Детство — юность: Краснодар — Москва

История первая

Ружье, которое не выстрелило

У детей занижено чувство опасности и при этом усилена страсть к приключениям — они безрассудны, а стало быть, и бесстрашны. Даже смерть, слоняющаяся совсем рядом, не пугает их. Не зря же говорят, что за каждым подвигом стоит или разгильдяйство, или безрассудство. По крайней мере, это утверждение полностью справедливо по отношению к моему небольшому детскому подвигу...

Мои детство и юность прошли в городе Краснодаре. На самой его окраине. Я жил в микрорайоне, который стоял прямо на берегу реки Кубани. Местные жители называли микрорайон поселком — настолько он не был похож на часть краевого центра, которым был и остается Краснодар. А когда кто-то ехал в центр, скажем на рынок, то говорил: «Поеду в город».

От окраины нашего поселка начиналась неровная грунтовая дорога. С одной ее стороны были огороженные колючей проволокой поля научно-исследовательского института, а с другой — берег реки. Чуть дальше от поселка, между рекой и дорогой, возникала лесистая пойма, разрезанная множеством тропинок. Этот лес в некоторых местах был довольно густым, с деревьев свисали лианы. Но заблудиться в нем было невозможно — куда бы ты ни пошел, рано или поздно выйдешь либо к реке, либо к дороге. Если же идти сквозь чащу вдоль реки и параллельно с дорогой, то и тогда поход мог продлиться не больше нескольких часов — лес редел и кончался. Однако нам, детям, этого леса хватало на целый день серьезных и весьма опасных приключений: мы совершали экспедиции, летом купались, к Восьмому марта приносили своим мамам первоцветы, синенькие такие, мелкие цветочки, по-научному — пролески... Недалеко от берега было несколько островов — заросших травой и деревьями кос. Один назывался то ли Свинячим, то ли Свинечным, старожилы не могли договориться по этому поводу, другой — почему-то Третьим. Информацию о том, существовали ли когда-нибудь Второй и Первый, история не сохранила. Еще один остров не назывался никак; возможно, он и являлся когда-то одним из них. До Третьего острова можно было добраться по песчаной дамбе, до других — только вплавь.

Наша компания состояла из четырех человек. Заводилу звали Денис. Хоть он и был на год младше остальных трех, он признавался ими как авторитет. Денис тогда учился, кажется, во втором классе, а мы, соответственно, в третьем. Отца у него не было, а мать водила туристические группы по Кавказу. Он жил с бабушкой и старшей сестрой и весь день оказывался предоставлен сам себе. В нашем пятиэтажном четырехподъездном доме все его звали Дикий Денис. Он был настоящим героем, отчаянным смельчаком. Самый быстрый, самый ловкий, самый лихой. Я старался ни в чем ему не уступать, но какой-то лихости мне все же недоставало, сказывалось интеллигентское воспитание: родители — научные сотрудники. Вовка тоже тянулся за нами, но поспевал не всегда. Игоря можно было бы счесть несколько трусоватым, но теперь-то я понимаю — просто он был более всех нас ранимым... При этом он часто проявлял изрядную хитрость. Себе на уме. Он даже внешне походил на эдакого лисёнка. А вот Вовка был прямым и открытым и из-за этого частенько страдал. Он носил очки, и над ним по этому поводу часто издевались.

Все мальчишки в поселке играли в «банки». Правила этой игры довольно сложны. У всех игроков — палки. Кто уж себе какую вырежет. На половинку кирпича ставилась жестянка из-под кабачковой икры или зеленого горошка. Один из игроков ее стережет, это называлось «мается». Остальные по очереди кидали палки, стараясь сбить банку с кирпича, а потом бежали гурьбой за своими палками. Цель «сторожа» — вернуть жестяную мишень на место, а потом не только «замаять», то есть коснуться палкой игрока, но и самому же сбить банку с кирпича. Тогда тот, до кого дотронулись, становился «мающимся». Существовала сложная система позаимствованных у картежников «званий», которыми награждались игроки в зависимости от того, сколько раз сбили банку... Валет, дама, король, туз, а потом почему-то — император. Кого-то можно маять с палкой в руке, кого-то — без нее, кто-то был уязвим до черты с банкой, кто-то — за ней... Если «мающийся» оказывался недостаточно ловок, он мог оставаться при банке до поздней ночи. Если же ему нужно было домой, его «катали на красном коне» — сажали верхом на несколько палок и сильно трясли. Было довольно больно... Вовку часто «катали на красном коне», катали до слез. Очки летели на траву, потом туда же под общий хохот летел и сам «наездник»... В общем, парню часто доставалось от мальчишек поселка. Его дразнили Вова-незадача.

А еще мы четверо играли в индейцев. Нет, не так. Мы были индейским племенем. Денис признавался всеми как вождь, я — как шаман. Игорь и Вовка являли собой все остальное племя. Луки мы делали из молодой поросли гледичии. Есть на юге такое дерево — у него абсолютно ровный ствол, и прямо из него растут багрово-малиновые острые колючки, а ветви начинаются где-то высоко — для лука лучше не придумаешь. Стрелы мы делали из рогоза. К одному концу крепили наконечник из срезанной с консервной банки и свернутой конусом жести, а в другой вклеивали подрезанное перо — чаще всего грача. Правда, гледичию в «поселке» называли акацией, рогоз — камышом, а грача — вороной. Кстати, пасхальный кулич там называли и, вероятно, называют до сих пор пасхой. Разница в том, что творожное кушанье, называемое пасхой в средней полосе России, на Кубани не делали, а вот настоящие акация, камыш и грач там всегда водились. Ну, это к слову...

Вот такое у нас было племя: Дикий Денис, Вова-незадача, Игорек и я. Меня звали Длинный — за высокий рост и худобу. У меня был отличный ярко-оранжевый лук — такой цвет приобретает кора гледичии, когда хорошо подсыхает. Он легко добивал до балкона пятого этажа, а то и выше. Тогда у нас вообще высота чего-либо измерялась пятиэтажками...

Но однажды нам наших луков показалось мало. Денис то ли сам смастерил, то ли раздобыл где-то самопал. В других районах их еще называли «поджигами», но у нас — самопалами. Стальная трубка загибалась с одного конца, и в нее заливалось немного расплавленного свинца — для надежности. Получившееся дуло крепилось на приклад, выпиленный из доски. Возле сгиба делался пропил. Самопал готов. В дуло забивался порох, потом засовывался комок газеты, который играл роль пыжа, за ним сыпалась дробь и — снова газетный пыж. Пропил присыпался серой от спичек. Все, можно стрелять. Подноси спичку, отводи подальше руку и, желательно, зажмуривай глаза...

Испытывать самопал мы пошли, как это ни удивительно, на Кубань, подальше от жилья. Была зима, подморозило, и даже выпал нечастый в Краснодаре снег.

Рядом с нашим поселком было два крупных НИИ, поэтому жили в нем в основном семьи научных сотрудников, так что особенного хулиганства не было. Но рядом был Комбинат строительных материалов, в просторечии рубероидный завод, с соответствующим контингентом молодежи. Рубероинских боялись. Хотя сейчас я вспоминаю, ну что они могли сделать? Ну дать пинка, по-местному поджопника, ну отпустить затрещину, ну вывернуть карманы... Дрались тогда до «кровянки», не дольше, а поножовщины не было совсем. Беспредел, когда ходили стенка на стенку с топорами и цепями от бензопилы «Дружба», начался гораздо позже. И все же рубероинских боялись. Хотя если нечего взять, то и не особенно боялись... Но тогда у нас был самопал, и мы его терять никак не хотели. Поэтому все связанное с ним мы тщательно попрятали на себе. Собственно, самопал мне, как самому высокому, засунули в рукав пальто. Дробь тоже досталась мне — как сейчас помню, я обнаружил дырочку в своей шапке-ушанке и засыпал туда мелкий боеприпас. Доставать ее было труднее, чем засовывать, — остатки дроби потом долго пересыпались внутри моего головного убора... Порох где-то у себя спрятал Денис, а «пыжи», то есть попросту газету, схоронил за пазухой Игорь. Вовку почему-то обделили — ну не везло ему, что тут поделаешь. И мы пошли.

Сама Кубань-река полностью не замерзает никогда, но протоки между берегом и островами в тот год промерзли основательно. Это открытие увлекло нас даже больше испытания самопала. Мы решили выйти на лед. У берега он был слишком тонок, но мы нашли гатку. Так — в уменьшительно-ласкательной форме от устаревшего и диалектного слова «гать» — назывались на Кубани такие небольшие низкие причалы, сделанные из воткнутых в дно кольев, переплетенных прутьев, а также глины, заполнявшей пространство между ними. К гаткам можно было причаливать на лодке, с них можно было рыбачить. Не знаю, существуют ли они до сих пор.

Гатка уходила от берега метров на пять–семь — там лед уже был прочным. Этим мы и воспользовались. Мы ходили по льду между берегами и наслаждались этим приключением. На льду было много птичьих следов — грачей, уток, каких-то еще птиц... А потом мы поссорились. С чего все началось, я уже не помню. Наверное, Денис неудачно пошутил над Игорем. Тот обиделся и повернул назад. А мы остались веселиться на льду.

Игорь долго шел вдоль берега, ища возможности миновать зону тонкого льда — от нашей гатки мы отошли довольно далеко. Потом он обнаружил вмерзшую в лед лодку и сошел по ней на сушу. А мы в это время решили все-таки испытать самопал. И не просто так, а с особой лихостью — выстрелить из него прямо в лед у себя под ногами. Нас интересовало, что тогда будет...

Скажу сразу, мы этого так и не узнали. Вместе с Игорем на берег ушли наши «пыжи» — газета осталась у него. Вовка вызвался догнать обиженного приятеля — судя по всему, он с ним не поссорился — и вернуть недостающий элемент импровизированного боекомплекта. Он побежал, а мы остались изучать следы на льду.

Время от времени мы посматривали, как там наши приятели. Игорь шел по берегу, Вовка догонял его по льду... Так продолжалось несколько минут. И вот, очередной раз оторвав взор ото льда, я увидел такую картину. Уже на самых подступах к берегу Вовка поскользнулся. Его ноги как-то странно подлетели вперед и вверх, он согнулся в воздухе примерно под девяносто градусов и, упав на пятую точку, ставшую вершиной этого угла, пробил лед.

Жуткий, хриплый и абсолютно незнакомый крик разрезал зимнюю тишину. Спустя четверть века я помню его. «Пацаны! Тону!» — кричал Вовка. Мы с Денисом бросились к нему на помощь.

Игорь был совсем недалеко, Вовка почти догнал его, но их разделяла полоса тонкого льда. Ни лодки, ни гатки поблизости не было. Вовка пытался вылезти, подтягивался на руках, но лед с треском кололся, и он опять уходил под воду с головой. Игорь бессильно бегал по берегу и причитал: «Вовочка, держись! Вовочка, держись, пожалуйста!»

Бежать по льду, да в зимней одежде было довольно трудно. Денис заметно вырвался вперед — на мне было длинное пальто, а в рукаве злосчастный самопал. Когда мы подбежали, Вовка уже изрядно расширил свою полынью. Не ожидая спасения от Игоря, он ломал лед по направлению к нам с Денисом, а это значит — на глубину. У Вовки явно была истерика, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы расстояние между нами было больше.

Денис, конечно, подбежал раньше меня. Он не задумываясь протянул Вовке руку, дернул на себя и... начал сам уходить в полынью. Но тут подоспел я и схватил его за куртку. Ему пришлось бросить Вовку, который уже был совсем невменяем — он ломал лед прямо у нас под ногами. «Самопал!» — крикнул я Денису и протянул ему оружие. Он сунул приклад Вовке, потянул за дуло, я потянул его за куртку. Когда мы вытащили Вовку на лед, у него уже не было сил шевелиться. Он волочился, словно тряпица, приставшая к прикладу самопала. Вот ведь как пришлось его применить! Не выстрелило наше самодельное ружье, но все же службу сослужило...

Больше приключений в тот день не было. Куда уже больше! Даже невезению Вовы-незадачи был предел. Вместе мы быстро нашли подходящую гатку, выбрались на берег и трусцой, чтобы не дать Вовке замерзнуть, побежали домой. Родителям он сказал, что упал в лужу, — даже серьезного скандала не было...

Наше племя просуществовало довольно долго. Однако через несколько лет мать Дикого Дениса получила квартиру в другом конце Краснодара, и он исчез с нашего горизонта. Да и мы уже повзрослели — какие уже индейцы... Мы учились в старших классах, когда повесился Игорь. Он тоже рос без отца, жил с матерью в малосемейном общежитии. История темная, говорили разное — и про какие-то долги, и про наркотики... Мать лежала в больнице, он был один. Повесился на дверном косяке. Действительно, странно — трудно себе представить щуплого восьмиклассника, который висит на короткой веревке и держит ноги согнутыми в коленях, пока не наступит удушье. Как ни был он хитер, а жизнь перехитрила его...

С Вовкой-незадачей мы доучились до десятого класса. Уже не так дружили, как прежде, но продолжали общаться до самых выпускных. Потом я уехал в Москву и поступил во ВГИК, а он с головой окунулся в перестроечный беспредел. Занимался мелким бизнесом, переходящим в криминал. Был довольно лих, женился на прекрасной блондинке. Потом вдруг резко уверовал в Бога и ушел из криминала и бизнеса. Сейчас строит церкви и растит сына. Мы с ним иногда видимся, когда я оказываюсь в Краснодаре. Вовку-незадачу не узнать. Крупный, солидный мужчина, в машине диск с проповедями Андрея Кураева. Собственными руками строит церкви... Как будто он за детские годы избыл весь объем неудач, положенных ему на жизненном веку.

Однажды он мне рассказал про Дикого Дениса. Тот тоже женился, но как-то неудачно — от этого запил. Как-то вернулся пьяный, жена его не пустила в дом — он начал ломиться, теща вызвала милиционеров. Те так отделали его дубинками, что теперь он едва ходит и еще хуже соображает. Переломали все руки-ноги, проломили голову. Вовка встретил его в церкви — мать привела в надежде на чудесное исцеление. Бывшего друга он не то чтобы не узнал — просто не заметил... Вовка за него помолился. Как, наверное, он молится иногда и за покойного Игоря. Как определенно молится и за меня, безрезультатно ищущего в столице творческих успехов, не сумевшего построить семьи и оттого сильно пьющего... Иначе почему меня до сих пор хранит Бог? Его заслуга...

Чехов, конечно, прав. Это я, как несостоявшийся драматург, знаю хорошо. Но все-таки прав он не совсем: не каждому ружью доводится выстрелить. Как часто порох юности не дает вспышки. И наоборот.
 

История вторая

Пиво с маралом

ВДНХ начала 90-х представляла собой весьма необычное пространство. Было в нем что-то завораживающее. Может быть, даже мистическое. Роскошь сталинского ампира в предшествующие лет пять постепенно приходила в запустение, и как раз в начале 90-х это стало более чем заметно. С вычурных павильонов осыпалась лепнина и штукатурка, обнажая решетчатую деревянную основу. Из-под сияющего блеска главной выставки страны социализма проступала ее вновь приобретенная тщета и даже нищета.

Со стороны главного входа наступали кооперативные киоски, вокруг которых толкались москвичи и гости столицы, а на задах, там, где некогда были ипподром и павильон «Овцеводство» (а по сути — амбар, где в отдельных загончиках с невысокими стенками содержались шумные представители мелкого рогатого скота), было безлюдно. С трудом верилось, что находишься в Москве. Казалось, это какой-то колхоз. Тут же, при павильоне «Рыбоводство», был пруд — что-то там плескалось. Из него еще не сделали зону отдыха с платной рыбалкой. На берегу пруда было несколько вольеров, а в них жили животные. Дольше всех продержался марал — красивый олень с точеными ветвистыми рогами...

У нас это называлось «выпить у марала».

В те годы я учился во ВГИКе. И ВГИК был другой. Каждое поколение выпускников приходит в эти стены спустя несколько лет после окончания и говорит: «Да-а-а... ВГИК уже не тот. Другой». Но сейчас он действительно сильно переменился. Именно за последние лет пять. Там, где теперь новый корпус — в нем, кажется, собираются сделать учебную киностудию, — долгие годы была тривиальная автостоянка. Но если кого-то нужно было провести в институт, идти приходилось именно через нее. Там не так строго проверяли пропуска и студенческие билеты. А на главном входе вахтеры лютовали. Некоторые своей строгостью вошли в историю. О них ходили легенды. Была такая Лиля Соломоновна... Да-а. Поговаривали, что она и на ректора могла повысить голос.

Но памятник у главного входа стоит, конечно, не ей. Сейчас у главного входа стоит душевный памятник «легендарным вгиковцам». Василий Шукшин, Геннадий Шпаликов, Андрей Тарковский. Мне особенно приятно, что из этой троицы только один исключительно кинематографист. Тарковский. Шукшин — прозаик. Шпаликов — поэт невероятной лирической силы. А до них возле главного входа стояла фигура «человека с киноаппаратом». Ее называли «памятник неизвестному оператору».

Но в мое время никаких фигур у входа не было. Но наш поход «к маралу» начинался здесь. Если оказывалось в сетке занятий «окно», то есть отсутствовала лекция, мы шли пить пиво на ВДНХ. Шли по улице имени Вильгельма Пика до ее пересечения с Сельскохозяйственной. Если идти прямо, то можно дойти до станции метро «Ботанический сад». Но туда я шел уже, когда занятия заканчивались совсем. Шел, чтобы ехать домой. Так шли все вгиковцы, кто жил не в общежитии. А на другой стороне Сельскохозяйственной улицы уже в середине 90-х появился отдельно стоящий продуктовый магазинчик, в котором были стойка и пара пластиковых стульев. Можно было зайти и выпить бутылочку пива. Так и поступали многие студенты. Останавливались по дороге домой. Это заведение в народе называлось «Стоп-кадр».

Но в начале 90-х, о которых я рассказываю сейчас, его еще не было. Пить пиво мы ходили на ВДНХ. Хотя в гостинице «Турист» был буфет. Но пиво там было дороговато, и мы ходили туда, только чтобы пить водку — уже по-серьезному. А выпить в легкую пивка мы ходили на ВДНХ.

Мы с риском для жизни переходили улицу Вильгельма Пика. Она была, как и сейчас, узкой, на ней было активное движение, а светофоров еще не было — они появились позже. За время моего обучения во ВГИКе на ней сбили несколько человек. Одного чуть ли не на моих глазах. Мы шутили, что студентов в институт набирают с запасом — с учетом, что часть их будет сбита на улице Вильгельма Пика.

Потом мы шли по улице Сельскохозяйственной до одноименного входа на выставку. Да, вход так и назывался — Сельскохозяйственный. Уже на территории ВДНХ, за забором, располагалась образцово-показательная деревня. Стояли ровными рядами аккуратные одно- и двухэтажные коттеджики. Это напоминало какую-то Европу, знакомую нам пока только по телепередачам. В этих домиках арендовали помещения различные коммерческие предприятия.

Ровная, как стрела, дорога разрезала эту среднеевропейскую деревню и выводила прямо к павильону «Выставочному». В нем было два этажа и два зала. Сейчас это здание закрыто на ремонт. И ремонтируется уже не одно десятилетие. А жаль, так жаль... Уютное было заведение. Хоть залы и были весьма просторными. На первом этаже был ресторан, а на втором что-то среднее между столовой и кафе. И пиво там стоило чуть-чуть дороже, чем в палатках. Но были столовские столики и стульчики — еще старые, на металлических ножках. Там мы усаживались, брали по несколько бутылок свежего пива и говорили о судьбах мирового кинематографа... Зимой там было тепло, а летом прохладно. И всегда — просторно.

Иногда нас из павильона «Выставочного» тянуло на приключения, и мы шли гулять. Прямо напротив, как и сейчас, стоял белый особняк, похожий на барскую усадьбу позапрошлого (а тогда еще прошлого) века. А рядом с «Выставочным» располагался очень красивый продуктовый магазин — круглой формы, весь из стекла и мрамора. Образец великой советской эпохи! Не магазин, а маленький замок просто! Кажется, в нем или в очень похожем там же, на ВДНХ, снимал контору «Рога и копыта» режиссер Василий Пичул, работая над экстравагантной экранизацией «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. А мы там покупали еще по паре бутылочек пива и шли дальше.

Мы выходили на главную аллею ВДНХ, но шли не к главному выходу, а наоборот — вдаль от него. А там в выбеленных известкой длинных сараях копошились вышеупомянутые овцы и бараны. Был ипподром, у входа в который стояли две бетонные лошадиные фигуры с отбитыми частями ног и хвостов. По его овалу иногда прогоняли и живых лошадей. А больше, сколько видит глаз, — ни одной живой души.

Комплекс «Рыбоводство» состоял не только из прудов, в него еще входил и собственно павильон. Там в самую жару было промозгло. В стену были вмурованы огромные аквариумы — выше человеческого роста и по несколько метров в ширину. В них плавали огромные рыбы ценных сортов. Осетры, севрюги, стерляди... Я очень любил прижаться разгоряченным от алкоголя и длительной прогулки на открытом солнце лбом к толстому прохладному стеклу и в упор смотреть на водных обитателей. Они тоже проявляли к двуногим посетителям живой интерес. Им, похоже, было скучно в своих аквариумах, люди редко туда заходили в те годы.

И вот я прислонялся лбом к стеклу с одной стороны, а огромный осетр тыкался носом с другой, и мы смотрели друг другу в глаза, не мигая, лишь я глубоко втягивал ноздрями воздух, а он волнообразно шевелил жабрами.

В одном из таких аквариумов снимали музыкальный клип «Баден-Баден», на композицию кабаре-дуэта «Академия» — тогда Лолита и Александр Цекало еще были вместе и пели веселые, стильные песни. Клип этот крутили на телеканале «2´2» — первом коммерческом канале, по которому в режиме нон-стоп показывали популярные фильмы, музыкальные клипы и первую российскую рекламу.

Остыв в прохладе павильона «Рыбоводство», мы шли вдоль берега озера к конечной точке похода. Да, к маралу.

Чуть в стороне был прекрасный павильон «Охота и охотничье хозяйство». Его фасад украшали фигуры охотников с ружьями, их псов и предполагаемой дичи, а также растительности, в которой эта дичь пряталась от этих охотников. Увы, павильон этот в одну из ночей сгорел — полностью, до самого основания. Сейчас трудно даже найти то место, где он был, — все поросло травой и уже не скульптурными, а самыми настоящими деревьями и кустарниками. Только дичи в них уже нет — ни скульптурной, ни настоящей...

А тогда, в блаженные и мятежные 90-е, возле этого павильона стоял ряд вольеров. В тех, что поменьше, жили белки и куницы. Кажется, были еще и фазаны. Но, возможно, это уже моя ложная память...

Но вот марала я запомнил хорошо. Он был. И мы с ним пили. Точнее, мы пили, устроившись на бережке пруда, а он смотрел на нас сквозь прутья. Ему тоже было скучно. Потому что и тут, сколько видел глаз, не было ни души...

Я часто вспоминаю детство. Как просыпался воскресным утром, завтракал и примерно в 9 часов утра выходил погулять до того, как по телевизору начнется передача «Будильник». Она начиналась в 9.30, и сколько же всего я успевал сделать и увидеть за эти полчаса! И покачаться на качелях, и погладить бездомную собаку, и залезть на кирпичный забор, отделявший наш двор от полей научно-исследовательского института... В детстве время течет совсем уж медленно. В юности — быстрее, но тоже не так, как теперь. За полтора часа отмененной лекции мы успевали и посидеть в «Выставочном», и пройтись мимо ипподрома, и посмотреть на овец и осетров, и выпить с маралом... Посидев на берегу пруда, мы тем же путем возвращались в институт. Правда-правда, иногда возвращались. А иногда так и терялись в безлюдных просторах задних дворов ВДНХ, решив, что один раз историю кино можно и пропустить. Уж больно хорошее настроение, уж больно здорово тут, уж больно вкусно сегодня пиво и красив марал. Только сегодня. Только сейчас...

А теперь уже больно от другого. От того, что всего этого нет. Сначала увезли все вольеры, потом сгорел павильон «Охота и охотничье хозяйство», потом закрыли павильон «Рыбоводство», а пруды огородили высоким деревянным забором и сделали зону для организованного отдыха и платной рыбалки.

Из всех невосполнимых потерь Москвы мне более всего жалко Военторг с его массивной лестницей и барельефами на фронтоне. Там были шишки, белочки и верблюды. Не львы, не орлы, а верблюды и белочки! Но еще более жалко этот деревянный павильон. И вольер с маралом. Куда его увезли? Сейчас уже и не узнать.
 

История третья

Кир Булычев и другие

Я работаю в «Независимой газете», в ее книжном приложении «Ex libris», редакция находится на улице Мясницкой. Один из моих любимых районов старой Москвы. Доходные дома стоят словно бы плечом к плечу. Каждый индивидуален и неповторим. Вот знаменитый на всю Москву Чайный домик в восточном стиле, построенный купцом Перловым специально для китайской делегации; но контракт на поставки чая получил более удачливый купец. А дом остался... Вот лев, сидящий в арке, горделиво оперся отбитой лапой о щит, а над ним барельефы мужчин и женщин... А вот, уже совсем возле нашей редакции, антикварный магазин «Мясницкая-13». Собственно, в том же доме, что и редакция, у нас общий двор. Он здесь с незапамятных времен. Возможно, не так давно, как лев, но все же. В этом антикварном любил бывать Кир Булычев. А точнее, Игорь Всеволодович Можейко, писавший книги под псевдонимом Кир Булычев. Как известно, он был историком, фалеристом, а еще коллекционировал военные головные уборы разных времен и вообще любил всевозможные древности. Проходя мимо, я всегда его вспоминаю...

Как это ни парадоксально, но писать фантастику я начал раньше, чем читать ее. В классе, неверное, третьем я взахлеб прочитал все три тома рассказов о Шерлоке Холмсе из черного восьмитомника Артура Конан Дойла. И, как многие и многие, написал продолжение. Но рассказ этот был фантастическим. Какой-то там ученый-злодей путем сверхнаучных генетических манипуляций скрестил пчелу с пауком-каракуртом и убивал с ее помощью неугодных сквозь вентиляционные трубы. Кажется, так все там было. Но почему, не знаю. Почему меня, читавшего до того в основном книги о природе, потянуло на фантастику? Из фантастики я к тому времени читал только «Плутонию» и «Землю Санникова» Обручева. Но опять же видел в них в первую очередь палеонтологическую составляющую...

По-настоящему полюбить фантастику меня заставил Кир Булычев. В 80-м году можно было услышать такую фразу: «Ты уже видел фильм “Через тернии к звездам”?» Фраза звучала не «Советую сходить на фильм» и не «Собираешься ли ты на него сходить?», а именно так — без доли сомнения, что этот фильм рано или поздно посмотреть необходимо каждому. И я сходил. А еще были повести в «Пионерской правде» и «Юном технике».

На многие годы Кир Булычев стал моим любимым автором. Я и сейчас держу на полке самое полное собрание его сочинений. И оно регулярно дополняется новыми произведениями, найденными в архивах после смерти писателя.

Помню такую историю. Мои детство и юность прошли в Краснодаре. И вот мой отец, селекционер-генетик, уезжал на какое-то свое генетическое совещание в Москву, и я категорически заказал ему привезти книги Кира Булычева. Вернувшись, отец обескураженно рассказал о том, как, потеряв надежду найти заказанные книги в обычных книжных магазинах, он зашел в букинистический — в этот самый, в антикварный магазин на Мясницкой, там есть и книжный отдел. Он спросил: «У вас Кир Булычев бывает?» «Конечно, бывает! — радостно воскликнул продавец. — Только что видел его. Может быть, еще не вышел, посмотрите в соседнем отделе». Отец был удивлен: «Я имею в виду книги Кира Булычева...» «А-а-а, — сразу же погрустнел продавец, — книг его не бывает. А вот сам он частенько заходит...»
 

* * *

Не только я горд знакомством с Киром Булычевым. Иногда даже мимолетная встреча с ним производила впечатление. Когда я работал в газете «Книжное обозрение», Игорь Всеволодович заходил к нам, возвращаясь из издательства «Дрофа», которое находилось рядом. А с нами в одном здании селились еще киностудия Сергея Сельянова «СТВ» и какое-то риэлторское агентство. К Сельянову время от времени приходили рок-звезды, музыка которых звучала в фильме «Брат-2» и других. И вот однажды моего коллегу — журналиста и культуртрегера Константина Мильчина спросили девушки-риэлторши: «Это к вам сегодня “Океан Эльзы” приходил?» Они имели в виду Святослава Вакарчука... «Нет! Не к нам, — сказал девушкам Костя и гордо добавил: — К нам сегодня Кир Булычев приходил!»
 

* * *

Но вернемся к антикварному «Мясницкая-13». Не удержусь пересказать одну трогательную историю, поведанную однажды мне Киром Булычевым. Конечно, перескажу ее как помню. Предварив собственным рассказом.

Однажды я зашел к Игорю Всеволодовичу по какой-то журналистской надобности. А он и говорит мне:

— Ты вчера на Мясницкой улице был?

Я говорю:

— Да, был.

— Возле антикварного?

— Да, и там тоже...

— Я тебя там видел, заходил в антикварный, а ты пробегал мимо... Да?

— Да.

Я не просто мимо него пробегал, а пробегал весь в мыле... Дело в том, что я почти что весь предыдущий день провел на Мясницкой — мыкался от одного дома до другого. А получилось так.

Один мой знакомый книголюб из Краснодара попросил меня купить ему определенную книгу. Но купить ее можно было только в строго определенном месте — а именно в небольшом издательстве, которое выпустило эту книгу. Небольших издательств в 90-е годы тогда было много, особенно на улице Мясницкой. Я записал номер дома и название издательства... и листочек с этой записью потерял. Или просто забыл дома, когда внезапно оказался в центре Москвы и решил заглянуть на Мясницкую, купить эту книгу краснодарскому книголюбу. Я подумал, так как-нибудь найду. Спрошу в крайнем случае...

Я и представить себе не мог, сколько небольших книжных издательств оказалось на улице Мясницкой. Я мотался с одной стороны улицы на другую. Я спрашивал прохожих, и мне указывали буквально в каждый двор. Я заходил во двор и находил там очередное небольшое издательство... Но каждый раз не то. Я проклял книголюба из Краснодара и свою рассеянность. Почему же я не взял этот злосчастный листок с адресом? Заглядывал я и во двор дома № 13. Там уже тогда была редакция «Независимой газеты», а при нем действовали книжное издательство и киоск. Но нет — нужной книги там не оказалось. Однако мимо антикварного я пробегал. Вот тогда меня и увидел Кир Булычев... Кстати, нужное издательство и нужную книгу я нашел, но уже с наружной стороны бульварного кольца и окончательно вымотавшийся...

Все это я рассказал Игорю Всеволодовичу.

— Стало быть, денек сэкономил?.. — сказал он, когда я закончил.

— Что? — не понял я.

И тогда он рассказал мне свою историю.

Кир Булычев и вся его семья приехали отдыхать на море, на курорт. С супругой, дочкой Алисой и тещей. Не знаю точно куда — наверное, в Крым. Так же как ездили отдыхать многие советские люди того времени. То есть дикарями. Не имея приобретенных заранее путевок в санаторий, а с мыслью снять жилье уже на месте, по приезду...

— Пока мы приехали, — рассказывал Игорь Всеволодович, — пока нашли жилье, пока договорились с хозяевами, по