня деньги, уехала бы я в Крым. Так мне надоела зима эта и Логиново. А там, в Крыму, тепло. Там море. Там в новогоднюю ночь можно на Графской пристани шампанское пить. А не сидеть здесь одной перед камином. Хотя что это я жалуюсь. Не одна я. Со мной Мурка. Это кошка моя. Вот сейчас выпьем с ней. Я шампанское, она валерьянку — и спать ляжем. Президент речь уже сказал, куранты двенадцать отбили, и вроде бы как новый год уже пришел, до Логинова дошел.
Простите, что понаписала я вам тут глупостей всяких. Да только неважно все это. Я ведь письмо не отправлю. Значит, вы его не прочитаете. А вообще, Николай Владимирович, все у меня хорошо! Чего и вам желаю.
С Новым годом вас, Николай Владимирович!
Не подписываюсь. Какая разница, как меня зовут, если я все равно письмо не отправлю.
Письмо второе
Дорогой мой Николай! Опять у нас в Логинове льет дождь. Две недели уже поливает и поливает. Как же он надоел! На участке настоящее болото. Опять в этом году все сгниет. Край вечнозеленых помидоров. Как же я хочу в Крым! Там тепло, там персики и море. Синее-синее, как глаза у моей мамы. Были. Да неважно все это. Николай, я купила целый том твоих сочинений. И пока льет дождь, я его читаю. Перед камином, завернувшись в плед. Читаю иногда вслух своей Мурке. Она у меня самая благодарная слушательница. А я вот читаю и как будто к душе твоей прикасаюсь. И знаешь, что я поняла? Ты такой же, как я: один в целой Вселенной. И так мне захотелось тебя обнять. Совсем неважно, что мы незнакомы. Ну должен же быть на этом свете человек, который тебя обнимет и скажет: «Не дрейфь, пробьемся». И пойдешь ты пробиваться дальше. Вся наша жизнь сплошная борьба. Только вот надоедает все время би
- Комментарии