Бранная слава

Посвящаю моему командиру Белику А.А.

2. Яша

Светлодарский госпиталь был переполнен.

Бои за Клещеевку, Курдюмовку, Андреевку на южном выступе Бахмутского фронта в июле 2023 года шли жаркие. И страшные.

Не совсем привычные даже для конца ХХ — начала XXI века.

Ничего общего с Чечней или Грузией. Не говоря уже про Сирию, Ирак и Афганистан.

Бойцов и технику воюющих сторон выкашивала арта и беспилотники противника. Гораздо реже — авиация.

И совсем редко дело доходило до стрелкотни.

Девяносто процентов ранений были осколочными. Пулевые на фронте стали редкостью. А вот осколки выкашивали народ люто.

В июле месяце хохол уже начал применять под Бахмутом запрещенные конвенциями американские кассетные снаряды. Все того же натовского, 155-миллиметрового калибра. И покалеченных стало больше — и среди военных, и среди мирняка[1].

Акимка видел лежащих вдоль стен на носилках бойцов с начисто отрубленными, наспех перебинтованными руками и ногами. Точнее, обрубками.

У кого больше, у кого меньше.

Особенно ноги.

Сначала подумал: противопехотные мины.

Нет, сказали ребята, арта.

Почти везде и всюду — арта.

* * *

— Выключаем и сдаем сотовые телефоны в ординаторскую!

— Это с какой еще стати? — Беспамятный Макс недобро посмотрел на молодого ординатора в майке с надписью «Ларису Ивановну хачу!».

— Кто-то там не понимает? — вместо ординатора ответил начальник госпиталя, который умудрялся быть во всех местах сразу: и при погрузке тяжелых на вертолеты санавиации, и на выдаче носилок для размещения вдоль стен вновь прибывших, и вот здесь вот сейчас — при непонятках с сотовыми. — Тех, кто не понимает, посылаю в пешую экскурсию. Но не туда, куда вы подумали. Здесь недалеко, выйдете из центрального корпуса — увидите.

Макс с Акимом вышли и увидели развалины соседнего корпуса, подкопченные, с обвалившимися стенами. Характерные.

— «Хаймерс», — без какого-либо раздражения, обыденно произнес начальник госпиталя из-за их спин. И исчез. Вездесущий и незаменимый.

Больше объяснять не требовалось.

Куча симок с разной пропиской — Поволжье, Владивосток, Москва — «светилась» в этом корпусе, судя по не смытой дождями копоти, не так давно.

Поэтому куда посылать «Хаймерс» — даже вопроса такого у хохла не возникло.

Задачка для радиоэлектронной разведки на раз-два.

Вот они ее и решили...

* * *

— Ну, вроде у меня все прошло. Голова уже не болит. Рассказывай, что с нами было.

Аким долго и серьезно посмотрел на Макса, потом не торопясь ответил:

— После того как ты сжег первый «Леопард»...

Беспамятный Макс недоверчиво поднял контуженую голову:

— Я? «Леопард»?

— Ну да, он выкатился как раз из-за той «Брэдли», что мы подбили сначала...

Макс недоверчиво посмотрел и широко, по-доброму улыбнулся:

— Гонишь!

— Конечно, гоню, братишка. Но я уже двадцать раз тебе рассказывал, как нас накрыло бомбой.

Макс снова недоверчиво посмотрел. Но уже серьезней:

— Бомбой?

— Да, бомбой. Хохол отработал американской планирующей бомбой, ребята говорят, прямо в дверь вошла...

Ростовский госпиталь, который, как и луганский, сейчас выполнял роль пересылочного, тоже был переполнен.

Раненые, которым не нашлось места в палатах, лежали прямо в коридоре, правда, уже не на носилках, как в Светлодарске, а на кроватях.

Здесь им кололи антибиотики, обезбол, делали капельницы и перевязки, после чего отправляли в глубь страны.

Аким с Максом спустились в церковь, которая находилась в самом госпитале — на первом этаже.

Как раз заканчивалась вечерняя служба.

Оказывается, была суббота.

Время после ранения совсем потерялось для них, все эти ночные переезды санитарными автобусами, ожидание дальнейшей эвакуации, уколы, капельницы и перевязки, а главное, сон — после многонедельного недосыпа на позициях, потом на узле связи, теперь удалось наконец отоспаться. Но время между всем этим потерялось.

И вот оно выросло перед ними. Суббота. Навечерие[2] праздника.

После службы раненые, нерешительно переглядываясь, подошли к батюшке:

— Отче, чудом выжили. Можно нам завтра причаститься?

— Конечно, воины, приходите! К восьми часам.

— Но ведь мы не говели, да и молитвы ко причастию трудно будет вычитать...

Священник, нестарый, но уже седой, сухой, с сохранившейся военной выправкой (Аким еще подумал: точно из бывших, из офицеров, наш брат, военный), пристально взглянул сначала на Макса, потом на Акима:

— Представьте, что одну руку жгут паяльником, а другую слегка покалывают иголкой. Так вот, говение и молитвы нужны тем, кого слегка покалывают иголкой. А вы такое страдание приняли! Поэтому приходите так, натощак, почитайте сами молитвы, которые знаете, от души. Поисповедуетесь — и с Богом!

Наутро в маленьком храме переполненного до предела госпиталя было практически пусто. Пять-шесть сестер милосердия из сестринства в честь великой княгини Елизаветы Федоровны да трое-четверо раненых, не считая Макса и Акима.

Один был на коляске.

Рядом со здоровой левой ногой торчал обрубок правой, ампутированной ниже колена. Парень был молодой, лет тридцать, не больше. Глаза настороженно рассматривали надвратные иконы алтаря. И сам он как-то тревожно вслушивался. Несмотря на молодость, уже большой седой клок волос спускался от темени к покатому лбу безногого. Было видно, что он человек не церковный и как-то внутренне напряжен. Взгляд его, не останавливаясь, переходил с алтарной росписи на священника, потом на икону праздника на аналое и опять к алтарю.

— Блаженны милостивые, — читал из алтаря священник, — ибо они помилованы будут! Блаженны ищущие и жаждущие правды, ибо они насытятся...

— Неправда все это! Ложь!

Аким вздрогнул и поднял глаза. В храме повисла тишина.

Священник повернулся к прихожанам и сразу взглядом отыскал сказавшего.

Тот уже резко развернулся на коляске и катился к стеклянной двери, отделявшей пространство храма от госпитального коридора.

Акимка бросился открыть перед ним дверь, помог выехать, хотел еще что-то сказать, но инвалид — уже за дверью — громко и зло выпалил:

— Видел я этих милостивых и жаждущих правды! Насмотрелся! Досыта...

Вышедшая следом сестра милосердия сказала Акиму:

— Идите, я сама.

Аким вернулся в храм, но через стеклянную дверь еще долго видел, как парень на коляске что-то раздраженно и горячо бросал сестре, а та молча гладила его по плечу и почему-то улыбалась.

Это был Яша.

* * *

Яшу мобилизовали в конце осени двадцать второго. По военной специальности он был стрелком БМП, поэтому пошел в первую очередь.

На полигоне под Ростовом ему особенно ничего и вспоминать не пришлось — дали ему ту же бэху[3], что на срочной, вторую, с тридцатимиллиметровой пушкой.

Правда, машины были из капремонта. Обвешанные экранами с учетом идущей уже войны.

Три месяца, в которые их гоняли, не прошли даром. Из них сформировали условный батальон «Шторм», условный, потому что он не дотягивал до батальона, тем более по штату военного времени. Но три роты тоже неплохо.

В батальоне оказалось много контрактников, воевавших с самого начала СВО. Да и командиры в основном попались кадровые. Хотя и мобиков[4] хватало. Точно больше половины.

Когда в апреле наступившего двадцать третьего года они сели на броню, с провизией и БК[5], на «Уралах», тащивших арту со штабными машинами и кунгами[6] связи, и построились в колонну — ниточка вытянулась внушительная.

Яша к тому времени вполне врос в военную жизнь и стрелял как бог. Так и говорили: снайпер.

Перебрасывали их, по слухам, под Угледар.

Он шел в головной машине, когда они вечером проезжали Стаханов.

За городом, на одном из холмов, стояло небольшое сельцо.

Темнело, но по-весеннему медленно. Просторная луганская степь потихоньку наполнялась особым, заходящим светом солнца. Было уже сухо, снег сошел.

Яша, ехавший наполовину высунувшись из люка, посмотрел направо и вздрогнул: около одного из последних домов села, на пригорке, стоял старик. Длинная тень от него протянулась в сторону дороги. Старик стоял неподвижно и отдавал честь проходившей мимо колонне.

— Равнение направо! — резко и неожиданно для самого себя скомандовал по рации Яша и сам, вскинув руку к шлемофону, проводил глазами высокую, торжественную фигуру старика.

Все ехавшие следом за ним боевые машины, где мехводы[7], где стрел-
ки, проносились на скорости мимо и отдавали честь неизвестному деду, вышедшему встречать своих.

«Это Донбасс!» — до мурашек по спине осознал тогда для себя Яша. И не он один.

* * *

Последующие месяцы боев он запомнил плохо. Просто работал. Выкатывались на бэхе на позиции, отрабатывали по целям.

Как правило, это были лесополки[8], по которым хохлы пытались зайти к нашим с фланга. Реже — разведанные позиции противника: наблюдательные пункты, пулеметные гнезда, блиндажи.

Ну и ежедневная тягловая работа — подвоз БК, эвакуация трехсотых[9] и двухсотых[10]. Когда по темноте, а когда и средь бела дня.

Его бэхе везло, пару раз попадала под стодвадцатые, но прямых не было, а осколки — да, эти броню покромсали, антенну срезали.

Даже один экран сорвали, то есть ложились близко, прямо скажем, вот-вот — и...

Но везло.

А потом их перекинули на южный фланг бахмутского направления, под Клещеевку.

Уже не батальон.

После двух месяцев боев «Шторм» выкосило до штурмовой роты. Без арты, без минометки, с тремя БМП и одной «мотолыгой»[11].

Под Клещеевкой Яшу и спешили.

Можно сказать, подфартило. Бэха стояла без экипажа. И без десанта. За лесополкой. Достаточно далеко от позиций. Командир машины с мехводом и сам Яша сидели метрах в тридцати, на сухом спирте разогревали гречку с тушенкой, когда прилетело.

Вражеские дроны под Клещеевкой в июле лютовали вовсю. Но этот был как-то особенно сноровист. Сквозь привычный гул передка они и не услышали характерное жужжание в зените. Значит, работал с большой высоты. Значит, мастер. Потому что попал уже первой гранатой. Прямо в люк.

После взрыва ВОГа[12] все взглянули на покинутую машину. Из открытых люков сначала вырвался шлейф дыма, а потом все нараставшее пламя.

Рассматривать его уже никто не стал, все трое, не сговариваясь, скатились в воронку от снаряда.

Через насколько секунд земля вздрогнула: сдетонировал боекомплект.

Башню БМП не оторвало, но выворотило набок, как крышку у вскрытой консервной банки.

Так Яша оказался в пехоте.

* * *

Зрение в пехоте совсем другое.

Когда он впервые со своей группой заходил ножками в посадку, за которой находился их передовой НП[13], еще на подходе почувствовал приторный сладковатый запах. По мере приближения к ЛБС[14] запах густел и становился невыносим.

Яша почувствовал тошноту, сдержался, но ощущение подступающей тошноты еще долго настигало его. Особенно когда глаза видели то, что видели.

Заходили они с умом, по-серому[15], под утро. Все уже были ученые, дистанция двадцать-тридцать метров. Несли на себе БК, сухпаи, воду.

Командование обещало на пару дней. Обычно выходило на неделю, а то и больше. Все это знали и несли много.

Светало. Ободранная посадка начинала проступать из темноты, кривые, невысокие обрубки деревьев высотой два-три метра; там, где прокатилась арта, чуть поодаль, сохранилось погуще.

Там Яша и увидел, откуда шел запах: на ветвях в нескольких местах висели обрывки людей, остальное лежало внизу.

Судя по всему, это был враг. Но не точно. Шевронов не было видно, а расцветка мультикам[16], изначально натовская, укроповская, и у наших тогда начинала входить в моду.

Ближе к траншеям запах стал непереносим до головокружения.

До мотострелков эти позиции, взятые «Вагнером» еще в январе, а потом опять сданные хохлу, штурмовал «Шторм Z» — другими словами, зэки. Наспех обученные, смелые до беспамятства, бывшие заключенные за обещанное условно-досрочное, за свое возвращение в жизнь не уголовниками, а героями дрались действительно геройски. И глупо. Добывая утраченные армией позиции, теряя до восьмидесяти процентов личного состава в первом же бою. Они-то и лежали перед окопами и возле блиндажей, эти восемьдесят процентов. Вперемешку с хохлами, как свежими, так и весенними, оставшимися еще от вагнеров.

Их никто не убирал. Почему — Яша понял, когда рассвело. Когда началось и в них полетело все, что может лететь. Голову поднять значило ее потерять. С той стороны работала арта, минометка, время от времени выезжал и отрабатывал танчик. Коптеры разве что по головам не ходили. И всё по ним. Позиции были пристреляны еще с весны.

Отходивших мотострелков, которых группа Яши сменила, накрыло почти сразу. Узнавать было некогда, но то, что кого-то тяжело затрехсотили, — факт.

Крик боли еще долго стоял в ушах сменщиков. Потом стих.

«Вкололи промедол», — подумал Яша, выкладывая эфки[17] и эргээн-
ки[18] под бруствер, в специально вырытый паз в стенке окопа: чтобы дождем не замочило, да и в бою всегда под рукой.

Но они не пригодились. С той стороны отработала бээмка[19], поло-
жила ровно половину пакета. Ровно. Почти все легло в траншею, плюс-минус три–пять метров сзади и спереди.

...Очнулся Яша от резкой боли в ребрах, застонал. Глаза не разлеплялись от засорившей их земляной крошки. Он опять взвыл, потому что новый удар — а теперь боец ясно понял, что это удар, — пронзил его до головы и пяток.

— Живой, падлюга!

Над ним стоял украинский дээргэшник[20] с синей скотчевой повяз-
кой на рукаве и шлеме. Рядом раздалось несколько одиночных выстрелов. «Контрольные, — понял Яша, — добивают раненых».

К ним подошел командир группы.

— Швидче, швидче! — скомандовал он. — Тримайте, його! Дило добре сробили, теперь тикаем, хлопцы, до дому![21]

Яшу рывком поставили на ноги и, подгоняя дулом автомата в спину, погнали к укроповским позициям.

Перед ним толкали еще одного нашего, но Яша долго не мог понять, кто это.

...Про свой недолгий плен Яша не любил рассказывать.

Били. Допрашивали. Потом столкнули в воронку от «Урагана», пять с лишним метров глубиной. Там продержали двое суток. Оглушенных, избитых. Закаменевших.

С Яшей в плен попал кадровый сержант, контрактник. Позывной Тротил. Он с января двадцать второго повидал многое, слышал еще больше. Но не запятисотился[22], в отличие от многих своих сослуживцев — «ипотечни-
ков», как их называли кадровые, таких, кто пошел в армию за военной ипотекой, на работу с восьми до восемнадцати, а не Родину защищать. Этих в январе-феврале двадцать второго густо отлипло от армейки: побежали в сторожа, в охранники, в офис-менеджеры при первых же разрывах и потерях.

Зато те, кто остался, впряглись в эту войну по полной. И тащили ее на себе.

Они да добровольцы. Да упоротые[23] мобики.

Закаменел — это в большей степени про Тротила.

Хохлы поняли, что бить бесполезно. Поэтому и столкнули в яму. Есть не давали. Пить тоже. На дне скопилось сантиметров на двадцать дождевой воды. Желтой, растворившей суглинок, вонючей. Ее и пили.

* * *

Применение пленным бандерлоги все-таки нашли. Их отвезли левее Курдюмовки, где хохол уже перешел канал и рвался к железной дороге. Мешали минные поля. Туда их и запустили.

— Идите к своим, освободители! Все прямо и прямо. Вас уже заждались. — И загоготали.

Они и пошли. Первым и чуть правее Тротил. За ним, метрах в пятнадцати, Яша.

Поле заросло негустой травой. К середине июля она уже пожухла, высохла, сквозила на солнце.

Пленные шли, напряженно вглядываясь под ноги.

Первую озээмку[24] с растяжкой Яша увидел отчетливо и перешагнул. Затем обошел еще несколько монок[25].

Странное дело, арта молчала и с той и с другой стороны.

То, что хохлы пялились на устроенный ими цирк и делали ставки, понятно. Но и наши молчали. Видимо, с передовых НП передали арте и та напряженно ждала.

А пленные все шли и шли.

Тротил ушел уже далеко, когда сзади металлически щелкнули сразу несколько затворов. Почти одновременно с выстрелами раздался взрыв.

Засмотревшись на падающего Тротила, Яша почувствовал, как чудовищной силой его рвет и подбрасывает вверх.

Падая, он не потерял сознания, только зажмурил глаза от удара.

Когда открыл, вокруг уже все гудело и земля сотрясалась от разрывов.

Наша арта навалилась на передний край укропов и давила нелюдей везде, где могла достать.

Работали дэ-двадцатые[26].

Сто пятьдесят два миллиметра перепахивали то место, где еще пару минут назад сидели укропы и радовались своей кровавой изобретательности.

Теперь кровью умывали их самих. «Значит, скорректировали арту, пока мы шли. Молодцы, братишки!»

Только тут Яша увидел, как из оторванной ноги хлещет кровь. И сразу же почувствовал боль.

Он беспомощно оглянулся вокруг — и не поверил своим глазам. В нескольких метрах от него лежал убитый вэсэушник. Давний. Но в полном обвесе.

Рванув полегчавшее тело, Яша перекатился к нему и обшарил. «Слава богу!» Турникет[27] был закреплен, как и полагается, слева, на бронежилете.

Яша сорвал его с убитого, быстро наложил на бедро (укроп попался опытный, турникет уже был продет и готов к применению), с трудом сел и судорожно стал поворачивать вертлюжок[28]. Турникет был с фиксато-ром, и в этом тоже было везение, потому что, пережав артерию, на очередном повороте Яша потерял сознание и повалился, отпустив руки. Но турникет уже зафиксировался, держал ногу намертво...

Забрали Яшу разведчики «Вихря». Как раз на их позиции и выходили пленные через минное поле.

На передовом НП «Вихрей» был сам командир отряда — Викинг. Он и его бойцы видели все, что устроил хохол. Затаив дыхание, ждали.

Когда прозвучал подрыв и они увидели, что Яша жив и пытается помочь себе, Викинг приказал кинуть дымы и, пока наша арта перемалывала передок укропа, отправил разведчиков за раненым.

Дальше у Яши был тот же маршрут, что и у других трехсотых с южного фланга: Светлодарск — Луганск — Ростов.

В ростовском госпитале их дорожки пересеклись с Акимом, Максом и Шреком. Все были из Москвы, кроме Макса, поэтому решили держаться вместе, чтобы в один госпиталь, в одну палату. Так и просили заведующего отделением. Так и получилось.

3. Волк и Викинг

Викинг был рыжебород и страшен. Для чужих. А так добр и собран. Для своих. Чужими для него были не только враги. Свои тоже могли запросто пересечь эту черту и стать чужими. Например, пятисотые. Важно было, как человек пересекал эту черту.

Если нехорошо, шансов вернуться обратно у него не было. Ну а если по слабости, таких Викинг прощал. Нельзя требовать от всех быть героями. Героев вообще немного, а ошибаются все, даже герои.

Он был командиром не по образованию, а по судьбе.

Тебе верят, за тобой идут. Ты за своих горой и чужим не сдашь; если что, сам потом разберешься: надо будет — морду набьешь или ногу прострелишь, чтоб не бегал — за водкой или с поля боя на-сам[29].

Так и жил. Так и служил.

Он попал в спецназ ГРУ еще на срочной, там и зацепила его война и потащила по жизни.

После Чечни окончил школу прапорщиков, но с Красной армией у него не срослось. Идиотизм сверху донизу уже тогда начинал зашкаливать. Боевых выдавливали паркетные.

Когда создали «Вагнер», пошел к ним, работал на Ближнем Востоке и в Африке.

В перерывах между войнами таксовал, и люди к нему не боялись садиться.

Правда, начиная с Сирии таких перерывов между войнами становилось все меньше, а когда заполыхало на Донбассе, и вовсе не стало.

— Увидел, как бандеры жгут людей в Одессе, в Доме профсоюзов, 2 мая, и понял — не смогу сидеть дома, пока эти уроды ходят где-то и дышат со мной одним воздухом. Или они, или мы! — рассказывал Викинг потом.

Накануне СВО ему поручили создать свой диверсионно-разведывательный отряд. Так появился «Вихрь».

О разведчиках мало слышали, пока они занимались своей работой: ходили в рейды по тылам противника на восемьдесят километров под Северодонецком, сопровождали колонны под Харьковом, выявляли коммуникации и укрепы нацистов под Горским, совершали диверсии в Золотом.

Когда отряд посадили в окопы под Херсоном, а позже перебросили под Бахмут, на направление жестоких боев лета 2023 года, — о «Вихре» заговорили, стали показывать по телику.

Как тогда сказал Викинг: «Пехоте вся слава».

Кроме славы, пехоте полагались потери, почти ежедневные.

Командир пытался воевать «по уму», но очень трудно в одиночку воевать по уму, когда слишком многое вокруг было не по уму.

* * *

Пока Викинг набирал людей в отряд сам, вопросы если и возникали, то к себе: зачем такого брал?

Но вопросов практически не возникало.

Народ шел в основном стреляный или готовый учиться. С охотой. Чтобы выжить.

А вот как засели в окопы, а ротный диверсионно-разведывательный отряд перелопатили в штурмовой батальон, с пополнением командиру стали «помогать» из штаба бригады и корпуса.

И помощь пошла. С зон. Из добровольцев, сидевших по тяжелым, но не расстрельным статьям. Из них стали формировать отряды «Шторм Z». Еще их называли «кашники» — из-за литеры «К», выбитой на жетонах.

Воевали зэки не только за условно-досрочное. Многие — чтобы вернуться домой людьми, а не хануриками. Но не все...

Волк приехал с первой партией. Как и многие кашники, он мотал за наркоту, за сбыт. Не в особо крупных, но по-любому статьи долгие. Ему светило от восьми до пятнадцати: по предварительному сговору, группой лиц. Получил двенадцать, и сидеть оставалось много, когда началась СВО.

Война сидельцев по зонам долго не касалась. Пока не пошли слухи о «Вагнере».

А вот с вагнеров стало все интересней. Их подельники, такие же, как они, зэки, уходили воевать, получали ордена и медали, становились командирами.

Становились людьми.

Гибли.

И зоны загудели, пошли разговоры: правильно это? не правильно?

Особенно Волка зацепила история про «Вагнера» с такой же статьей, как у него. Отвоевал, был ранен и награжден, выслужил волю.

А на вопрос журналиста «что дальше?» сказал:

— Подлечусь и вернусь на фронт. У меня жена сидит, в женской. По такой же статье, мы с ней вместе... по наркотикам... Может быть, и ее отвоюю.

«Так тебе ее и отпустили, — хмыкнул Волк, — воюй дальше, дурилка картонная! А я подумаю, крепко подумаю...»

Ехали на передок молча, курили в «Уралах», сплевывая за борт. На формировании, когда распределяли в отряды, кашникам выдали тяжеленные шлемы «Купол» и бронежилеты «Модуль» со стальными пластинами.

Оружие, которое пристреляли на полигоне, отобрали, сказали, выдадут теперь уже только на передке.

Не доверяют.

Хотя... без охраны, и то слава богу.

Зэки были, прямо сказать, не шварценеггеры, многие больны, кто с гепатитом, а кто и туберкулез за собой таскал. Но жилистые. В бронежилеты и шлемы залезли без лишних разговоров.

Только Волк презрительно поморщился. Он был старше многих и по годам, и по отсидке. Пять из двенадцати уже отмотал. На него смотрели молодые.

— Ну что, воены? Помирать за Родину едем? — Волк сплюнул под ноги.

Но ему не ответили. Проезжали развороченную шестьдесятчетверку перед Светлодарском: поржавевшие катки, сорванная и улетевшая не пойми куда башня, застарелая уже, пугающая пустота внутри.

Вообще, когда замелькали по сторонам дороги развороченные прилетами домики и сарайки, пошли попадаться торчащие из земли хвостовики «Смерчей», покореженные взрывами легковушки — настроение у зэков сменилось. Шуточки, разговоры стихли. Лица стали серьезными, задумчивыми. По этому выражению лиц их легко было отличить от таких же тентованных грузовиков с мобиками или доброволами, в которых, напротив, шутили, смеялись, привычно давили страх бестолковым трёпом, а главное — братством. Кто-то кому-то поправлял лямку на броне, другой помогал своему отрезать красный скотч, который все повязывали на левую руку и правую ногу, приближаясь к «нолю».

У кашников всего этого еще не было. А смерть, разбросавшая свои метки по обочинам дороги, уже была.

«Не проще ли было досидеть?» Не одному Волку такие мысли приходили в голову. Но Волк для себя уже знал ответ.

* * *

— Ну что, военные, Красная армия просрала позиции напротив Матроса, хохол зашел за железку, аккурат нам во фланг. Справа, где сидели мобики семьдесят второй...

Викинг стоял над соткой, подробной картой района боевых действий, и автоматически водил обратной стороной карандаша вокруг Матроса — господствующей высоты, которая была под хохлом. Командование батальона обступило его.

В феврале высоту брали вагнера, положили много народу. Потом передали ВС РФ. А в июне-июле хохол начал отжимать фланги вокруг Бахмута, взял Матроса, перешел Северодонецкий канал.

Тогда и перебросили разведчиков из-под Херсона, да и много кого перебросили, чтобы удержать фронт.

— А что армия? — спросил начштаба батальона с позывным Седой.

— Драпанула армия. Хотя какая армия... Мобики, человек сорок, вышли на наш «ноль», там как раз Молот своих привез для ротации второго хозяйства с позиций.

Вышли на него и говорят — всё, там ад и смерть везде, хохол прорвался, нас бросили... Короче, лучше отсидим, зато живыми останемся.

— Запятисотились?

— Как есть. Побросали броню, форму, шлемы, сухпаи, патронов херову тучу и пошли в тыл. Наши там здорово подмарадёрились, приоделись, хавчиком, БК разжились...

— Охренеть! Одни в тюрьму, чтобы не воевать, другие на войну, чтобы не сидеть! — Энша нервно выпустил дым, он был кадровый и, хотя в СВО участвовал давно, охреневать не переставал.

— А-а, ты тоже в эту сторону подумал? — хитро улыбнулся Викинг.

— Да чего тут думать, «Шторм Z» надо посылать отбивать позиции за железкой. Иначе и наши побегут, если хохол с фланга надавит.

— Ну, побегут, не побегут — это мы еще посмотрим, но кашникам готовь боевой приказ. Завтра по-серому пусть Кот их заводит. Заводим на максималку, без арты, впритык. Хохол еще мины выставить не успел. Может, с налету и получится.

* * *

Пока зетовцы шли по посадке, возбуждение росло, каждый видел только того, кто шел слева и справа, остальные чувствовались. Тридцать человек двигались на удивление тихо.

Чем хорошо заходить по-серому — птички не видят. Оптика, хоть цейссовская, хоть амеровская, в сумерках не айс. В том числе и с теплаками[30].

А на укроповском НП удара во фланг не ждали.

Поэтому кашники возникли перед хохлами буквально из ниоткуда.

Огонь по ним зэки открыли, когда были уже в сорока-пятидесяти метрах от траншей.

Они стали длинными поливать окопы из семьдесят четвертых и двенадцатых. Стреляли бестолково, но плотно. Хохлы так и не высунули голов из окопа, так и рванули, пригибаясь, обратно за железку.

Но не все, кому не повезло — остались на позиции, их докалывали штык-ножами, и здесь у зэков сноровки оказалось гораздо больше, чем в стрелкотне.

Позицию отбили за десять минут...

Только когда стали разбирать трофеи, хватились, что Волка нет. Хохлы успели задвухсотить пятерых человек, еще трое было трехсотых, тяжелых, под эвакуацию.

Кого легко зацепило, сами перебинтовались и остались на позиции.

А Волка не было.

Тут кто-то стал припоминать, что он отставал: то берцы[31] перешнуровать, то еще что...

Командиром зетовцев был Сиплый, он и доложил Викингу по радейке[32]:

— Пять двухсотых, три тяжелых триста, остальные легкие, на ногах. Один пятьсот. Со стволом.

— Кто?

— Волк...

— Так я и думал. Закапывайтесь, углубляйте траншею. Мобики обычно копают вполроста, хохлы вряд ли успели за ночь прокопать лучше. Так что зарывайтесь по самое не балуй, сейчас к вам полетит из всего, что у них только есть. Обидели вы их, очень... — Последние слова Викинг сказал улыбаясь, радуясь удачному штурму. Но и с тревогой: выдержат ли кашники, не побегут? Со спецконтингентом он работал впервые. «Да, что же там осталось после радиообмена, такого хренового, что с души воротит? Вспомнил, Волк. Мне эта тварь сразу не понравилась... Куда он теперь пойдет? Со стволом?»

* * *

Волк пошел лесополками на юг. Даже чуть-чуть на юго-восток.

Говорят, дуракам везет. Пятисотым тоже везет. До поры.

Потому что не зашел на минные поля, не попал под коптер со сбросом, не навели на него арту или минометку.

Вояка он был никакой, но звериным своим обострившимся чутьем чуял, что с троп сходить нельзя, срезать по полям не стоит, да и вообще — под деревьями, в тени, оно безопаснее.

Поэтому буквой Г, шахматным конем, но упрямо шел на юг, забирая влево, удаляясь от ЛБС.

Так посадками и вышел к Зайцево, точнее, в Жованку, северную его часть.

Поселок все восемь лет войны на Донбассе был разделен линией фронта на две части. Жованка, северо-западная часть Зайцева, названная по одноименной речушке, протекавшей там, была