Дорога на зюйд

Монгольские истории

Мой дядя, Константин Степанович, был старым врачом и много чего повидал. Военная биография его началась под Халхин-Голом в 1939 году, затем продолжилась в Финскую войну, а завершилась в 1945-м, так что повоевать ему пришлось. Под Халхин-Голом познакомился он с маршалом Г.К. Жуковым, который начал кампанию комдивом, а завершил комкором — командиром корпуса. Та война изрядно подзабыта, а жаль. На берегах желтой монгольской реки бились 515 советских и 300 японских самолетов, 500 советских и 180 японских танков, 57 тысяч советско-монгольских и 75 тысяч японских солдат. Битва на Халхин-Голе стала для императорской армии японским Сталинградом. Жуков устроил тут фирменный «котел» и так дал прикурить, что после разгрома испуганные японцы не ввязались в войну против нас на Дальнем Востоке до самого 1945 года, а успешно били на Тихом океане американцев.

Вот два из любопытных рассказов старого врача о войне с японцами, где и медикам пришлось поработать.

Корабли пустыни

Пыль вселенной через тысячу щелей проникает, говорят монголы.

Такой пыли я до этого не видел. Оказалось, что война шла то в степи, то в пустыне, в предгорьях Большого Хингана, на границе с пустыней Гоби, возле Китая. Халхин-Гол, речка, и в Монголии не самая известная, враз стала знаменитой на весь мир. Сначала я оказался в северной группировке войск, возле озера Яньху, где на высоте Палец (Фуи) была в августе окружена и уничтожена одна из группировок японцев.

Тяжело было нашим танкам, тяжело летчикам. Садились просто на горные клочки, более-менее ровные, в столбах пыли и песка, а по обочинам — груды камней, легко было задеть крылом.

Тут бились наши прославленные асы, видел нашего знаменитого белоруса, дважды Героя Советского Союза Сергея Ивановича Грицевца. Видел и настоящих самураев. Не все выполняли кодекс — покончить жизнь самоубийством, но многие пытались.

На них были очень яркие и изысканные рубашки «непобедимых». Как мне сказали, такие живописные рубашки расшивались руками самых знаменитых красавиц Японии и имели силу оберега. Но драконы и тигры плохо помогали асам императорского воздушного флота. Наши пилоты бились искусно и абсолютно бесстрашно. И японцы, сплошь офицеры, к концу боевых действий предпочитали нападать на подбитые, раненые самолеты... Приходилось мне, как врачу, оказывать помощь и этим сбитым самураям — щуплые, испуганные люди.

Чем занимается врач на войне — понятно. Здесь было одно отличие — жара, пыль, инфекции, которых по большому счету удалось избежать. Но пришлось мне поучаствовать и в любопытном путешествии.

Один наш самолет упал в предгорье, на участке пустыни. Если бы это была степь, не так страшно — там была хоть какая-то живность, могла быть вода. А тут скалы, а за ними голый песок. И солнце. Война шла в самое беспощадное для Азии время — с мая по сентябрь. Можно было остаться в горах и ждать помощи. Жечь костры.

Но экипаж решил идти через пустыню на запад, в сторону наших войск. Такое безумное решение, как оказалось, и спасло летчикам жизнь. Хотя надежды, конечно, не было. На беду экипажа, наше командование было дезинформировано — считали, что самолет погиб.

Они взяли НЗ, налили воды из радиатора во все емкости, какие можно, и пошли. Скоро кончились тушенка и галеты, потом и вода. Летчики тогда воевали в теплых меховых комбинезонах и унтах. В таком обмундировании идти было тяжело, сбросили его — и пошли почти голышом. Пили мочу. Пока была моча, потом стали падать. Обожженные дочерна скелеты.

Можно сказать, что им повезло не один раз. Во-первых, дело не закончилось солнечным ударом — ребята на удивление оказались стойкими. Во-вторых, на них не напоролись волки. Пустыня там все же не Сахара, и волки по ночам шастают, когда песок остывает. В-третьих, их не сманили в погибель миражи. В-четвертых, их нашли.

И в пустыне бывают лужи, как говорят монголы.

На летчиков натолкнулся караван. Должно быть, кто-то хорошо молился о ребятах на родине. Но и это не конец удачи. Не забудем, что дело происходило на военной территории, оккупированной японцами. Караван мог оказаться маньчжурским, и наших летчиков доставили бы прямиком в японское гестапо: из пасти волка да в лапы тигра. Караван же был монгольский. Как говорится, рыба живет благодаря воде, люди — благодаря людям.

Караванщики собрали по пустыне сначала летчиков, так как они падали один за другим — на расстоянии друг от друга, затем брошенные вещи и оружие и доставили ребят до первого колодца, а оттуда дали знать нашим войскам.

Сесть самолету возле оазиса было опасно: могли засечь японцы, они там рыскали. Решено было идти на машинах. На нескольких джипах двинулись к колодцу. На одном автомобиле был и я, как врач.

Двинулись в поход прямо ночью, кинжалами света машины вспарывали темноту, в огненные столбы порой попадались сайгаки или антилопы, отчаянно метались, потом исчезали. Медного цвета лисица замирала на пригорке и, оскалившись, со страхом глядела на нас. Порой под фары попадал заяц и бежал как дурак долго, мелькая длинными ногами и не смея прыгнуть в сторону. Понятно почему: заяц бежит в тоннеле света и страшится бегущей по сторонам тьмы.

Летчиков мы нашли на вторые сутки на пятачке оазиса у древнего колодца и руин какого-то строения. Их охраняли караванщики, больше похожие на цириков — бойцов монгольского народного ополчения.

Ребят спрятали от солнца в какой-то мазанке. А в ней духота, как в бане. Но что делать? И с неба жарит, как из кочегарки. И оазис тоже выгоревший, блекло-зеленый. Суровые деревья пустыни с мелкими листьями. Интересно, что горизонта не видно. И песок, и небо — одинаково огненно-белого цвета. Как по пескам идут тысячи лет караваны и не слепнут — я не знаю. Офтальмологам стоило бы разобраться в таких феноменах.

Мы сделали полог из брезента и положили под него ребят. Все-таки не такая парилка. Монголы давали им понемногу кислое верблюжье молоко. Надо было видеть, как были рады летчики! Я осмотрел их, состояние было критическое, но не смертельное. Ребятам фантастически повезло. Вид у них был страшноватый — одни глаза торчат на изможденных лицах, пропал голос, но душа пела. Я сделал им инъекции, и они тут же уснули. Монголы веселились и восхищались, осматривая машины, оружие, следя за каждым нашим движением. Они были готовы помогать нам во всем.

У нас было несколько сценариев, что делать в ситуации; самый благоприятный — добраться до самолета, починить его и на нем взлететь. Или уничтожить его, чтобы не достался японцам. Монголы были вооружены и бодро загалдели, предлагая идти к самолету. Они, правда, к нему не ходили, но сказали, что это не очень далеко.

Часть монголов осталась с нашими ребятами. А я, как врач, отправился с караваном — к самолету. Так мы решили. В пустыне я был нужнее — у колодца летчикам было не опасно.

Мы пошли по пескам на машинах, но скоро стало ясно, что их придется бросить: мы больше откапывали их, чем двигались. С машинами остались пять монголов и два водителя, а мы пересели на их верблюдов. Верблюд, конечно, краса пустыни, а хорошая повозка — украшение стойбища, говорят монголы. Но лучше бы этих кораблей пустыни нашему человеку не знать. Верблюд никакой не корабль, а скорее дрянная лодка на волнах. То тебя швыряет вверх, то швыряет вниз.

А рядом качаются, ударяя по ногам, ящики с инструментом, канистры с горючим, винтовки. Так мы болтались между горбами, как мешки с зерном, не один день, пока не набрели на самолет. От меня как врача никакой пользы. Я присматривал за верблюдами, чтобы не разбрелись, а ребята чинили двигатель. При помощи привезенных инструментов починить его удалось. Вот это была настоящая радость!

Монгол, который вел нас, был в восхищении. Одна беда: не знали, как поведут себя верблюды, когда увидят взлетающий самолет. А вдруг умчатся в пески? Поминай как звали. Пришлось животных увести подальше. А самолет взлетел, правда, для этого пришлось хорошо поработать лопатами, прорыть канавы до более слежавшегося, плотного песка.

Летчики и техники улетели, а мы с еще одним офицером и монголом вернулись к машинам, где нас ждали водители и погонщики. Верблюды помогли вытащить машины, и мы поехали к оазису за ребятами... Счастливая история о кораблях пустыни. Почему о кораблях? На деле ведь о героях-летчиках, которые не сдались, как хрестоматийные герои Джека Лондона.

Но прошли годы, и призабылись и наши, и монголы. Ни имен, ни адресов. А остались в глазах одни верблюды с висячей нижней губой. С философским скепсисом взирающие на нас. Без всякого изумления. Но их высокомерие было деланым.

— Верблюды не плюются, — сообщили монголы. А это кое-что значит.

Поразили наши летчики даже верблюжье каменное сердце. И сердце пустыни. И где-то тут скрывается тайна жизни и смерти. И русского неодолимого характера.

Колодец вина

Рыба в колодце не живет, говорят монголы. И они правы, говорящие щуки живут только в русских колодцах. Но зато у монголов водится в колодцах кое-что иное.

Теперь я переместился со своей бригадой в район степей. Тут было повеселее, много растительности, рядом стоял монгольский кавалерийский полк. Над ними реял зелено-красный флаг с золотым соёмбо, башенкой со звездой, — монгольским гербом. Смотреть на монголов приятно — настоящие воины. Одна беда — выпить при случае любят. И наших по дружбе затягивают. Зовут меня как-то — боец заболел. Лихорадка!

Дело серьезное, но только глянул я — пьян, голубчик, в дымину! В военное время, а не в отпуску. Откуда? Друзья поняли, что раскусил я их лихорадку, признались: монголы в деревню завлекли. Ну и перепил парень, или от жары развезло. Монголы все как кремень, как чурбаны медные. По ним и не видно. А наш — в зюзю. Они и дали ему, раз такое дело, какой-то травы пожевать. Дурь осталась, а сивухой не несет.

— Только вы не выдавайте, товарищ военврач, жалко паренька.

— Не буду. Но признавайтесь. Адрес давайте. Самогон, что ли, гонят? — спрашиваю.

— Да нет, колодец там есть, с вином.

— Колодец? — удивился я и насторожился. Надо же до конца расследование проводить, чтобы заразу пресечь в корне. Не пресеку — попадутся бойцы — пойдут под трибунал.

— Натуральный колодец. Опускает баба на веревке ведро. Вытаскивает — вино.

— Ай да баба! Вот это самогонный аппарат замаскировала! — поразился я. — Слыханное ли дело, чтобы в монгольских степях жила такая кудесница? А можно мне на нее посмотреть?

Вздохнули солдаты. Поняли, что не за вином я собрался туда, а чтобы винный колодец погубить, но не будешь же перечить, сами языки развязали.

Доложил я командиру полка, что должен отправиться на осмотр монгольской деревни — на предмет лихорадки, — сел в машину и покатил.

Ехать пришлось в горную местность, что неудивительно. На Востоке все чудеса — в горах. Едем — стоп машина!

Перед нами обон — насыпь из камней, которая имеет сверхъестественное значение для монголов: считается, что тут проживает дух гор, которого нужно умилостивить, поэтому бросают в кучу камень или монету, рога джейранов или пояса — хадаки. Обычаи надо соблюдать, хоть ты и советский офицер. Кинули мы на камни монеты и дальше покатили.

Сверху юрты внизу, в долине, похожи на опрокинутые белые пиалушки для чая или серебряные чашки для приношения бурханам — духам.

Уже на подступах к деревне почувствовал я работу колодца. Монгольские воины весело ехали нам навстречу и распевали, качаясь в седлах, походную песню:

Гэминов, что к нам пришли не с добром,

Гранатами закидаем, убьем, как собак.

А вот и рассадник заразы. Белая, явно богатая юрта.

А вот и хозяйка, тетушка Ханд, не старая еще. На лице отблеск прежней красоты, высокий лоб, медальный профиль цвета старой бронзы. Одета в бархатный длинный дэл с вышивкой по краю — теплый халат-платье, несмотря на лето. Желтый золотистый пояс. Жемчугом убраны волосы, и на груди полосы жемчуга. Длинные подвески. Браслеты на руках.

— Сайн байна уу![1] Как поживаете? — приветливо говорю.

— Сайн байна уу, дарга! — отвечает она.

Дарга — командир. Видит хозяйка, что не простой гость пожаловал. По лицу пробежала тревога, да что поделаешь.

Сквозь тоно — круглое верхнее отверстие в потолке — солнце лилось прямо в юрту. На полу богатые ковры. Покрытые лаком красные авдары — сундуки с национальным орнаментом. У кого в юрте ни одного, а у нее штук пять сундуков. И все, наверное, доверху набиты. Хорошо идет торговля вином — и война ее не трогает.

Хозяйка смекалистая. И тут же фарфоровая пиала, полная чая с топленым маслом, оказывается у меня в руках. А на низком столике монгольский завтрак — чай с молоком, баранина и борцоки — круглые пышки, вроде наших пончиков, жаренные в масле. А рядом фрукты и сладости.

— Тетушка Ханд-гуай, — как положено обращаться к старшим, говорю я. — Прекрасный у вас чай, но вы же понимаете, я к вам приехал не за чаем.

Понимает тетушка, все понимает. Улыбается маслено, ставит черную большую бутыль:

— Пробуйте, уважаемый дарга.

Я пробую — самогон, но приятный. Китайцы тоже сплошь пьют вино, а на самом деле — водку домашнего приготовления.

— Прекрасно, прекрасно! А нельзя ли увидеть ваш чудесный колодец?

Хозяйка колеблется: а вдруг я приехал ее арестовать? Но встает и ведет меня на двор. Там стоит обычный колодец с воротом. Воздух пронизан солнцем. Свежая горная синева. Ветер качает длинные красные ветки ивы. Хозяйка кланяется колодцу, шепчет какие-то молитвы. Опускает ведро, крутит ворот.

Я смотрю пристально. В чем хитрость? Должно быть, у нее в колодце стоит бочка, а вон в том сарае — самогонный заводик. Чтобы привлекать простодушных монголов таким чудом — неплохо придумано. Но диво — брагой ниоткуда не несет. А должно при таком размахе.

А тут гость на двор пожаловал. Буддийский монах.

Старенький легкий летний халат терлик, сверху франтовато борцовская короткая куртка — дзодоки, высокие желтые с вышивкой сапоги — гутулы. Вид немного странный для монаха.

— Сайн байна уу, Ханд-гуай! — улыбается монах.

— Ах, дорогой Цоодол! Как хорошо, что ты пришел! — бросилась к нему тетушка.

А монах на меня никакого внимания не обращает. Да я и не лезу в глаза, держусь в сторонке. Мало ли какие отношения связывают людей?

— Как мой колодец с вином?

— Вино прекрасное. Люди берут, хорошо платят. Одна беда — нет винной гущи, нечем кормить баранов, а то развела бы я хорошее стадо. Был бы у меня не каракуль, а чистое золото.

Странная жалоба. Винной гущи нет. Так вот почему нет вони. Но дело становится совершенно загадочным: как она гонит самогон? Поперек всех мировых технологий. Удивительная перегонка, ай да монгольская химия.

Улыбается монах, жует пышку с блюда, которое вынесла сюда тетушка. А она ноет и ноет, канючит и канючит. Брага и бараны, бараны и брага. Жижа и гуща, ну что вам стоит, дорогой?

Взялся монах за ручку ворота, пустил вниз ведро.

Вошла тетушка в раж, кровь в лицо бросилась. Золотая лихорадка. Гляжу искоса, как врачу, мне интересны симптомы.

А монах крутит ворот, улыбается. Достал ведро, отхлебнул глоток и засмеялся, напевая песенку:

Баран не видит своего курдюка.

Толстому брюху и в океане воды не хватит.

У кого зубы острые, тот и свое богатство съест.

Лисья шапка хороша зимой, правда — всегда.

Две козьи головы в один горшок не влезут.

Сучковатое дерево бей по сучку, упрямого — по затылку.

Замысловатая песенка. Каждое лыко в строку, каждая строка не в бровь, а в глаз, но тетушке невдомек. Даже голос повысила. Будто старуха у моря, тираня золотую рыбешку.

— Эх, тетушка! — покачал головой монах. — На помете одного верблюда могут поскользнуться тысячи. Пять лет продаешь колодезную воду вместо вина, а жалуешься, что нет тебе барды для скотины.

Повернулся монах и ушел. А тетушка Ханд как остолбенела.

Я ничего не понял, но заподозрил, что дело очень непросто. Какая-то шаманская история. Что делать? Самогончик-то неплохой. Надо бы прихватить для всяких нужд.

— Ханд-гуай! — обращаюсь к ней. — Сколько заплатить за черную бутылку?

Она только рукой махнула: забирай, начальник, и так. Но я положил деньги, взял бутылку, сунул в портфель и ушел.

Дома откупорил, налил в стакан — обычная вода. В тот вечер я сильно смеялся. Вот так колодец! Перепутала бочки хитрая тетка.

А потом мне рассказали историю, которую под горячую руку выплеснула тетушка Ханд. После ухода монаха у нее всюду оказалась вода. И в колодце. И в бурдюках. И в бутылках. Она и проговорилась, что когда-то, будучи помоложе, спасла после смерти мужа в метель в горах замерзающего монаха. Выходила его, а он, уходя, помолился, чтобы у нее колодец давал вино. Попробовала она воду из ведра — вино! Да какое густое и ароматное! Стала хитрая Ханд потихоньку продавать — и разбогатела. И так удачно — и хунхузы, и маньчжуры ее юрту обходили стороной.

А теперь — пропала удача. Не иначе виноват русский дарга, что приходил к ней за черной бутылкой! Он и сглазил. Сильно на меня осерчала тетушка Ханд. Да что поделаешь! С тех пор прошло много лет, а я более яркой истории с массовым самовнушением не знаю. На Востоке такие вещи в обычае. Но все-таки как превращать воду в самогон, а самогон опять в воду, я медицинского ответа не нашел.
 

Игра с варваром

Рассказ эпохи блистательной империи Тан

1. Знакомство с чертом

Старший стражник с желтым, как степная дыня, лицом равнодушно смотрел на суету причала в Ханчжоу. В черном лаковом шлеме и кожаной длинной куртке до колен, он опирался локтем на резную балюстраду и, казалось, дремал. Но прорези его глаз не упускали ни одной мелочи. Когда-то стражник Хун был моряком, но повредил ногу — и с тех пор на берегу.

Волны моря заканчиваются волнами порта — та же рябь, та же спешка, тот же могучий накат на берег. Желтая пена и взбаламученный песок, бурный плеск и сверкающая зыбь. Люди и волны — одного корня. Император и океан также одно и то же. Что значит перед ними один человек?

Ханчжоу на пересечении Великого канала и моря — драгоценный ларец чудес. В Янчжоу строятся корабли. Из города парчи Чэнду караваны уносят по Великому шелковому пути ткани. А Ханчжоу, как морской лев, глотает и глотает товары. Все съест и потребит Тан, империя диковин.

Катили бочки, тащили вороха дубленых шкур, несли в клетках диких птиц, грузили и выгружали... Шум, галдеж, пронзительные крики, свист бича. Человек привыкает ко всему. Его молодой напарник Фэн стрелял вокруг жадными глазами.

— А это кто? — спросил он, показав на странного незнакомца в белом тюрбане.

— Варвар, — равнодушно ответил стражник, и его желтая дыня сморщилась. Он не хотел разбираться в языках и одеждах. Он хотел пообедать, но до обеда было далеко.

Молодой стражник, опираясь на алебарду, вертел головой, как попугай в клетке. Всего неделю он носил форму, и после глухой деревушки живописный порт Ханчжоу был для него настоящим заоблачным царством. И эти заморские корабли, похожие на облака или вершины гор в снегу!

Как бы не так! Старший стражник Хун внезапно обругал его за такие глупые слова, и хорошо, что не отколотил палкой. По словам пожилого и очень умного стражника, все эти иностранные корабли — сама преисподняя. Где еще увидишь такое нашествие чертей?

Ужас! Ужас! Глупец Фэн потел от бесстрашия и готов был разить налево и направо, но не было случая.

Вдруг варвар в тюрбане подошел к ним. Молодой стражник напрягся, челюсть его отвисла. Сейчас это страшилище кинется на них, и Фэн совершит свой подвиг.

— Глубокоуважаемый! — обратился иностранец к старшему стражнику Хуну на ломаном китайском. — Где я могу увидеть хорошую гостиницу?

— Гостиницу, и только? — уточнил стражник. — С цветущими персиками? — И он лукаво подмигнул.

Варвар затряс головой в тюрбане и ответно оскалился.

В руке его возник и исчез странный веер. Как будто бабочка затрепетала крыльями и исчезла... Младший стражник Фэн даже захлопал глазами от удивления. Умеют, черти, показывать фокусы!

Колода карт, так ловко возникшая в руке бывалого игрока, стражника не взволновала. Он выпятил губу, сделал вид, что задумался, и важно кивнул головой. Белая монета персов без квадратного отверстия живо перекочевала из черной руки гостя в ладонь Хуна.

Молодой стражник смотрел на это во все глаза.

Старший стражник стал мгновенно любезным с заморским чертом. Он посмотрел налево и направо и приказал Фэну:

— Покажешь господину постоялый двор «Дом цветущей травы» на улице Три Мандариновых Дерева. Знаешь? Хозяин почтенный Бо. Не знаешь? Спросишь по дороге. Да живо — одна нога тут, другая там.

Стражник всегда направлял гостей только к Бо, а тот ему раза два в месяц помогал отдохнуть в уединенной комнатке с каким-нибудь весенним цветком из тех, кто подешевле.

Была и еще одна причина спровадить молодого стражника с глаз долой: старший хотел прицепиться к молодым купцам из страны Тямпа, которые явно впервые отправились в такое далекое путешествие, можно было выудить у них пару-тройку больших серебряных монет за неподобающий груз в неподобающем месте.

Фэн сделал старшему стражнику таинственные знаки. И когда тот недовольно отошел с ним в сторону, жарко зашептал:

— Дядюшка Хун, по пути я должен зарубить заморского черта?

— Что? — Старший стражник от удивления чуть не упал.

— Или вы сами хотите его прикончить?

Хун несколько мгновений изучал горящую доблестью физиономию деревенщины и понял, что криком не поможешь, как и запретом. Тупой нож точат на камне, дурня учат на людях.

— Корчевать дерево надо с корней, — важно заметил старший стражник. — Видишь, сколько чертей на корабле? Отсутствие одного только всполошит их. Не трогай его. Иначе удерут остальные.

Доблестный Фэн все понял и подмигнул старшему стражнику. Суть операции ему была ясна: собрать их всех на корабле и подпалить, как бумажное осиное гнездо.

Молодой стражник подхватил алебарду и быстренько пошел вперед, оглядываясь, успевает ли за ним черт в тюрбане.

Иностранец успевал. Стражник покрутил головой.

Хоть тысячу раз смотри на иностранца — удивляешься! Все у него не так, как у человека. Носатый. Волосатый. Бледный, как мертвец. Чернокожий, как сажа. Глаза дикие. Сразу видно — младенцами питается. Черт! Черт! Нет для иностранца другого слова. А когда черт запросто идет по улице — вся улица оборачивается.

Ханчжоу к иностранцам привычен. Каких только кораблей не увидишь в порту! Каких товаров — в лавках! Стража на берегу опирается на пики, смотрит лениво, но зорко. За чужеземцами нужен глаз да глаз. Свои черноголовые не соблюдают законы, а иностранец и подавно. Откуда ему знать о священных законах Тан, когда он вчера с дерева слез или выполз из норы?

Узнали заморские дьяволы о богатствах империи — валом повалили. Никогда столько судов не бросало якорь у берега, посмотришь в море — моря не видно за мачтами, парусами и вымпелами. Всякие диковины тащат с собой чужие купцы, а все равно — веры им никакой. Облапошить заморского дьявола — для ханьца самое милое дело. Но и сам не зевай — у дьявола глотка железная, а во рту — сто зубов.

До чего черти додумались! Стражники рассказывали: без кораблей в Чжунго лезут. Обратятся в медуз, каракатиц — и плывут. Выбросятся медузами на песок, превратятся в человекообразных существ — и давай ханьцев дурачить. Бегали бдительные горожане, искали на песке стеклянные, дрожащие россыпи медуз и дробили их палками. А рукой не трогай! Жгут как огнем.

Но медузы плыли и плыли. И тогда из пещеры возле озера Сиху вышел отшельник Чэнь и сказал: «Ешьте захватчиков!» Так появилось утешение — сушить стекловидные слитки и поедать с супом. Ты что ешь, брат? Вяленого иностранца! Ну и на здоровье.

Фигура в белом тюрбане давно скрылась с глаз старшего стражника.

Маршрут молодому стражнику был известен только отчасти. Он остановился спросить дорогу, а в это время купец сам пошел вперед — и пошел правильно. Молодой стражник только открыл рот. Чужеземец, похоже, разбирался в хитросплетениях Ханчжоу, так как двигался по городу уверенно. Нищие гнались за ним, уличные торговцы толкали его своими лотками, но он молчаливо рассекал мельтешащую толпу, как лодка, иногда стукая посохом лезущую в ноги собаку.

Толпа бы совершенно распоясалась, если бы не стражник. Вид охраны с алебардой внушал уважение и страх.

2. «Дом цветущей травы»

Иноземец в странном наряде появился на приморской улочке Три Мандариновых Дерева внезапно. Кто знает, сошел он с корабля или превратился из медузы, но вид его был запоминающийся. На голове — пышный белый тюрбан, в котором можно было спрятать барана, лицо замотано платком — только глаза сверкают. Длинный синий бухарский халат до земли. В черных руках — сундучок и позолоченный посох. Дети с визгом катились за ним:

— Черт! Черт! На голове — тыква, в носу — жабы!

Но прохожий, похоже, не понимал и равнодушно шел вперед. Стражник давно понял, что не он показывает дорогу, а купец, и послушно волочился чуть сзади.

Алебарда сверкала вверху, как знамя. Стражник сделал свое дело. Уважение летело впереди, как ветер. Иностранец проследовал под крики прямо на постоялый двор со скромным именем «Дом цветущей травы», и скоро вся улица и примыкающие к ней улочки и переулки знали, что иностранный черт играет в карты.

Народ кинулся посмотреть, что это такое. Азарт разгорелся необычайный. Иностранец, а играет в наши карты? Как? Почему? Не может быть, чтобы черт обыграл ханчжоусца! Дружными криками подбадривали своих — и пугали иностранца. Но как ни кричали, заставить его повысить ставки не смогли. Пришелец в тюрбане играл по маленькой, ловко и аккуратно. И очень скоро стал выигрывать. Карты он достал из сундучка. Поэтому очень скоро их поставили под сомнение.

Хозяин постоялого двора Ба принес свои. Чужестранец внимательно их рассмотрел и опять стал выигрывать.

Улица пришла в негодование. Думали раздеть иностранца, а он сам пришел раздевать! Ну не наглец? Повадилась лиса поздравлять цыплят с днем рождения — так и косточек от них не осталось.

Но и на лису есть охотники. Очень скоро в толпе игроков оказались все местные бандиты: Черный Лу, Чурбан Цзе и Одноухий Бэй. Они смотрели на сундучок гостя, куда тот ссыпал монеты.

Среди всех застрял и молодой стражник Фэн. У него в кулаке была зажата серебряная монета, которую ему дал заморский черт. Это было первое серебро, которое молодой бедняга получил в жизни. Монета так поразила его, что он даже всхлипнул от слез. И прирос к месту, забыв о службе. Вот что значит сила чертовская!

Но была и еще одна причина. Служанка почтенного Ба, миловидная и ушлая тридцатилетняя Пятая Сян, в самом соку, приметила, что молодой дурак получил серебряную монету, и решила ее у него выманить. Хитрая лиса знала, как это делается. Она уже три раза проходила мимо молодого стражника, подмигивала ему и кивала головой, пытаясь сдвинуть его с места и увести в кухню.

— Эй, красавчик! Какой ты страшный воин! Ну и храбрец! — шептала она, как будто случайно проводя себя по груди.

Но стражник только глотал слюну пересохшим от волнения ртом, краснел и белел, как креветка в кипятке, и хлопал глазами.

Женщина фыркала и продолжала преследование.

Напряжение росло, и неумолимо приближалась развязка этого странного поединка. Черт против постоялого двора «Дом цветущей травы», черт против улицы Три Мандариновых Дерева, черт против всего Ханчжоу!

Но прилетела муха. Кто знает, откуда она взялась? Она садилась иностранцу на руки, лезла в глаза. Все думали, что сейчас он снимет повязку с лица, — интересно, что у него за физиономия: наверное, оспа или страшные шрамы. Но не проказа — по рукам было бы видно.

А иноземец махал руками, раздраженно шлепал муху, не попадая.

Дружный смех потряс стены. Китайская муха победила черного дьявола. С этой минуты чужеземец стал проигрывать. И бандиты заволновались, глядя, как уплывают денежки из сундучка. Одноухий Бэй кинулся с ножом и пригвоздил муху. Но было поздно. Удача отвернулась от чернорукого гостя.

Хозяин постоялого двора Ба прищурился.

Сам он не играл даже по маленькой — кто играет в своем заведении на виду у всех? Хотя у Ба и чесались руки при виде того, как муха испортила игру гостя. Но можно было поиграть чужими руками. Ба вспомнил про Цзи и про свой должок ему. Цзи был хорошим игроком. Он разденет этого болвана с обмотанным лицом и простит Ба хотя бы часть его долга.

Да, надо было торопиться, пока не опустел сундучок. И Ба быстро подозвал молодого служку, который пускал слюни, глядя на игру:

— Живо беги к торговцу шелком уважаемому Цзи. Скажи, хозяин велел кланяться и приглашает поиграть в карты. Уважаемый Цзи сегодня насыплет себе полные рукава серебра.

3. Ловля мышей

Ах, зачем сказал это Учитель! «О! Как трудны те, кто лишь ест целыми днями и ни к чему не прикладывает свой ум! Разве не существует шахмат и азартных игр? Ведь заниматься ими, пожалуй, мудрее».

Торговец шелком Цзи щелкал дынные семечки, глядя на дневную жару во дворе, когда его пригласили играть в карты. Лучше бы он щелкал до конца дней! Но карты куда сильнее семечек. Особенно для такого любителя, каким был Цзи, — на улице Три Мандариновых Дерева равных ему не было. И, услыхав про удивительного и щедрого игрока, торговец решительно отправился навстречу судьбе. Как будто под руки его потащили два свирепых льва.

На самом деле это был служка постоялого двора в соломенной шляпе. Нелепый парень, он оробел, глядя на двор богатого торговца.

— Хозяин Ба велел передать — приехал гость с Запада. С большим сундуком денег. Может быть, вам, уважаемый, это интересно. Игра нешуточная.

Торговец Цзи прищурился и расплылся в улыбке. Почему не ощипать перья чужестранцу? Цзи считал себя несравненным мастером. Он отодвинул блюдо с семечками и сказал:

— Держи за хорошее известие.

Цзи дал служке две маленькие медные монеты, а когда тот исчез, повернулся к кожаному сундуку, отомкнул замок и достал оттуда горсть серебряных монет, подумал и добавил два слитка серебра.

— Этого хватит, чтобы полетели пух и перья.

Он сложил деньги в рукава и поспешно вышел. Не хватало столкнуться с дочерью: она бы обязательно увязалась за ним — Жоу как могла уберегала отца от пагубной и опасной страсти. Так было и на этот раз. Дочь выбежала из женских покоев как раз тогда, когда стукнули ворота. Торговца и след простыл. Идти было два шага. Но Цзи шел очень солидно, с устрашающими гримасами и думал, что вот так ходят тигры. Но если посмотреть со стороны — толстый кот крадется за куриным желудком.

На улице Цзи столкнулся с незнакомцем. Квадратный и могучий, он что-то искал. Густые черные брови, красный цвет лица и медные кулаки выдавали в нем солдата или моряка.

— Почтенный! — обратился он к Цзи, но тот досадливо отмахнулся веером: о чем говорить с солдатом?

Квадратный незнакомец спросил у других людей и не спеша отправился за ковыляющим Цзи — ему был н