День в стране Ист

Поезд летел бесшумно, отсвечивая на солнце серебряной обшивкой. Он скользил по бесконечным высоким эстакадам на тонких ножках, потом вдруг исчезал под землей, опять вырывался как молния из туннеля и взлетал на новую бесконечную эстакаду. Поезд шел из Парижа на восток.

В одном из вагонов на просторном диване сидел красивый мужчина лет тридцати пяти с редко встречающимся теперь нордическим типом внешности и читал последнюю статью американского профессора-этнографа Вейнера о жителях территории Ист — той самой, куда он теперь следовал. Доктор Вейнер, считавшийся крупнейшим специалистом-истологом, писал, в частности, что страна эта по единообразию пейзажа сопоставима с Сахарой или Антарктидой. И как туристический маршрут она может быть интересна лишь для немногих любителей такого рода экзотики. Заселена она крайне редко. На пространстве, равном приблизительно тем же Антарктиде с Сахарой, вместе взятым, проживает чуть более сорока миллионов человек. Причем много лет уже население страны неизменно убывает. Главным образом из-за отрицательного естественного прироста. Крупных городов в стране нет. Поселки и небольшие городки насчитывают по нескольку десятков тысяч жителей. Большинство трудоспособного населения занято в промышленности.

Красивого вояжера звали Дидье Александр Калинен. Он был экспертом Парижской академии по проблемам мирового баланса и согласия. Его миссия состояла в том, чтобы дать академии насколько возможно полное заключение о территории Ист по совокупности анализа положения в различных сферах жизни этой страны: экономики, экологии, социальной, демографической и других.

На экране появилось видеоизображение главного города территории Ист. Дидье обреченно вздохнул. Это был типичный новый город, каких много возникало во всем мире в последнее время, там, где случался промышленный подъем. За год, за два вырастали такие вот единообразные города-офисы, будто бы сложенные ребенком на полу из разного размера прямоугольных и цилиндрических тел, которые не жалко потом и оставить всем временно там живущим, просто бросить за ненадобностью, как отслужившую свое вещь, когда на смену подъему придет депрессия.

Снова по экрану пополз текст. Доктор Вейнер писал, что коренных жителей территории Ист в главном городе проживает немного. А в основном он населен иностранными специалистами, которые помогают местному населению управлять всеми производственными и социальными процессами. Так было написано в статье.

Самих коренных жителей доктор Вейнер характеризовал как людей исключительно трудолюбивых, вполне цивилизованных и к тому же на редкость религиозных. Одна деталь, отмеченная американским профессором в их характере, показалась Дидье очень любопытной. Доктор Вейнер обращал внимание на то, что у многих коренных жителей имеется странная и беспримерная среди населения белого пояса склонность к contemplation^[1], объясняемая, вероятно, как некое атавистическое культурное наследие. Ученый рассказывал, например, как ему самому доводилось видеть жителей территории Ист, праздно наблюдающих совсем неэффектные в их области расселения природные явления: закат, облака, течение вод, зимой — скучную снежную равнину и прочее. Глубинного смысла этого занятия профессор понять так и не смог. На его расспросы о причинах, побуждающих их проводить время столь неплодотворно, хотя бы это было и совершенно не занятое ничем время, жители ответить ничего вразумительного не могли. И даже не понимали часто и самого вопроса.

Такое наблюдение американца смутило Дидье. Оно живо напомнило ему о его собственной подобной странности, с самого детства вызывающей у окружающих в лучшем случае удивление, почему-то доставляющее Дидье неприятности.

Дидье погрустнел. Снова набежали эти вечные раздумья о собственном, как он считал, безудачливом существовании, снова вернулось ставшее уже привычным méchante humeur^[2].

Он раздраженно ткнул в экран, и компьютер переключился на прием телесигнала. Дидье пробежался по Ист-каналам и остановился на игровой передаче, действие которой проходило в круглом, наподобие цирка, зале с возвышением-помостом посередине. Красиво причесанный, лоснящийся весь, будто глазуревый, от непрестанного за собой ухода, немолодой ведущий с двумя большими, делающими его похожим на грызуна верхними зубами, щеголяя, как ему казалось, остроумием и пересыпая шутками, выбрал из зала несколько мужчин и женщин. Но так, чтобы их было поровну. Все они вышли к нему на помост. И началось собственно действо. На помосте были устроены две большие вертушки, вроде рулеточных колес, и, раскручивая эти вертушки — мужчины свою, женщины свою, — участники игры выбирали себе подругу или друга. Происходило это так: участник игры наугад вытягивал шар с номером ряда в зале, раскручивал вертушку и запускал, как обычно на рулетке, по кругу свой шар; та цифра на колесе, на которой шар останавливался, означала место в известном уже ряду, где сидела вероятная его подруга. Счастливица под рев зала выбегала на помост и бросалась в объятия «угадавшего» ее игрока. Когда все участники нашли себе друзей и подруг, зрители путем голосования выбирали самую исключительную с их точки зрения пару. В этот раз такой парой стала спортивного сложения леди лет сорока с небольшим и молодой человек не более чем двадцати пяти лет, чуть полноватый и с добрым, доверчивым лицом. Все участники получили поощрительные призы из рук ведущего: Виртуал-Библию и подарочный набор контрацептивных средств. А победители к тому же получали право быть вписанными на одной из площадей Телетауна на гранитных плитах, наряду с прочими знаменитостями телевидения территории Ист. Ведущий, захлебываясь от восторга, поздравлял победителей и кричал, что благодаря его передаче очень многие нашли свое счастье. В подтверждение своих слов он вызвал каких-то недавних участников игры, которые только что сделались мужем и женой. На помост тотчас взбежал, играя мускулами, коротко стриженный атлет с поставленной улыбкой завсегдатая телеэкрана. Он протянул руку вниз и выдернул из беснующейся публики очаровательную девушку в блестящих, туго облегающих ее шортах и в легкой маечке. Он обнял девушку за плечи, а та стала бойко рассказывать, как они с любимым счастливы и как они благодарны шоу «Выбери меня», и прежде всего его ведущему Дэну Дугласу и прочее подобное.

Дидье вообще выключил компьютер. Передача, найденная на канале территории Ист, в довершение к тому, что на него уже нашло méchante humeur, больно напомнила ему еще и о несчастной холостяцкой его судьбе. На что ушли лучшие годы жизни? На борьбу за положение. На завоевание статуса. И вероятно, в будущем его положение и статус сделаются еще более весомыми, более значительными. Но как же безрадостно, как бессмысленно все это, когда нет ощущения своей полезности для каких-то самых близких, самых дорогих людей, которые без тебя жить не могут, которые остро нуждаются во всех твоих успехах и достижениях, ждут их больше, чем ты сам ждешь.

Поезд уже давно шел по территории Ист. Дидье открыл жалюзи и подсел поближе к окну. То, о чем писал профессор Вейнер, оказалось правдой. О таком пейзаже нельзя даже было сказать, что он мелькал за окном. Мелькать могут, быстро сменяя друг друга, какие-то разнородные виды: горы, водоемы, леса. Об этом же пейзаже, что предстал теперь перед Дидье, правильнее было бы говорить: он тянулся. Это была сплошная равнина преимущественно цвета выгоревшей умбры, как определил Дидье, обучавшийся в детстве живописи. Изредка на равнине попадался чахлый, низкорослый лесок. Но картины он, конечно, оживить не мог. Населенных пунктов не было видно. Вероятно, они все находились далеко в стороне от дороги. Но однажды, когда поезд в очередной раз сбежал с эстакады на землю, Дидье увидел первых жителей территории Ист. Неподалеку от полотна стояла группка детей. Они размахивали руками, приветствуя гостей своей страны. Дидье со скуки вскочил и хотел помахать им в ответ, но опоздал — дети мгновенно остались позади. Поезд шел со скоростью, близкой к скорости пассажирских авионов^[3], которых Дидье, правда, уже не застал. От них давно отказались ввиду невозможности сделать этот вид транспорта достаточно безопасным.

На вокзале главного города территории Ист, куда прибыл Дидье, его встречали двое сотрудников Ист-бюро Парижской академии. С очаровательной Элен Собри Дидье был знаком и раньше. Эта сотрудница академии, несмотря на свою молодость, успела уже обратить на себя внимание. Последняя ее работа по этногенезу жителей территории Ист вызвала живейший интерес в научных кругах. Сам Вейнер о ней отозвался одобрительно. Сопровождающего ее господина с тонкими черными усиками Дидье видел впервые. Элен едва прикоснулась губами к губам Дидье.

— Помощник шефа бюро Ноэль Ванс, — представила она господина.

— Добро пожаловать. — господин Ванс широко улыбнулся и пожал руку Дидье. — Вы сюда впервые? Я вам так завидую: вас ждет много интересных наблюдений, удивительных открытий. Думаю, вы останетесь довольны своей поездкой.

По дороге в отель Элен рассказывала Дидье о городе. Здесь не было ни единого предприятия, никакого производства. Но лишь административные учреждения, научные центры, представительства, в которых сотрудничали иностранные специалисты, управляющие территорией. Естественно, в городе было множество отелей, ресторанов, клубов. Немногие местные жители составляли разного рода низовой обслуживающий персонал. Само собою, вне главного города на Ист-территории находилось много всяких производств и предприятий, и вот там уже трудились только местные жители. Но опять-таки под руководством иностранцев.

Коллеги привезли Дидье в отель, где жили почти одни парижские специалисты, в том числе и сами Элен с Вансом. Визит к шефу был назначен на полдень, времени у них до этого оставалось еще довольно, и доктор Ванс предложил всем позавтракать.

С верхнего этажа отеля — двухсотметрового билдинга, — в котором располагался ресторан, главный город территории Ист был виден весь как на ладони. Они заняли столик у стены, представляющей собой сплошное — от пола до потолка — стекло, так что казалось, будто сидишь у края пропасти, и Элен тут же принялась показывать Дидье какие-то городские доминанты: такие же небоскребы, как и их отель, или всякие приземистые объемы, соревнующиеся друг с другом причудливостью форм. Чтобы не показаться безучастным и не обидеть таким образом Элен, Дидье старательно изображал, как он заинтересован тем, о чем ему рассказывают, хотя пейзаж главного города территории Ист, увиденный им воочию, он нашел ничуть не привлекательнее видеоиллюстраций из статьи Вейнера.

Шустрый и до приторного услужливый официант подал им омлет с сыром, круассаны, кофе — обычный парижский завтрак.

— Ну вот, все как дома, — бодро сказал Ванс, обращаясь к Дидье, который в это время с интересом разглядывал официанта — местного как раз жителя.

— Неприятный народ, — заметил Ванс, когда официант отошел. — С лакейской натурой.

— Ну почему? — вступилась за ориентальца Элен. — Это обычные манеры людей, занятых в индустрии обслуживания. Так же точно и у нас. А все прочие в основной своей массе ведут себя очень достойно.

— Вы видели ист-патриотку?! — с деланой строгостью воскликнул доктор Ванс, как бы призывая Дидье быть свидетелем оригинального образа мышления их коллеги. — Какова?!

Но Дидье отнюдь не был расположен шутить: ему почудилась в этой реплике, и особенно в тоне Ванса, примета неких выходящих за пределы деловых отношений заместителя шефа бюро с Элен. У Дидье и без того с утра настроение было дурное, а теперь он просто-таки усилием воли заставил себя не помрачнеть окончательно. Ему неловко было выдать свои чувства. Нет, у него с Элен никогда не было ни даже намека на какие-либо взаимные обязательства. Больше того, пока она была очевидно свободна, ему и в голову не приходило строить на ее счет какие-то планы. Но теперь его вдруг пронзило чувство горестной потери. Будто у него отняли что-то очень дорогое, чего он раньше по недоразумению не замечал.

— Да нет, конечно... это народ небезынтересный... — как-то лениво-безразлично продолжал Ванс. — Как объект изучения ориентальцы представляют собой, может быть, подлинную ценность, уникальный научный материал. Вдумайтесь: ведь это, по сути, новый человеческий вид — народ-слуга. Выведенный как какая-то специальная собачья порода. Я говорю даже не об этом официанте и ему подобных лакеях по профессии, такие действительно есть и у нас, и повсюду. Но понимаете... когда народ десятилетиями, из поколения в поколение занимается лишь одним — обслуживанием, обеспечением прочих народов — и не знает никаких других занятий, он уже и не мыслит существовать как-то иначе. Все, что необходимо для функционирования ист-промышленности, сюда завозится, все процессы, связанные с высокими технологиями, контролируются иностранными специалистами. Местному же населению остается работа, не требующая особенной квалификации.

— Ну а если человек талантлив? — спросил Дидье. — Что ему остается?

— Любой местный интеллектуальный или художественный талант, если таковой случайно появляется, тотчас уезжает туда, где есть условия для его реализации, — в Европу, в Америку...

— И неужели ни один одаренный ориенталец так и не захотел остаться на родине? — удивился Дидье.

— А для чего? Остаться здесь — это значит похоронить свое дарование и быть как все, таким же вот лакеем. — Ванс кивнул в сторону официанта. — Естественно, он лучше поедет туда, где его талант окажется востребованным, — скажем, в Париж, в Нью-Йорк, в Сидней, — и уже оттуда этот человек будет приносить пользу всему человечеству, а значит, косвенно и своей, как вы говорите... родине. Видите ли, это, может быть, главное достижение культивации ист-народа: у этих людей совершенно отсутствует чувство национального самосознания. Говорят они на общемировом английском, прежний их язык давно вышел из употребления, его никто не помнит. Культуры своей у них нет и быть не может, потому что, как я уже сказал, все их бывшие земляки, способные создавать какие-либо настоящие культурные ценности, делают это где-то в других местах и преимущественно для других людей. Ориентальцам же экспортируется всякий, с моей точки зрения, псевдокультурный суррогат со всего света, в основном из одноязычных с ними стран. Правда, среди них находятся такие, кто хотел бы уехать отсюда — из этой холодной, пустынной страны, из этих своих пронумерованных, безликих городов. Хотя и немногие, но такие есть. Но это безнадежная, как вы понимаете, идея. Кто им позволит это сделать? Вам, Дидье, для вашей работы придется, вероятно, бывать где-нибудь в глубинке Ист-территории и встречаться с местными жителями. вы увидите, аборигены не раз будут вам докучать помочь им как-нибудь уехать отсюда. Элен, дорогая, я сказал что-нибудь неверно? — весело спросил он у девушки.

Элен строго посмотрела на Ванса, но ничего не ответила. Очевидно, цинизм помощника шефа пришелся ей не по душе. Вместе с тем и возразить ему было чрезвычайно трудно, почти невозможно, — Ванс, в сущности, правдиво изобразил картину существования территории Ист. Другое дело, это была очень тенденциозная правда. Но даже не бессердечные слова Ванса вызвали наибольшее недовольство Элен. Если бы Дидье наблюдал за ней, он заметил бы, что еще более неприятным для нее было обращение Ванса «дорогая». Но Дидье, после того как он догадался, как ему казалось, об особенных отношениях Элен и Ванса, уже не хотелось наблюдать за девушкой. К тому же он окончательно расстроился от того, как запросто Ванс вдруг отнесся к нему по имени, будто к подчиненному или к старинному приятелю. Дидье не приходился ему ни тем ни другим. И такое обращение его неприятно задело.

— Хотите прямо сейчас же начать свое знакомство с местным населением? — спросил у него Ванс и, не дожидаясь ответа, окликнул официанта: — Алекс!

— Скажи, приятель, — спросил по-английски Ванс у подскочившего сию же секунду к ним официанта, — тебе нравится жить в Ист-территории?

Алекс ничуть не удивился неожиданному вопросу.

— Здесь?! Вы шутите! Разве здесь может кому-то нравиться жить? Вот у вас в Париже, — добавил он льстиво, — вот там жизнь...

— И ты хотел бы туда перебраться? — не унимался Ванс.

Дидье показалось, что у официанта в глазах промелькнула надежда: а что, если господа из Парижа не случайно завели этот разговор? не предложение ли какое они хотят ему сделать? ведь могут же! почему нет?

— Уи^[4], — ответил Алекс, желая, видимо, угодить господам своим знанием французского. — Авек плезир! Жё тре зам Пари!^[5] — При этом он обворожительно улыбался всем, особенно Вансу.

Ванс самодовольно посмотрел на Дидье и Элен, имея в виду показать, как он был прав.

— И вам не жаль было бы оставить страну, в которой вы родились, и уехать на чужбину? — обратился к официанту Дидье.

Но, видя, что тот растерялся и не знает, как ответить, а может быть, не понял и самого вопроса, Дидье спросил иначе:

— Что именно вам здесь не нравится? И какие, по-вашему, преимущества имеются в Европе?

И опять Алекс оказался озадаченным вопросом. Он как-то неуверенно пожал плечами. Было видно, что сколько-нибудь квалифицированного мнения у него не имеется. Наконец он произнес:

— В Европе свобода...

Ванс, похоже, только и ждал от него какого-то забавного ответа и теперь, дождавшись, громко рассмеялся.

— Алекс, — сказал он, — а тебе не приходило в голову: что это за свобода такая в Европе, если тебе и многим другим там нет места? Для кого-то — свобода. А для кого-то — только мечта о ней. Ну, ступай, дружище, и подумай об этом.

— Вот вам типичный ориенталец, — весело сказал Ванс. — Далеко еще не самый никчемный. Он готов хоть сейчас в Париж. Видали! Но хорошо еще, понимает, что там его никто не ждет.

— А вам, друзья, не интересно поразмышлять, — продолжал Ванс, — почему это у него, как и у многих ориентальцев, такое представление: в Европе — свобода? Ты как думаешь, Элен?

— По-моему, все ясно, — нехотя ответила Элен. — раз они здесь живут как реликтовый вид в заповеднике и не вольны перебраться куда-то по своему усмотрению, причем осознают, что их существование несвободное, следовательно, там, где таких порядков нет, и есть, по их представлению, свобода. И мне кажется, Всемирный совет к ним несправедлив...

— Ну... несправедлив! — воскликнул Ванс. — Ты, может быть, предлагаешь решительно уравнять их с другими народами? Ну, давай будем справедливыми: на Лазурном берегу и по Луаре настроим атомных электростанций, а в Венсенском лесу станем хранить ядерные отходы. Пусть наша страна в равной степени несет бремя платы за цивилизацию. Нравится тебе такая справедливость? В конце концов, сама история отвела этому народу их место в мире. Их же никто не завоевывал, они сами пришли к своему нынешнему состоянию.

Около полудня Дидье принимал директор Ист-бюро господин Рошаль. Директор был к нему настолько участлив, что Дидье за все время их беседы едва ли произнес несколько слов, — говорил в основном шеф. Причем некоторые фразы господин Рошаль произносил несколько замедленно, будто побуждая слушателя записывать за ним. И в таких случаях Дидье чувствовал даже некоторую неловкость оттого, что в руках у него была кофейная чашка, а не блокнот.

— Мне вполне известно о целях вашего визита, — говорил директор. — Академия меня подробно проинформировала. И вы можете, безусловно, рассчитывать на всестороннее содействие всего нашего бюро и лично на мою помощь. Это наш долг. Правда, в ближайшие дни меня не будет. Мне необходимо срочно побывать в Париже. Но это же нисколько не меняет дела — так ведь? Когда солнца не видно за тучами, это не значит, что солнца нет вовсе! — весело сказал директор, приглашая, видимо, Дидье порадоваться вместе с ним образности его речи. — Я и на обратной стороне планеты к вашим услугам!

Дидье постарался улыбнуться. В академии его предупреждали, что Ист-бюро будет не только ему помогать, но и старательно контролировать все его действия. Поэтому слова шефа о «всестороннем содействии», которое-де тот собирался ему оказывать, Дидье понял как намек на то, что без контроля бюро и лично Рошаля он не останется. Особенно радоваться ему было нечего.

— Но вот что я хотел бы вам посоветовать, — продолжал директор. — Я знаю, какие наставления вы получили в Париже, отправляясь сюда. Наши либералы из академии конечно же рекомендовали вам дать предельно критическую оценку всему увиденному здесь, чтобы затем им упиваться своей мнимой филантропией — добиваться для несчастных, обездоленных ориентальцев каких-то изменений в лучшую сторону, как им кажется. Но эти теоретики, в сущности, ориентальцев не знают. Не вполне представляют себе, что за натура у этих людей. Станете ли вы, скажем, зимой в Париже из филантропических побуждений отворять клетку, чтобы ваша канарейка уравнялась таким образом с прочими пернатыми обитателями умеренной климатической широты? едва ли, несчастная птица скоро погибла бы. Точно так же всякое изменение в установившемся укладе жизни населения Ист-территории, всякая либерализация их существования — как хотелось бы некоторым теоретикам! — может обернуться для ориентальцев большими неприятностями. Вплоть до трагических. Вам, господин Калинен, надо отчетливо уяснить, что ориентальцы — это особенный человеческий тип или, если хотите, вид людей, которые, как та канарейка, не могут, не умеют жить по законам и в условиях умеренного климата, то есть по правилам цивилизованных народов. Это, как вы понимаете, конфиденциальное мнение. Не для широкой огласки.

Дидье подумал, что Ванс утром в ресторане, излагая ему эти же самые идеи, скорее всего, добросовестно цитировал шефа, как и полагается верному клеврету.

Сделав Дидье еще несколько ценных наставлений, директор отпустил его.

Задерживаться здесь, в главном городе Ист, который, по оценке Дидье, никакого интереса для его работы не представлял, он не стал. Приехав сюда в самом дурном настроении, теперь, после первого знакомства с Ист, и особенно под впечатлением многозначительных слов своих коллег об этой стране и о ее обитателях, Дидье почувствовал прилив творческой энергии, обычного профессионального, спортивного азарта, всегда помогавшего ему добиваться результата. Он решил не мешкая, завтра же утром отправляться в поездку.

Но сегодня вечером он еще должен был встретиться с Элен, она сама вызвалась показать ему кое-что любопытное, что, по ее мнению, могло бы быть полезным Дидье для составления наиболее полного впечатления и об ориентальцах, и вообще об этой стране.

Прежде всего, Элен предложила Дидье побывать в Ист-Телетауне. Она, правда, заметила, что местное телевидение мало чем отличается от парижского или от любого другого, — те же игры, те же шоу, — но Дидье, наверное, было бы небезынтересно лишний раз увидеть ориентальцев, пообщаться с ними, познакомиться с их образом мышления. Разумеется, Дидье не возражал. Наравне с профессиональным интересом к предмету, составляющему тему его научной деятельности, ему очень приятно было также провести вечер с очаровательной девушкой. Хотя давешнее наблюдение ее взаимоотношений с этим Вансом все-таки не позволяло ему испытывать полное удовольствие от общества Элен.

Телетаун находился в нескольких километрах от города. Или, может быть, правильнее сказать, главный город территории Ист находился вблизи этого телевизионного мегаполиса, бывшего по степени своего влияния на жизнь в Ист истинным центром страны. Как рассказала Элен, телевидение у ориентальцев занимало в среднем до трети суточного времени. Это не считая того, что оно часто сопутствовало им в повседневной деятельности: многие работники без ущерба для своего производства могли одновременно смотреть еще и какую-то телепередачу. В этом случае время, уделенное ими телевидению, доходило и до половины суток. Неслучайно Ист считалась самой телевизированной страной в мире.

На первый взгляд Телетаун вообще ничем не отличался от любого прочего города. Здесь, как и повсюду в Ист, исключительно ровные, пересекающиеся под прямыми углами улицы были застроены причудливыми архитектурными объемами преимущественного белого цвета: прямоугольниками, кубами, пирамидами, полусферами и другими. Телетаун абсолютно не зависел от инфраструктуры соседнего главного города: от отелей, ресторанов и магазинов до спортивного центра, луна-парка и вокзала здесь было решительно все свое. Единственной особенностью, отличающей его от обычного города, была высокая бетонная стена, опоясывающая Телетаун по всему периметру. В стене имелось несколько ворот и проходных, в которых круглосуточно дежурили симпатичные, вечно улыбающиеся секьюрити.

Большинство иностранных специалистов, работающих в Ист, могли бывать в Телетауне совершенно беспрепятственно. Для ориентальцев же, кроме, конечно, работников телевидения, свободного входа сюда не было. Местного жителя, из тех, что ежедневно многими сотнями съезжались в Телетаун, например, для участия в массовках, турникет вполне мог и не пропустить, если при считывании индивидуального номера обнаруживалось, что этот человек как-то поражен в правах, или детектор определял отсутствие совершенной благонамеренности в его помыслах.

На улицах Телетауна было полно народу. Дидье впервые видел такое множество ориентальцев. Все они были очень радостными, чему-то улыбались, смеялись, бойко переговаривались друг с другом.

— Я никогда не видел в Париже столько счастливых людей, — сказал Дидье.

— Уверяю тебя, скоро ты скажешь, что никогда нигде не видел столько несчастных, — ответила Элен.

Телетаун одновременно выпускал десятки самых различных передач, причем большинство из них транслировалось напрямую из студии. Элен поинтересовалась, в какой бы передаче Дидье хотел принять участие — в игровой, в шоу или, может быть, в дискуссии на какую-то тему?

С одним шоу — «Выбери меня» — Дидье успел уже сегодня познакомиться. И у него после этого здорово испортилось настроение. Игра, подумал он, какой бы занимательной она ни была (а по-настоящему занимательных, с его точки зрения, телеигр Дидье вообще ни разу не встречал), вряд ли может соперничать с дискуссией в обнаружении человеческих душевных свойств, в раскрытии натуры человека. Поэтому он предпочел дискуссию.

Элен, по-видимому неплохо знавшая Ист-Телетаун, привела его в одну из студий. Там, как практически и в любой студии, где проходили съемки с участием зрителей-«болельщиков», имелась центральная площадка, на которой стоял или сидел ведущий, и трибуны вокруг нее для участников с их клакерами и массовки. В этой студии снималась ежедневная передача «Серебряное окно», в которой обычно обсуждались всякие злободневные проблемы. Так, сегодня ведущий предложил своим гостям и аудитории обсудить, какие еще преимущества, кроме прочего, дает многолетнее неизменное сокращение численности населения в Ист.

Когда все собравшиеся разместились по своим местам, на площадку бодро вошел ведущий — элегантный немолодой господин с плутоватым прищуром.

— Добрый вечер, дорогие телезрители! Добрый вечер, гости студии! — прокричал он. — С вами программа «Серебряное окно» и я, ее ведущий Дэвид Гербер!

Студия зааплодировала. На галерке довольно энергично, на нижнем ряду очень умеренно, сдержанно, почти неохотно. Ведущий самодовольно улыбнулся и продолжал:

— Сегодня мы обсудим важную, как мне представляется, проблему. проблему, касающуюся каждого из нас: какое значение для Ист, и не только для Ист, а, может быть, и для всего международного сообщества имеет постоянное, продолжающееся уже не одно десятилетие уменьшение населения в этой стране? что это дает? Какую пользу? и до каких пределов это может продолжаться? Я прошу обратить ваше внимание на этот экран. — Дэвид Гербер указал ладонью на гигантский экран за его спиной. — Вы видите цифру: сорок два миллиона восемьсот сорок три тысячи триста шестьдесят три. Это данные Единого всемирного статистического центра по территории Ист: столько сейчас, сию минуту, здесь проживает коренных жителей. Вам всем эта система знакома: как только рождается человек и ему присваивается номер, он мгновенно попадает во всемирную память; едва кто-то умирает, в данном случае какой-нибудь ориенталец, его номер немедленно исключается из учета. Любопытно будет проследить, насколько уменьшится цифра за время нашего эфира? — весело сказал Дэвид Гербер.

— А этот ведущий, как я понимаю, не ориенталец? — потихоньку спросил Дидье у Элен.

— Нет, конечно, — прошептала ему в ответ девушка. — Ориентальцы на телевидении — это лишь самые низовые сотрудники. А все ведущие, руководители программ — иностранные специалисты. Да и участники передачи — весь первый ряд — это всё, как и мы, иностранцы.

— Итак! — жизнерадостно воскликнул Дэвид Гербер. — Пожалуйста! Вы хотите что-то сказать? — обратился он к поднявшему руку господину в первом ряду. — Представьтесь, пожалуйста!

— Леон Рахман, доктор социологии, — невнятным голосом проговорил господин. — Я представляю как раз упомянутый вами единый всемирный статистический центр. Видите ли, сокращение населения в какой-либо стране на самом деле является признаком высокоцивилизованного развития этой страны. Если в Европе и в Америке численность населения в последние годы остается почти неизменной или даже незначительно увеличивается, это означает, что процессы развития цивилизации, достигнув определенного — очень высокого — уровня, там приостановились. Не навсегда, разумеется. Я должен напомнить вам разработанную нашим центром теорию эволюционных бросков, одним из авторов которой я являюсь, — скороговоркой, скромничая, вероятно, добавил доктор Рахман. — Неверно думать, будто эволюция это последовательное, размеренное движение. Это лишь видимость, иллюзия. Когда мы смотрим на реку, нам кажется, что вода течет равномерно или даже стоит неподвижно. Да? А между тем на разных отрезках пути вода течет с разной скоростью: иногда ускоряясь, иногда замедляя свой бег. Так же в точности и эволюционное развитие тех или иных народов — то ускоряется, то приостанавливается. Ист сейчас переживает именно эволюционный бросок. Но бросок этот сопровождается безусловным отторжением всего, что не способно выдержать изменившегося ритма жизни. В том числе и отторжением части самого народа. Той его части, которая по разным причинам не в состоянии принять новый, ускоренный темп эволюционного развития. Здоровая, жизнедеятельная часть народа как бы избавляется от отягощающих его пут. Это совершенно естественный, биологический процесс. Как змея, сбрасывая старую кожу, омолаживается — да? — так и народ, убывая в численности, на самом деле заряжается жизненной энергией. Ибо, опять же говоря языком биологии, это идет естественный отбор более совершенных, более жизнестойких особей данного вида.

Все, кто сидел выше первого ряда, захлопали в ладоши. Дидье этому не особенно удивился, потому что этих ориентальцев для того и пригласили на передачу, чтобы они хлопали каждому выступающему.

— Спасибо! — подхватил ведущий Дэвид Гербер. — Доктор Леон Рахман!

— Пожалуйста! Ты! — указал он на следующего желающего высказаться. Это был немолодой господин с рыжими длинными волосами и в ярком желтом пиджаке.

— Да... конечно... цивилизация... — слабеющим,