Дар свободы

* * *
Когда наступит наша череда
И смерть покончит с праздностью земною,
С чем умираем — с тем и навсегда
Останемся наедине с собою.
Все очень просто, выбор не велик:
Коль прожил с Богом — остаешься с Богом,
А если жить хотением привык,
То не ропщи на Бога слишком строго.
Что через день — зачем о том гадать?
Довольно дню сегодняшней заботы.
На то дается сердцу благодать,
Чтоб не оставить сердце без работы.
Спеши, спеши, все ближе тот порог,
Который в даты превращает — годы.
Дар вечности и странный дар свободы
Сумел ты понести или не смог?


Походный ночлег

Закат, закинув лунный блин
С размаха в илистую реку,
За частоколом из осин
И полем — ночь прокукарекал.
И начался иной отсчет
Иного времени — тягучий,
Как мед, сочащийся из сот,
И также, как и мед, пахучий.
Аптекарской полынью трав
И перестуком тепловозов
Ночь свой показывала нрав
В стихах, а не страницах прозы.
И пусть уже рассвет вчерне
Таился где-то между строчек
Дорог, вздыхающих во сне,
И придорожных ям и кочек,
Пусть лесенки далеких шпал
Играли в чехарду с туманом —
Пришедший сумрак подступал
И шарил спички по карманам,
Колючим пледом с головой
В двухместной старенькой палатке
Укутывал меня с тобой
И убаюкивал украдкой.
Горел костер. И поле прочь
От вспышек сучьев и соломы
Отшатывалось молча в ночь
В раскрытом марлевом проеме.
Ты засыпала. Я — не спал.
И в отблесках костра на платье
Сквозь сумрак ночи прозревал
И успокоенность, и счастье.


* * *
В октябрьский дачный кавардак
Дорог и тропок полуголых,
Лесов шершавый полумрак,
В грибные пряные рассолы
Из электрички — с головой,
Как в зыбь морскую — без оглядки;
А если будут звать домой,
Со звавшими затею прятки.
Пускай сто раз остынут щи
И хватит калачи кондратий —
Поэта лучше не ищи
В его заветном вертограде.
И даже если телефон
Затворничество потревожит,
Я буду верить: этот звон
Мне снится. И настырность — тоже.
На крайний случай — наутёк
До старой лесопильни в чаще,
Где меж наваленных досок
Приют найдется немудрящий.
Два дня молчания важней
(Пускай в забытой лесопильне)
Трехсот шестидесяти дней
Пустопорожней говорильни.
Каморка с печкой и кровать,
Трехногий столик непослушный:
Молчи, коль хочется молчать,
Пиши, коль хочется писать, —
Чего еще поэту нужно?


Зима

Троллейбусы проносятся над небом,
Распластанным по руслам стылых речек.
Толкается у ГУМа человечек
За памперсом, морковками и хлебом.
Бреду себе по питерской изнанке —
Куда глаза глядят, куда ботинки
Шагают: от Фонтанки — до Кретинки,
И снова: от Кретинки — до Фонтанки.
Я привязал свои иммунитеты
За хвостики и жабры к аспирину.
Плюю с Адмиралтейства на ангину,
Курс доллара и трескаю конфеты.
А дни пронумерованы, и вскоре
Весна чирикнет в сонные окошки,
Наступит время кваса и окрошки
И пешешествия с Тобой на море.


Болею

Я не знаю, я не знаю,
Что там будет — впереди:
Отблеск ада, проблеск рая,
Боль в простуженной груди
Или просто домовина —
Со святыми упокой,
Жизнь затертою картиной
Проплывет передо мной
И уйдет в такие дали,
Где Макар гонял телят,
Где ни смеха, ни печали
И молчанья черный плат.
Все не важно, все не нужно.
День — пушинка на ветру.
Замок жизненный, воздушный,
Знаю, как-то поутру,
Как задачник, распадется
Ворохом страниц. И вот
Ни тебе ни тьмы, ни солнца
И — бумаги полон рот.
Все не нужно, все не важно,
Как забытый образ сна.
Страшно мне или не страшно,
Я не знаю, я не зна...