Дар простоты

* * *
В похожем на улей плацкартном вагоне,
Охотно простившись с помятым рублем,
Он вспомнит о том, что белье на балконе
Осталось сушиться. Да бог с ним, с бельем!
И, неумолимым, как сон, расписаньем
Взбешен, он сойдет в несусветную рань,
Зевая, на станции с влажным названьем,
С невнятным славянским названьем Елань.
Кружась над пространством пустого перрона
И перья купая в пустом сквозняке,
Его поприветствует дура ворона
На странном и важном своем языке.
Когда ж он увидит покатые крыши
Деревни своей об одном этаже,
Вдруг станет на сердце... О Господи, тише
Бывало лишь в детстве, забытом уже!


* * *
Я хотел бы в позапрошлом веке
Жить, ходить в кудлатом парике,
Подавать убогому калеке
Медный грош, завязанный в платке.
Я б царю Петру почти задаром
Стал служить, и никому опричь, —
Стричь густые бороды боярам
Веселее, чем купоны стричь.
Из-за моря или из-за леса
Я бы привозил табак и чай,
И меня проводником прогресса
Нарекли б за это невзначай.
На досуге я бы удил рыбу,
Обжигал печные изразцы,
И меня бы как-нибудь на дыбу
Вздернули лукавые стрельцы.


* * *
Не жизнь коротка, а печаль длинна,
И, видимо, это одно виной
Тому, что в комнате ты одна,
А если и с кем-то, то не со мной.
Надеюсь, что сон твой уже глубок,
Чтобы отвлечься на тень в окне.
А где там дьявол и где там Бог —
Об этом, родная, судить не мне.
Вот потому-то, в каком горю
Огне не ведая и виня
Во всем себя лишь, я говорю:
Не плачь обо мне, позабудь меня.


* * *
Семь свечей и семь очей,
Голос светлый, как ручей,
Но когда ты выше неба,
Знаешь, ты уже ничей.
И молчит, молчит народ,
Кровушки набравши в рот, —
Он Тебя уже не любит,
А совсем наоборот.
Рухнул Рима пьедестал,
Павлом Савл угрюмый стал,
Даже Петр, забыв про камень,
Чудеса являть устал.
Мы не помним и о том,
Как глотали горе ртом —
Вот уж два тысячелетья
Во грехе горим святом.
Чувство праведной вины
Ярче ягод белены.
Мы зовем друг друга в гости,
Приглашаем на блины.
Ни распятий нет, ни плах,
Стражники не при делах,
И глядит на нас с улыбкой
Тот, кто слаще всяких благ.


* * *
Водицы глоток из небесной шайки
Да звезд дырявый улов.
А много ли надобно попрошайке
Волшебных крестьянских слов?
Скрипят башмаки, и пылит дорога,
И степь молчит ни о чем.
Судьба не у лба, печаль не у Бога
И вечность не за плечом.
Кулик кликушествует на болоте,
Но к свету пути прямы.
Нет ничего, кроме нищей плоти,
Сумы, кутерьмы, тюрьмы.


* * *
Лучше кошка в лукошке, чем кот в мешке,
Лучше смерть проспать, чем в ночи проснуться,
И не свет в окошке, а звон в башке
От незваных гостей. А чтоб прикоснуться
К самому себе, надо выйти вон
К деревам, к облакам из парчи и ситца,
Унося с собой на лесной амвон
Желтый круг тоски, словно сыр лисица.
И, на зимний рассвет возводя поклёп,
Долго кутая шею в мохнатый иней
И дразня синиц, заболеть взахлеб —
Хорошо бы ангиной, а не гордыней.


* * *
Я хочу возвратиться туда,
Где не рады чужому увечью,
Где растенья горят от стыда
За звериную плоть человечью,
Где застенчиво пашут и жнут
В годы смуты и в годы разрухи,
Где дубы вековые живут
И живут вековые старухи.
Может, там, в опустевшем дому,
Я, забывший печаль дорогую,
В этой жизни хоть что-то пойму
И про жизнь позабуду другую.


* * *
Дар простоты не каждому дается,
Лишь избранным. А прочим остается
Уродовать классическую речь,
Побрякивать, отпугивая граций,
Фальшивым серебром аллитераций
И сонные метафоры стеречь.
Метафора — она, брат, как синица,
И хороша, когда тебе приснится,
Связуя быстротечные века,
Свободная, не в золоченой клетке
Словарика, а на дремучей ветке
Российского живого языка.
И все же соль не в ней. Удел невежды —
Рядить стихи в нарядные одежды,
И простота не хуже воровства,
Когда она, как нищенка с сумою,
Как с полем ветер и как снег зимою,
С народом не утратила родства.
Ты помнишь слов обыденных свеченье,
Крестьянской речи тихое теченье
И черноземных мыслей торжество?
Послушаешь — и сладостно, и больно!
А чтоб достичь подобного, довольно
Быть гением, не более того.


* * *
Вечер, рощица простая,
Свет осенний, дождь грибной.
Надо мною птичья стая,
Подо мною шар земной.
Вот и думай, чем кормиться,
Как себя теперь вести:
То ли в небо устремиться,
То ли в землю прорасти.


* * *
Ворон бредет, опустив крыла, по песку,
Волк пытается дегтем намазать ворота.
Грех нам, Господи, жаловаться на тоску,
Которой ни удержу нету, ни укорота.
Ворон бредет, а волк мою боль пасет,
И счастье страшным и нищим огнем пылает.
Ворон-то ладно — ему еще повезет,
А серого в яблоках любая собака облает.
Боль и любовь — это, знаешь, у нас в крови,
Лжа и печаль — на дне пустого колодца.
Только не надо о нежности, о любви —
Ворон и волк — лишь это тебе остается.


* * *
С грибницею гробницу то роднит,
Что там и там бессмертие хранится:
Грибница дышит, и поет гробница
Простыми голосами аонид.
И жизнь, как не сказал бы Парменид,
Равнo в обеих тужится, зернится,
И времени лишь стоит накрениться —
Враз вырвется и не повременит.
Начнет щемить печалью молодой,
Хозяйничать над мертвою водой,
Вотще меняя времена и числа,
Смущая нас картавостью скворца
И желчью пчел. Спросить бы у Творца,
Зачем Он в звук вложил так много смысла?


Дорога домой

Пустынная степь, луна,
Ковыль, поглощенный тьмой.
Дорога всегда длинна,
В особенности домой.

Так сладко купать в пыли
Босые подошвы ног
И лишь на краю земли
Узнать, как ты одинок.

Не мытарь, не фарисей —
Когда же взойдет заря!
Так шел домой Одиссей,
Расталкивая моря.

Лет, может быть, через сто
И ты, ощутив предел,
Придешь, чтоб увидеть, что
Твой дом давно опустел.


Глина, бабочка, странник

1

Глина, бабочка, странник, звезда,
Почему-то не ставшая прахом.
А над ними гремят поезда
Жестяные, гонимые страхом
Беспричинным и шумным, туда,
Где течет неживая вода.
Там стоит высоченная рожь,
Там проклятье твое и спасенье.
Там, во ржи, ты однажды умрешь,
Но в субботу, а не в воскресенье.
Впрочем, тему бессмертья не трожь —
Для бессмертья ты слишком хорош.
Угадай, как зовут голубка,
Воровавшего нежно и трудно
Зерна страсти угрюмой с лобка
Той, чья плоть, словно рожь, изумрудна?
Ты не знаешь ответа пока,
Потому и печаль глубока.


2

Живешь, запоминая имена,
И вдруг услышишь шепоток из ада:
«Луна не знает, что она луна,
И ты не должен знать, кто ты. Не надо
Бояться смерти. Слышишь звон цикад?
А кто наслал их — Борхес ли, Тарковский, —
Совсем не важно. Важно, что закат
И что у жизни запах стариковский,
Что все болит Адамово ребро
И нет вокруг ни доброго, ни злого,
И только слов живое серебро
Еще способно перелиться в Слово».


3

Девушке снится единорог,
Девушке опыт чужой не впрок —
Ближе и ближе его орбита.
В комнате сеется лунный чад,
А за окошком уже стучат
Алчные, ищущие копыта.
Чудо случиться должно вот-вот,
Чуточку страшно, а небосвод
Зоркими звездами часто вышит...
Утром, когда зашумит листва,
Девушка будет мертвым мертва.
«Не плачь!» — говорю ей. Она не слышит.


4

Что я скажу, когда
Вернусь из темной чащи, —
Что мертвая вода
Живой ничуть не слаще,
Что ночь была длинна
И вечность у порога
Чернела, как луна
Во лбу единорога,
Что солью ледяной
Печаль Твоя горела
И горсть земли родной
Единственно и грела?


Свет в горсти

1

То ли ангел, то ли Бог,
То ли демон несуразный —
Этот обморок глубок,
Словно омут безобразный.
Чью измеришь тут длину,
Кто тут в ком души не чает?
Волки лают на луну,
А она не отвечает.
Тень звезды и тень щенка,
Но не надо обольщаться:
У небес кишка тонка,
Чтоб землею восхищаться.
И стоит осенний сад,
Корни высунув слепые,
И плоды кругом висят
Желтые и голубые.
И, воды набравши в рот,
Спишь с открытыми глазами,
Чтоб не спутать в свой черед
Тварь живую с образами.


2

Лев, Телец, Человек и Орел —
Вот квадрат, обозначивший пятна.
И что ты потерял, что обрел —
Никому, никому не понятно.
Никому, никому не дано
Разглядеть на обещанной тризне
Этой жизни ужасное дно,
Эту страсть роковую к отчизне.
Где отрава, а где благодать,
Кто тут правый, а кто виноватый
И какой он, Бог — не угадать,
Тороватый он иль вороватый?


3

Светлый ангел пошел кружить
И седьмую сломал печать.
Ты не знаешь, чем завершить,
Я не знаю, с чего начать.
Если правду сказать, страшит
Эта страсть чепуху молоть —
Не Господь, а червь сокрушит
Нашу душу и нашу плоть.
А о том, что потом, — молчок,
В этой полночи ты да я —
Горемычный и злой сверчок
Несподручного бытия.
И когда пойдем на дрова,
Мы с тобою слезу утрем —
Что поделаешь, дважды два
Не всегда равняется трем.
Бог и червь — они заодно,
И не держится свет в горсти.
Завтра будут хлеб и вино —
Хоть за это меня прости.


4

Что же сделается вдруг
Этим яблоням и сливам,
Если выпадет из рук
Жизнь воробушком пугливым?
Кто бы плакал, да не ты:
Почве чуждо отвращенье,
И она без тошноты
Примет это угощенье.
И когда ты, скажем, вброд
Побредешь к чужим пределам,
Почва тоже в свой черед
Станет чьим-то нежным телом.
И уже в твоей горсти,
Вряд ли помнящей приливы
Смертных мук, начнут расти
Эти яблони и сливы.