Часики тикают

Всякой вещи под небом свое время...

Екклесиаст
 

10

Я счастлив оттого, что Она рада видеть меня. Да, рада. Сегодня снова махнула салфеткой, когда приметила мое лицо через стекло витрины. Кто-то может возразить, что Она добрая женщина и приветливо встречает всех гостей... но для меня в Ее глазах зажигается особый свет. Может, вы и не замечаете ничего, а я вижу. Не могу отвести взгляда от Ее тонких пальцев, когда Она ставит передо мной чашку, а затем кладет на блюдце ложечку, хотя знает, что я предпочитаю без сахара. Эта ложечка — как ключ. Именно так. Ведь Она должна знать, что сахар я никогда не добавляю. Но снова дает мне знак, бережно кладет ложечку, приглашает открыть дверцу...

А я снова не нахожу в себе на это силы.

Выпиваю чай и молча уношу за дверь свои смятения, а вместе с ними горячую искру, которая будет питать мои мысли до новой встречи.

Ложечка остается на блюдце.

Видит бог, настанет час, когда ключ исполнит свою роль и Ее ладонь окажется в моей. Тогда незатейливые сюжеты наших судеб сплетутся в ослепительном сиянии любви. Да будет так!

Всему свое время.

В то утро я задумался о том, какой прекрасной может быть жизнь, если в ней исправить буквально пару обстоятельств... и каша опять подгорела. Сколько уже я перевел крупы. Хоть не готовь вовсе. Распахиваю створку и сую чадящую кастрюльку в цветочный лоток на подоконнике — вечером буду отскребать. Увы, постоянно завтракать в «Пряничном домике» или в «Ложка-ёшке» возможности нет — почти весь доход я трачу на книги. Можете думать что угодно, но я не считаю собирание книг худшим, что может случиться с человеком. Да, это страсть, это слабость, но это не порок. Нет.

Когда-то я напишу и свою книгу. Чем больше я читаю, тем сильнее ощущаю, как внутри меня вызревает что-то большое, что-то важное. Пока не могу сформулировать, что именно мне хочется сказать, но чувствую, что это где-то близко. Должно быть, так юная Мадонна ощущала в Своем чреве зарождающуюся жизнь.

Ласкаю взором полки. Книгами в моей комнате заняты две стены, вдоль третьей стены — кухонные дела, еще в одной — окно. У окна старинный кривоногий стол, за которым я обедаю и делаю заметки. На углу стола старенький монитор и такая же клавиатура — мои друзья. Что бы я без них делал? Сплю на удивительно удобной кушетке. Расположена она так, что всегда можно взять книгу с нижней полки не вставая. Свободного места на дощатых стеллажах нет, и я восхищаю себя чудесами изобретательности, перекладывая книги таким образом, чтобы в освободившееся пространство можно было впихнуть еще несколько томов. В этом деле я точно гений.

Однако пора!

Оставляю окно распахнутым, на улицу выхожу налегке. Пролившийся ночью дождь наполнил воздух запахом мокрой штукатурки. Погода восхитительная.

Узкие дома тесно жмутся друг к другу, как книги на моих полках. Улица похожа на высеченное в скале ущелье. У перекрестка угрюмым стражником возвышается бастион бывшей телефонной станции. Напротив укрылся в тени ясеней небольшой сквер. Скамейки стоят полукругом, позволяя отдыхающим тайком разглядывать друг друга. Здесь я отдыхаю от грохота проспектов, пестрых вывесок и человеческой сумятицы. Поглядываю поверх книги на загорелые ноги юных красавиц, озабоченных решением совсем неважных в их жизни вопросов. Страница за страницей напитываю благословенное зерно, из которого вырастет моя собственная книга. Так не хочется быть пошлым и банальным. Но снова и снова бездонный космос моих мыслей с тихим стуком ложится на белое блюдце маленькой ложечкой...
 

9

«Альхамдули Лляхи раббиль 'алямин!»^[1]

Иногда ему снова снится вертолет.

Сначала просто становится тревожно. Бахти ставит на камень очага алюминиевую кружку с молоком и смотрит в дверной проем. Вслед за тревогой в груди появляется мелкая дрожь. А когда маленькая точка выпархивает из-за склона по ту сторону ущелья, дрожь обретает звук. Рассекающие ветер лопасти стремительно приближают вертолет к селению. Люди выскакивают из жилищ и вглядываются в даль. Горы не любят шум. Шумно здесь только тогда, когда приходит беда.

«Аузу билляхи мин аш-шайтани р-раджим»^[2].

Что им нужно?

Ответ на этот вопрос прост: ничего!

Из-под крыльев боевой машины одна за другой срываются шесть ракет и устремляются к прижавшимся к скудной земле лачугам. Покрытые тысячелетними мхами камни встают стеной и заслоняют небо...

Бахти просыпается. Он не вскрикивает, не садится на постели с тяжелым, хриплым дыханием, весь в поту. Просто открывает глаза и смотрит на потолок. Или на ковер на полу, если лежит на боку.

В который уже раз ему снится этот дурной сон. К чему? Слава богу, войну он видел лишь по телевизору, да и в горном селении бывал всего раз, в раннем детстве. Но то селение было совсем не такое, как во сне. Там благоухали фруктовые деревья, и бабушка Фируза пекла к приезду внука несколько корзин самбусы^[3] с разными начинками. Вместе с дедом каждое утро они с восторгом подсчитывали, сколько штук в него влезет в этот раз. Обычно влезало четыре. Дедушка был доволен: «Молодец, Бахти! Расти большой!..» Бабушка была рада.

Радиаллаху анхума!^[4]

Все бы ничего, но пришли времена, когда с работой у отца стало совсем плохо. И вот они перебрались сюда. Сначала все вокруг казалось чужим. Но здесь лучше. Лучше работает транспорт, не отключают электричество, рядом с домом хорошая школа для младших братьев. И отец доволен — занимается любимым делом. Вообще-то раньше он работал в приборостроительном бюро, но здесь открыл мастерскую по ремонту радио и часов, принимает заказы по электрике — повесить бра, люстру. Мама шутит: «Многостаночник». А он всерьез подумывает, не поучиться ли ему подбивать каблуки. У него еще остается немножко времени, и он не хочет тратить его впустую.

Когда уезжали, Бахти было шестнадцать. Сначала ему было интересно посмотреть новые места, получить новые впечатления, он думал — все перемены ненадолго. Но теперь, став взрослым, он пытается понять, почему, чего ради он — таджик — бросил родную землю и отправился в чужой край? Да, здесь автобусы и трамваи, электричество без перебоев, горячая вода... но они — и братья, и мама с отцом, и многие другие, — все они здесь чужаки! И никогда не станут своими. Отец и слышать не хочет о том, чтобы вернуться. Только уладили вопросы с гражданством. «Здесь теперь наш дом», — говорит он, и глаза Бахти вспыхивают восточными звездами. Он знает, где его Дом, где его корни, и не хочет от них отказываться.

Но что он может сделать?

Только молиться.

Придет час — и все встанет на свои места. Иншаллах^[5].
 

8

«Мама, почему меня назвали Славой?» Она смеется и лучистыми глазами заглядывает в свою юность, руки ложатся на живот, словно там снова свершается таинство зарождения новой жизни. «Ну, почему?.. Не знаю... Перебирали имена и выбрали самое красивое. Есть актер Вячеслав Тихонов, Штирлиц. Моя мама была в него влюблена...»

Что может быть важнее, чем находить ответы на вопросы? Слава всегда умилял окружающих своей любознательностью. Когда ему было шесть и он толком не умел ни читать, ни писать, душу царапнула шуточная загадка: «Почему ветер дует? Потому что деревья качаются!» Вопрос–ответ. Все просто и понятно. Но что-то было не так. Спустя несколько дней Славик немало озадачил сверстников, поведав о движении воздушных масс, толкающих друг друга за счет разницы температур: теплое — вверх, холодное — вниз. Вот почему ветер!

Когда на волнующий вопрос удается добыть исчерпывающий ответ — это, без сомнения, победа! Чувствовать себя победителем приятно. Победа дает уверенность, улучшает настроение, аппетит.

Но с каждым годом вопросы становятся сложнее, а догадки втискиваются в понимание с таким трудом, что уверенности в них нет. Другие и вовсе мучают незаживающими ранами.

Мама говорит: «Слава, ты идеалист!» Возможно. Но жить без побед — больно.

Как и все подростки, Слава увлекается то одним, то другим. Меняются взгляды, предпочтения, ориентиры. Блуждая в бесконечном поиске, школу окончил кое-как. Учителя так и не сумели пробудить интерес к школьным предметам. «Слава, ты постоянно витаешь в облаках. Как ты собираешься жить?» — директриса всерьез озадачена, но тянуть Славу на тройках до одиннадцатого класса не видит резона. И вот он поступил в техникум, получил специальность, начал работать в фирме, приносить деньги. Мама не нарадуется. А Слава от вопроса к вопросу умножает свою боль. Мир пляшет вокруг, потрясая острыми пиками, нацеленными в его сердце.

Если бы кто-то спросил: что может сделать Славу счастливым? — он бы ответил: возможность все изменить! Что все? Да все — весь этот мир, отравленный равнодушием и обманом.

Спросите: как? — и острие копья полетит в цель.

Болью обжигает понимание, что все, о чем написано в блистающих мудростью книгах, о чем светлые головы столетиями толковали на кафедрах и призывали с трибун, — лишь попытки трактовать то, что нам неподвластно. А значит — все это ложь. Мы надменно пытаемся установить некие правила, но способны ли жить по собственным законам? Символ одной из попыток трактовать вселенские истины смотрит на Славу с алтаря мертвыми глазами. Из-под нарисованных ребер сочится темперная кровь.

Больно, когда ты не находишь ответа...

Больно... пока ты жив.

Кровавая пляска в предвкушении догадки вознесла пики. В израненной груди громко забилось сердце победителя...
 

7

Особую силу Слава чувствует в людях с Востока. Их дикая преданность своим святыням кажется честной. По крайней мере, за свои идеалы они готовы не только убивать, но и умирать, отдавая высшую цену. Мир вздрагивает от таких примеров, как от пощечин. Страх дает ощущение слабости, и это рождает злость. Слабость питает ненависть, которая может вырасти больше страха и дать ощущение силы. Но является ли ощущение силы истинной силой?

На стенде у ворот изображено белокаменное сооружение с изящным минаретом и куполом — мусульмане собирают деньги на строительство. А пока молятся за стенами, обшитыми профлистом. Над зеленой двускатной крышей блестит жестяной полумесяц.

Слава душит в себе нерешительность. Страшно нарушить чужие правила, навлечь на себя гнев. Еще страшнее уйти без ответа. Он проходит через двор, ставит кроссовки рядом с несколькими парами туфель у входа и ступает через порог. Зал совсем маленький, на полу ковровые дорожки, в простенках свитки с арабской вязью.

— Что вам угодно, молодой человек?

Мужчина в белоснежной шапочке шагает навстречу. Голос не гневный. Очерченное короткой бородой лицо не вызывает страха. Из зала на Славу с любопытством смотрят еще несколько пар глаз.

— Извините, — лопочет Слава, — я не мусульманин... но я живу в этом городе и мне давно интересно было посмотреть...

— В этом нет греха, — уверяет мужчина. — Бог един! — И окликает одного из юношей позади себя: — Бахти, покажи гостю наш молельный дом, ответь на его вопросы.

Высокому смуглолицему алибабе (как про себя определил его Слава) лет двадцать. Коснувшись локтя юноши, мужчина с бородкой представил:

— Это Бахти, у него чистое сердце. Машааллах!^[6]

Слава не знает, нужно ли пожать новому знакомому руку, и не знает, чистое ли сердце у него самого. Говорит:

— Так светло у вас тут.

Бахти улыбается. И кажется, в комнате становится еще светлее.

Недалеко от мечети ручей. Сели на поваленное дерево, за долгие годы изрезанное сотнями ножей. Слава немного странный, дерганый, но Бахти нашел его интересным человеком. Он ощутил в нем силу, а если точнее — не почувствовал слабость. Если кто-то попросит охарактеризовать Славу одним-двумя словами, то Бахти подумает и скажет: он воин.

— Нет, у нас не было войны, — рассказывает он о своем детстве в Худжанде. — Были плохие люди, которые хотели много денег, власть, не почитали Пророка, проливали кровь. Но и в России ведь было не лучше. Наверное, ты, как и другие здесь, думаешь, что ислам — это всегда террористы, это всегда героин, средневековая дикость? А я знаю, что ислам — это дар человеку, чтобы мы могли прожить жизнь достойно.

— А весь трэш, конечно, устраивает шайтан?

— Ты правильно все понимаешь, тебя не надо ничему учить, — смеется Бахти. — Мир под небесами состоит из противоречий. Свет–тьма, огонь–лед. Человек часть той же системы и подвластен тем же принципам, почему мы должны вести себя иначе? Все войны не ради войны, а ради мира. Парадокс. Бог, олицетворяя доброе начало, дает людям равновесие, чтобы не осталось только зло. Но мы помним, что другая сторона есть у всего. Ты сам выбираешь свою половину.

Боль не становится тише. Слава вроде и не слушает Бахти, взгляд у него рассеянный, кажется, сейчас, не говоря ни слова, он встанет и уйдет. Но нет, он слегка улыбается, качает пальцем и начинает говорить, теперь его слушает Бахти. О чем бы ни сказал один, другому есть что на это ответить. И это такое счастье, оба упиваются разговором, как птицы, поймавшие попутный ветер. Дня не хватило, и они встретились в другой раз, потом в третий.

Однажды Бахти пригласил Славу попробовать настоящий таджикский плов и познакомил его с отцом. Они зашли в мастерскую, и Слава с восторгом разглядывал через линзу микроскопические колесики часов, интересовался предназначением различных радиодеталей, разложенных по баночкам, сам пробовал что-то паять. Вечером отец с гордостью рассказывал маме про русского друга Бахти. В душе он надеется, что старший сын оставит мысли о возвращении в Таджикистан.

«Пора не пришла, — думает он. — Еще слишком опасно».
 

6

Прошло время.

«Слава так плохо ест, — жалуется мама соседкам. — Связался с какими-то моджахедами. Я места себе не нахожу!..»

Он не может объяснить, чем полны его мысли. У него нет ответа ни для нее, ни для себя. Острыми шипами его мозг раздирает вопрос равновесия между добром и злом. А точнее, тревога о том, что никакого баланса давно нет — мир схлопнулся, медленно задыхаясь под тяжестью перевернутых чаш. Оказавшись во мраке, мы с жадным чавканьем уничтожаем последние святыни. А вместо проблесков света только боль.

Слава не хочет верить, что все именно так. Словно переубеждая себя, он приводит примеры людей достойных, светлых. Загибает палец за пальцем, сжимая ладони в кулаки. Несколько примеров, всего несколько примеров. Хочется закрыть лицо руками и кричать.

Слава вспоминает мастерскую отца Бахти, где под умелыми руками оживают разбитые часы и радиоприемники. Запах припоя, радиодетали в баночках, маленький молоток на верстаке...

Крохотный верстак в неизлечимо необъятном мире.

«Хочешь раскачать дерево, чтобы поднять ветер? Глупец!..»

Истина грубо давит ногой на грудь и мешает дышать.

Это невыносимо.

Слава бьется лбом о собственные кулаки.

Тоскуя по ощущению победы, он искал ответы на большие вопросы для всего мира, а нашел маленький ответ для себя.

Малюсенький, как переключатель, способный замкнуть цепь.
 

5

И вот она моя!

Какое счастье, что книга оказалась на том же месте, где я оставил ее в прошлый раз. Обложка без потертостей, ни дарственных надписей, ни штампов! К тому же удалось полсотни сторговать.

Впрочем, сэкономить не получилось.

Обретя путевые очерки Гейне, захотелось прихватить еще что-нибудь из немецкой классики. Артурчик (бойкий продавец из «Буки-Веди») раскопал для меня пухлый сборник пьес Шиллера с комментариями и «Критику чистого разума» Канта. Вместе все три книги смотрятся весьма внушительно. Хорошее приобретение!

Дома пришлось изрядно покумекать, перераспределяя горизонтальные стопки и вертикальные ряды книг на двух нижних ярусах стеллажа. Германцы требовали соответствующего соседства. Вынимая и вновь всовывая книгу за книгой, я перепробовал массу всевозможных вариантов. И наконец — perfetto!^[7] — все книги в лучшем виде встали по местам.

Теперь отскрести кастрюльку от сгоревшей каши, что-нибудь по-быстрому сварить — и можно немного поработать. Недавно я решил перевести в электронный вид свои детские вирши: стопка тетрадей вторую неделю дожидается на столе. Тешусь надеждой вновь ощутить в парусах дуновение Эола, соприкоснувшись с тем, что вдохновляло душу десятилетия назад.

Распустив сиреневые косы, ночь тихонько пошла по улицам, подсвечивая себе поднятой в руке луной. Зеваю. Стихи в тетрадях угловатые, наивные, и парус души остается недвижим. Прикрываю окно и, выудив с полки Шиллера, плюхаюсь на кушетку. Эта книга даже лучше, чем очерки Гейне: матерчатая обложка, тиснение, красивый шрифт...

Лежу на боку, опершись щекой на ладонь. Внезапно что-то хрустнуло, и тело дернулось от убийственного удара по затылку и плечам. Перед глазами заметались цветные пятна. Грудью вдавил Шиллера в стонущую кушетку. Сильной боли нет, но сердце бешено колотится. Руки онемели. По крайней мере, не могу ими шевельнуть. Свет торшера крохотным отсветом лучится сквозь навалившуюся тьму.

Боже, что это? Я умираю...

Мысль о смерти забилась в голове, как брошенная в пустое ведро рыба. Нет! Еще слишком рано! Я столько должен сделать! Я не могу!..

Через секунду шок начал растворяться в ощущении придавленности. Физически чувствую дискомфорт — что-то уперлось в спину, давит в затылок. Боль в теле успокаивает: нет, я не умираю, просто что-то свалилось сверху... Попробовал пошевелиться. Раздался шорох, и навалившаяся на плечи масса подалась. Это книги! — догадался я. На меня обрушился стеллаж! Вот дьявол!..

Приложив небольшое усилие, выбрался из-под завала. Голова гудит, как замирающий после набата колокол, — звездануло меня здорово. Трясущимися пальцами ощупываю темечко — в одном месте шишка, за ухом, кажется, сочится кровь. Изумленно озираю место погрома: две нижние полки сорвались с креплений, и три сотни томов вывалились кучей на кушетку. Собрания сочинений, хрестоматии, романы, сборники эссе...

Ноги слабеют, и я сажусь на пол. Появилась тошнота. Вероятно, от шока резко изменился состав крови. Боже! Сидя на полу, я вдруг ощутил себя насекомым. Жалким настолько, что меня чуть не убило книжкой. Гости на похоронах от души бы похохотали, узнав причину моей кончины. И ведь никому не будет дела, что я, возможно, был на пороге создания чего-то значительного в литературе.

Стало противно. Но не от слабости в теле, а от того, о чем думаю. Пусть звучит как шаблон, но в этот миг я прозрел. Перед бледным лицом призрачным укором встали предыдущие тридцать лет жизни. Встали и подрагивающим сумраком канули в ночь, чтобы никогда больше не вернуться. Все, что осталось, — гора непрочитанных книг...

4

— Слава, твоя мать сказала, что ты последнее время сам не свой. Я тоже это заметил. Что с тобой происходит?

— Прости, Бахти, я не хочу впутывать в это тебя. Есть вопросы, на которые нет правильного ответа.

— О чем ты говоришь?

— Мне очень страшно, Бахти. Я знаю, ты бы смог меня понять. Но я не хочу делить с тобой боль. Пусть она уйдет со мной.

— Мне не нравятся твои слова. Что ты хочешь сделать? Мой отец говорит, ты приходил в мастерскую...

— Прости, Бахти!.. Я должен идти.

— Слава, послушай!..

Связь обрывается.

Бахти набирает снова, но абонент недоступен. Когда воин говорит о долге — значит, он идет на войну. Бахти ставит кружку с молоком на стол и смотрит в окно: «Где ты, Слава? Что ты задумал?»

В груди — там, где сердце, — затрепетала тревога...
 

3

Она кладет на блюдце ложечку:

— Ваш чай!

Янтарный, теплый взгляд касается моего лица. Черпнув силы из шишки на темечке, мягко беру в ладонь ее запястье.

В этот миг в кофейню заходит молодой человек. Несмотря на солнечный день, на нем плотная спортивная куртка. Он осматривает зал — почти все столики заняты — и двигается к стойке.

— Послушайте. Я давно хотел вам сказать, — говорю я.

Она замерла и слушает.

Парень в куртке видит, что работница кофейни занята, и встает у стойки чуть в стороне, стараясь не мешать. Я решаюсь окончательно:

— Каждый день, когда я смотрю на вас, мое сердце переполняет радость. Я долго что-то искал в этой жизни, витал в облаках, но мое счастье всегда было рядом. Мое счастье — это вы!..

Ее брови приподнимают скользнувшую по лбу морщинку, словно она видит перед собой умильного слепого котенка. Парень смотрит на нас. В его руке какая-то штука с батарейками и кнопкой.

— Выходите за меня замуж! — вываливаю я, оглохнув от собственных слов. Меня снова тошнит.

Она кладет свою ладонь поверх моей и говорит:

— Это так трогательно. Я всегда знала, что вы очень милый. Но вряд ли мой муж одобрит вашу идею.

И снова по моему затылку шарахнуло стопкой книг.

Парень поглаживает большим пальцем кнопку и смотрит, смотрит, черт бы его побрал! Мои глаза ни с того ни с сего наполняются слезами. Я моргаю, и слезы текут по щекам...

— Простите, мне нужно идти. — Она высвобождает руку и, подав мне салфетку, исчезает за барьером.

В этот момент в кафе заходит еще один юноша. Темные волосы, смуглая кожа. Он сразу видит того, кого ищет.
 

2

Мы все время жуем! Это все, что нам нужно? Повернуться спиной к голодному, отвернуться от больного, закрыть глаза на любую мерзость, чтобы только не портить аппетит. Если встанет выбор — принять плеть за слово правды или досыта набить брюхо, — многие ли будут сомневаться?..

Кафе называется «Пряничный домик». Подходящий символ для обнищавшего общества. Пряничный домик, а не высеченный из гранита крест милосердия. Пересекая зал, Слава переводит взгляд с одного жующего лица на другое. В груди неудержимо закипает гнев, и хочется немедленно все это закончить, но... какой-то нелепо взъерошенный человек у стойки держит женщину за руку. Наверное, он хочет сказать что-то важное. Женщина замерла и ждет. Имеет ли кто-то право им помешать? Кто знает, быть может, эти двое только и жили ради этих слов?

Через полминуты все кончено... чуда не произошло.

Глаза чудака за стойкой наполняются слезами, и Слава готов разделить с этим несчастным лекарство от боли. Он медленно расстегивает молнию куртки...

В этот миг появляется еще один человек.

— Слава! Стой!

Замерев у входа, Бахти протягивает ладони, умоляя не спешить. На груди у друга он видит шесть опутанных проводами цилиндров — три с одной стороны и три с другой. Вспоминается вертолет из сна. Но теперь это не сон.

— Слава, ты воин, — говорит он. — Не позволь шайтану тебя победить...

Тут бы сказать что-то вроде: «Всегда кто-то побеждает, Бахти! Так устроен мир...» Но вместо этого, как зверь из клетки, рвется очередной вопрос без ответа: «Зачем, зачем ты пришел?! Твое имя одно из тех, что сжаты в кулаках...»

Под большим пальцем маленький переключатель, терпеливо разрывающий цепь. Для щелчка хватит одной секунды...
 

1

...

2020 год, г. Ангарск