Доска почета

Увольнение режиссера

Талантливый режиссер-авангардист Роберт Жеваниа, сухощавый, приземистый молодой человек, славившийся не только свободной формой своих спектаклей, но и экспериментальным методом работы с командой, после полугода яростного отстаивания своей творческой позиции с драматургами, критиками, реквизиторами, художниками, костюмерами, монтировщиками и даже с капельдинером, завпостом и театральным кассиром, начисто поругался с актером Мочалкиным! И в самый разгар руготни неожиданно почувствовал: с него хватит. Актер Мочалкин обыкновенно имел привычку скандалить и уходить в середине репетиции, но на сей раз Жеваниа не стал дожидаться этого ожидаемого действа и поспешил первым убраться восвояси. Ругня и чувство опустошенности так его озаботили, что, уходя из репетиционной, он забыл переодеться и пошел домой по дождю в сменной обуви.

Уже дома Жеваниа долго ходил кругами по комнате, потом прилег на диван, свернулся калачиком и пролежал с открытыми глазами более часа, пока не проснулся спящий рядом на разложенном кресле его друг, соратник и однокурсник Мазикян.

— Ты что же это, Робик, на репетицию не пошел? — изумился Мазикян, он спросонья сразу не разобрал, что к чему. — Что молчишь-то? — спросил он, потягиваясь.

Впрочем, с едва заметным интересом, потому что больше его заботило собственное похмелье, и он отправился проверить холодильник на предмет, не осталось ли там пива «со вчерашнего».

— Хоть ботинки бы снял! — не унимался Мазикян. — Вон весь диван запачкал, а сам вчера меня отчитывал, что я в полотенце насморкал.

Он нашел-таки в холодильнике почти целую бутылку выдохшегося пива и пил его большими глотками, с довольным видом. Вдруг он икнул, вытаращил глаза и, сдавливая отрыжку, спросил:

— Роберт, что с тобой? В театре случилось что? Что молчишь-то? Как ты себя чувствуешь? Я тебя спрашиваю!

Жеваниа молчал, по-прежнему уткнувшись в стену взглядом, судорожно вздыхал и лишь эпизодически вздрагивал, что-то бормоча себе под нос. Вид у него был безнадежно мучителен.

— Тебе нужно обязательно выпить! — сказал Мазикян. — У тебя есть деньги? Ах да, ты же мне вчера давал, у меня остались. Я сбегаю.

Мазикян наскоро оделся и убежал в магазин.

Через полчаса он вернулся не один, а с Леней Шлыковым, актером экспериментального театра «Шифоньер». Артист был одет в свободные джинсы, пиджак прямо на футболку с надписью «В ж...у рэп» и имел поразительное свойство быть свободным до ближайшего вторника и всегда иметь при себе бутылку горячительного.

— Роба! Сердце мое! — Леня «по-актерски» улыбнулся и вошел, не снимая кеды.

Комнату мгновенно наполнил запах перегара.

— Слышал, ты заболел. Ну, ну, хватит уже, выпей-ка вот самогонки. Совсем как сироп! Всю хворь на раз уничтожит!

Шлыков достал из кармана самогон «Синий бархат» и без жадности налил в стакан-раскладушку, который он ловко извлек из другого.

— Пей, — торжественно сказал Леня и сунул полный стакан Роберту прямо под нос.

Роберт выпил, немного поморщился, свернулся обратно калачиком, глубоко вздохнул и пробормотал:

— В «Макдоналдс»!

— Вот так! Заговорил! — усмехнулся Мазикян, который в это время деловито варганил плюшки из невесть откуда взявшегося гашиша.

— Это тебе ни к чему! — назидательно подхватил Шлыков. — В твоем состоянии тебе нужен натурпродукт!

Он непринужденно жахнул залпом стакан самогона, скривился и, повернувшись, сказал уже Мазикяну:

— Жарь, жарь...

— В «Макдоналдс» уйду работать! — вздохнул Роберт. В его голосе звучала фрустрация.

— Ну, это не простуда! Тут ситуационный стресс налицо! — наливая очередную рюмку, вещал Леня. — Сам подумай, что ты несешь! Ты давай... это... перекури, выпей и в себя приходи. Нам скоро на фестивале «ЭпиSтему» играть, как мы без тебя?

Леня затянулся гашишем и, не выдыхая:

— Жарь, жарь...

— Ох-ох-ох... — задрожал Роберт и глубже вжался в диван.

— Ну, скажи, куда ты собрался? Что тебе там, в «Макдоналдсе», делать? И кто ты там будешь? Член бригады? — съязвил Леня, и они с Мазикяном засмеялись.

Роберт как-то ожил взглядом и даже порозовел. Он хотел даже что-то возразить, но не смог, потому что его прервал показавшийся в дверях бард-самоучка Витя Жабин. В руках у него была гитара. Вид, как обычно, был пьяный и счастливый.

— Мое почтение всем присутствующим! Сегодня утром меня посетило чрезвычайное вдохновение. Настолько прекрасное и чистое, что последний раз я испытывал такое, когда от меня ушла жена. Я решил это использовать и написал песню. Прошу послушать.

— С удовольствием, — в один голос сказали Мазикян и Леня.

Роберт отвернулся к стене.

Витя прошел в комнату, растер мокрые пальцы и начал наигрывать приятную мелодию перебором.

Тучи, тучи, тучи,
Вороные облака.
Руки, руки, руки
Обнимали без конца.
Губы, губы, губы
Обещали навсегда...

Витя пел и играл. Леня достал из внутреннего кармана пиджака еще одну бутылку самогона. Мазикян жарил гашиш. В комнате стоял колючий смог и густо пахло перегаром. Они спели около дюжины песен, иногда хором, иногда пел Витя один. Пару раз Леня выхватывал гитару из рук Вити и играл песни из репертуара группы «Король и Шут». Затем Леня и Витя, как истинно творческие люди, долго рассуждали на тему кто круче: Хармс или Бродский и как повлиял на общественное культурное сознание постмодернизм, не забывая при этом про самогон и гашиш.

Самогон закончился, как всегда, неожиданно скоро, и вся компания решила прогуляться до ближайшей бакалеи. Комната опустела. Роберт лежал и периодически вздрагивал. Сквозь наступившую тишину можно было четко расслышать в его бормотании: «Ох-ох-ох».

В этот момент, осторожно открыв дверь, в квартиру вошел Лев Валерьевич Мочалкин. Он внимательно окинул комнату взглядом, брезгливо перешагнул пустую бутылку из-под пива, лежащую на полу, и подошел к окну. Несколько минут он безмолвствовал и задумчиво смотрел вдаль, переминаясь с носка на каблук, затем опустил глаза и произнес:

— Роберт, ты сам во всем виноват! Стыдно! Стыдно, Роберт. Удариться в амбицию, рвать репетиционный блок и удаляться безвозвратно, когда я тебе столько раз повторял: Роберт, ты не закончен! Чтобы пройти сцену из точки А в точку Б, ее нужно произвести, завернуть в упаковку и поставить на стол! Это догма, Роберт! — Лев Валерьевич собрал кисть руки в бутон, поднял ее на уровень плеч и выразительно посмотрел на нее, продолжая свою тираду. — Ты же... просто-напросто наплевал на содержание, спрятал форму в клише и ничего не предложил взамен! Это как украсть, Роберт. Пойми, я не резонирую, совсем даже наоборот, но ты не оставил мне никакого выбора персонажа! А мизансцены? Это же, право, какая-то буффонада!

— Ох-ох-ох, — тихо бормотал Роберт.

— В целом, конечно, идея привлекательна. Мне она очень импонирует. В ней присутствует атмосфера, движение, можно щупать глубину, увеличивать диапазон, не сваливаясь в штампы, копать, копать, копать и наконец оправдать рисунок, который ты стремишься мне навязать.

— Ох-ох-ох! — Роберт уже выл.

Мочалкин закатил глаза и запрокинул голову, кончики пальцев сложенной в бутон лотоса кисти руки прикасались к его вертикально поднятому носу. Так он простоял чуть меньше минуты, при этом успев медленно закрыть и открыть влажные глаза. Шмыгнув носом, он посмотрел на тяжело дышащего Роберта и сказал:

— Роберт, ты что? Заболел, что ли? Я надеюсь, что не я тому причина. Ты же тоже меня... гм, гм... а я тебя, ты знаешь, уважаю, несмотря ни на что. Ты выздоравливай, репетиция завтра в десять.

— Ох-ох-ох...

Лев Валерьевич повернулся и бодро зашагал к выходу. По пути он споткнулся о пустую бутылку и громко выругался. Дверь он и не подумал закрывать.

Роберт остался один, в полной тишине, которую изредка нарушали звук поднимающегося лифта и бряцание ключей в подъезде, открывающих замки дверей. Он тяжело дышал и повременно вздрагивал.

К вечеру вернулся Мазикян с двумя бутылками пива в одной руке и одной, начатой, в другой. Он рассказывал, как они с Леней придумали спектакль авангардной формы, с эмбиентным^[1] звуком, как Роберт им будет нужен и тому подобное, но тот все так же лежал с открытыми глазами и тяжело дышал...

Утром следующего дня он устроился работать в «Макдоналдс».

2018
 

Деньги есть

Санька Баранов, грузчик с Кировского, продал свою комнату в коммуналке на Огородниковом переулке. За пять тысяч долларов. От тетки ему досталась. По наследству. Тот еще случай был.

— Что мне эта одна комнатенка, — говорит, — у меня еще две есть. А так-то, если в реальности, если взять нас обоих с Зинкой, так вообще в отдельной квартире проживаем.

Зинка, кассирша из местного продуктового «24 часа», была соседкой Саньки. По трехкомнатной коммунальной квартире. У него две смежные, у нее третья, рядом с туалетом. Как-то летом они шибко запили и поняли, что друг друга любят, значит. Стали жить вместе. Поженились. Тогда у Саньки этот план и созрел: комнату продать.

Пригласили Валерку в гости. Друга детства. Взяли горячительного. Решили отметить успешную продажу. Сели за стол.

— Поеду в Москву, — говорит Санька, — Зинке шмоток накуплю. Деньги есть. В Москве же шмотки другие совсем. Фирменные сплошь да рядом, и качество лучше наголову. В столицу-то абы что не повезут. Их там за такие дела враз прищучат. Не то что здесь, в Питере. Периферия, одним словом, провинция. Помойка, что уж говорить.

Зинка сидела за столом напротив, жевала маринованную помидорину и понимающе кивала. А Санька все говорил.

— Еще отдохнуть нужно. Это обязательно. Поедем с Зинкой в Египет. В Хургаду или там в Шарм-эль-Шейх, мне сейчас вообще без разницы куда, — не унимался Санька. — Человеку отдохнуть же надо. Без отдыха никак нельзя, без путешествий. Тоска одна. Тоска и упадок сил. Зачем еще деньги-то? Чтобы тратить. Тратить и получать от этого кайф. Теперь-то уж совсем можно. Деньги есть.

Санька сидел довольный, дружески обнимал Валерку за плечи. Потом принес из шкафа завернутые в газету деньги, демонстративно развернул их и положил прямо перед собой на стол. Потом обильно слюнявил пальцы и не спеша пересчитывал их. Изредка выдергивая из пачки купюры, подносил их к окну и долго глядел сквозь банкноту на свет.

— Вот они, родимые. Пять тыщ. До копеечки, Ленин к Ленину. Бенджамин Франклин. Ин гат ви траст^[2].

Так они сидели пару часов, праздновали. Санька все думал, куда ему деньги потратить, а Валерка ничего так, особо не возражал, но и не поддакивал. Себе на уме. Зинка посидела еще немного и спать пошла. Пьяненькая совсем. А мужики-то засиделись, за второй потом сбегали. Санька всё деньги в руках мусолил и, махая перед носом у Валерки пачкой долларов, хохоча, спрашивал:

— Вот скажи, Валерка, кто твой лучший друг?

— Ты, Санька.

— А почему?

— Потому что у тебя всегда есть что продать!

— Это точно, — отвечал Санька.

Они весело хохотали. Потом кто уж из них предложил пойти поиграть в игровые аппараты и не помню. Вроде бы Валерка.

— А знаешь, Санька, — говорит, — что лучше в два раза, чем пять тыщ?

— Не знаю, — отвечает Санька.

— Десять тыщ! Имеются тут недалеко одни игровые аппаратики. Неплохие. Можно удвоить сумму.

— А что, пойдем, — согласился Санька, — деньги есть!

Короче говоря, проиграл Санька в покер все деньги за комнату, да еще назанимал кучу. И тоже проиграл. Неделю, наверное, играл. Все ему не угомониться никак было.

Зинка с ним развелась. То ли из-за того, что в Египет не поехали, то ли оттого, что шмоток не купил. Только разменял он свои две смежные комнаты на третью, рядом с туалетом, с доплатой. Долги-то отдавать нужно как-то было. А в Санькины комнаты Зинка с мамой заехали. Валерку он больше не видел: продавать-то нечего уже было.

2020
 

Сука

Вики — очень красивая, ухоженная от кончика носа до кончика хвоста собачка породы корги.

Шерсть густая и блестящая. Вес держится в норме, не скачет.

Первый хозяин забрал ее щенком в дорогом, фешенебельном питомнике за приличные деньги. Наличие титулованных родителей, экспортная родословная и ветеринарные документы прилагались в комплекте.

Вики очень сообразительная. Схватывает все на лету, мгновенно ориентируется и быстро адаптируется, даром что ведет себя так, только когда ей это выгодно. Хрен тебе тапки принесет, пока вкусняшкой не поманишь.

Вики жутко ненавидит кобелей. Никто на нее так толком и не залез. Та еще недавака.

Вики любит любить. Руки тебе все вылежит, потом будет душераздирающе глазки строить и пасть разевать, пока в постель не запустишь. А как залезет — не выгонишь. Огрызаться начнет.

Суп и сосиски Вики не ест. С голоду помрет, а не притронется. Только корм дорогой, красную рыбу или печенку. На худой конец фарш говяжий. Исключительно парной. Если сутки в холодильнике простоит, то уже и нос воротит.

Вики не поедет в «экономклассе». Только «бизнес» и выше.

В машине всегда садится на переднее сиденье. Если сзади посадишь, то будет скулить и гавкаться.

Намордник можете ей даже не показывать: укусит.

Ошейник у Вики «Louis Vuitton», попона от «Cavalli», шуба из белой рыси. Трусы у Вики по двадцать тысяч рублей; если дешевле, то даже не обнюхает.

Еще Вики любит все яркое и блестящее. Желательно золото. Белое. Когда хозяин ходит с Вики по магазинам, Вики любит застыть у прилавков и, то и дело сглатывая слюни, рассматривать витрины с сережками, колечками и другими ювелирными прелестями.

Если Вики чем-то не угодишь или не купишь, что просит, она начинает капризничать и болеть.

Ну а если брошку на ошейник повесить, то может и описаться от радости.

У Вики свой Инстаграм. Вики любит фотографироваться. В очках, сидя, лежа и с высунутым языком. Второй хозяин часто берет Вики на курорты и фотографирует ее на пляже, в примерочных кабинках дорогих бутиков или за столом в ресторанах. Вики любит курорты и рестораны.

Первый хозяин тоже часто возил Вики на море, но ему быстро надоели ее фортели, поэтому при случае сбагрил Вики «в хорошие руки».

У Вики раздутое самомнение. Раздутое самомнение — это когда она до улицы не дотерпит и нагадит на ковер, а потом все кругом виноваты.

У Вики нет детей. С одной стороны, пора бы уже, а с другой — может быть, даже и к лучшему. Мамаша из нее была бы так себе.

* * *

Валера выкуривал третью сигарету за пятнадцать минут.

— Жалко суку, — сказал он вслух и плюнул в стоявшую перед ним пустую сумку-переноску с надписью «Вики».

Затем нервно бросил окурок себе под ноги и принялся истерично его растаптывать.

Рывком поправил галстук, вытер ладонями лицо, мрачно улыбнулся. Бросил через плечо короткий прощальный взгляд на вывеску «Приют для собак в Бирюлево» и пошагал прочь.

* * *

Вики старая, никому не нужная, хромая псина. Три дня назад Вики покусал блохастый кавказец. Она неподвижно лежит в своей клетке с влажными глазами и сухим носом. Медленно вздыхает и сопит. Но иногда встает, чтобы поесть каши.

2019
 

Бушерон

«Все! Ну теперь-то уж точно все!» — думала Анжела, отсылая последний мэйл со списком участников. Наконец-то она закончила все свои приготовления: «Теперь-то уж Пестрович точно с ума сойдет. Обзавидуется». Анжела самодовольно улыбнулась, предвкушая, как этот старый козел будет осыпать ее благодарностями. Чувствуя, как разгораются ее щеки, она представляла, что в данный момент он думает о ней: «Старый козел. Пусть еще только попробует зажать денег на гонорар, вообще ему такое устрою — во сне не приснится».

С выкрашенными в смоляной цвет волосами, худая, в строгом деловом платье, стянутом модным ремешком, с ядовито-медным загаром и часиками «Chopard» на левой кисти, Анжела уютно восседала за офисным столом и мечтательно грызла конец дорогой перьевой ручки. По образованию она дизайнер, но нашла себя совсем в ином качестве: мастерицей умело втолковывать сотрудникам мотивационную чепуху, устраивать разного рода мероприятия, вроде банкетов, всяческих разных приемов и светских раутов. За это ее Пестрович и ценил.

Анжела родилась в деревне Дранке Карагинского района на Камчатке. Хилая девчонка с длинными ногами и невыносимо ласковым взглядом ярко-синих глаз, она с детства прослыла первой красавицей на селе. Родители — папа водитель, мама медсестра — наглядеться на нее не могли, называли ее принцессой. Еще в школе, когда пришла пора естественного созревания, от ухажеров не было отбоя. Анжела же с малых лет почувствовала себе цену. Не то чтобы ей совсем не нравились местные ребята, кое-кто даже очень, просто она с малых лет определенно решила для себя, что нужно как-то устраивать свою личную жизнь, и совершенно точно не в этой дыре, а в Москве как минимум. С мыслями о столице она рано потеряла девственность, так, на всякий случай, для солидности, так сказать. С парнем старше ее. И как исключение из правил — жутко легко сломала ему жизнь. Потом она выпросила у родителей деньги на учебу в Москве, убедив их, что только там она сможет реализовать свой безграничный потенциал, уехала и поступила в МГУДТ^[3], на платное...

Папа и мама отдали последние сбережения. Что-то заняли у соседей и сразу же принялись копить, отказывая себе во всем. Даже фрукты покупать перестали. Дорого. Вдруг у Анжелочки трудности станутся? Так мы поможем. Только бы у нашей принцессы все хорошо было, только бы не забывала она родителей.

Вспоминала о них Анжела, только когда нужны были деньги.

Потом, окончив университет, она с бульдожьей хваткой принялась строить карьеру: заводила знакомства, посещала нужные заведения, спала с кем надо — в общем, делала все то, что нужно для того, чтобы быстрыми шагами взбираться по ступенькам социальной пищевой цепи.

Так она попала к Пестровичу, русскому еврею, состоятельному ювелиру, владельцу двух бутиков «Бушерон» в России. Он был учтив, обходителен и вежлив, но в то же время был вполне способен сделать порядочную пакость. У него были крупные уши, такие своеобразные антенны, которые являлись признаком непреходящей способности слышать все и вследствие этого быть всегда на шаг впереди конкурентов. Как он сам признавался Анжеле, ему давно нужна была управляющая — красивая, хрупкая, русская девушка «с яйцами».

С ним у Анжелы дела пошли в гору. Пестрович ужасно не любил и не умел организовывать всяческие разнообразные светские мероприятия, тем более торговаться с разными «наркоманами» и «бездельниками», как он называл артистов и музыкантов, уламывая их на меньший гонорар. Но раз в его деле без этого обойтись было нельзя, то он давно подыскивал себе помощницу, кому можно было безболезненно спихнуть эту неприятную для себя обязанность. Анжела подходила для этого как нельзя кстати: жгучая брюнетка, кокетливо хамоватая и жадная, она полностью замкнула на себя этот спектр деятельности. Все модные показы, презентации, приемы и закрытые вечеринки вместе с ведущими и артистами были у нее «под колпаком». Пестровича такое положение вещей вполне устраивало.

Так за пять лет работы на Пестровича Анжела приобрела «однушку» в Жулебино, подержанную «BMW» и сумела отложить небольшие накопления. После этого на Анжелу напала дурь: нервная и заносчивая, она начала скучать, отрывалась на сотрудниках, могла просто так накричать и уволить с работы. Она сама чувствовала, что с ней что-то происходит, и понимала, что настала пора покинуть Пестровича и пойти своей дорогой.

Этот корпоратив подходил сейчас как нельзя кстати под ее планы. Она пригласила на выступление Шнурова. Знакомство с ним поможет завести необходимые связи. Она всегда тусовалась с приглашенными артистами и потом, при случае «козыряла» знакомством с ними или через них находила нужных себе людей. Как-никак таким же образом она и познакомилась с Пестровичем, у которого тоже было много нужных знакомых, но старый еврей держал все свои связи при себе. В случае со Шнуром все будет иначе. Пестрович давным-давно хотел пригласить к себе Шнура, закрытые концерты которого определенно являлись, как бы сказать, визитной карточкой респектабельности заказчика перед партнерами. Но Шнур, точнее, его директор постоянно отказывал Пестровичу, и тут Анжела была на высоте. Она подняла все свои связи, вплоть до бывших любовников, и ухитрилась-таки пригласить звезду на выступление в честь показа новой ювелирной коллекции дома «Бушерон», заплатив немалый гонорар.

Развалившись в кресле, Анжела ковыряла позолоченной ручкой зубы и мечтала: «Подловлю его на выходе. Исполню роль радостной дурочки. По-любому пригласит куда-нибудь сходить. Он же не педик. А там глядишь, если все правильно сделает, то, может, ему и дам». От этих грез у Анжелы начинали потеть ладошки и кружилась голова. Дальше она уже себе представляла, как она со Шнуром заводит откровенные беседы за жизнь. Она же тоже из обычной семьи, из провинции, сделала себя сама и тому подобное. «Знаешь, Сережа, — говорила она сама себе. — Мне так все надоело! Этот Пестрович, бутики, ювелирка. Хочется бросить все к чертовой матери и укрыться за спиной настоящего мужчины!» Анжеле почему-то казалось, что она уже его давно знает, что он ее поймет. Это же Шнур, настоящий артист, а не какая-то дешевая подделка из «Дома-2».

В разгар мечтаний позвонил Пестрович — справиться, все ли готово к завтрашнему показу. Получив утвердительный ответ, собирался было прощаться, но замялся и, кашлянув, спросил: «Шнур будет?»

На показе Анжела блистала и летала. В золотом коротком платье-секси, после трех часов, проведенных в салоне красоты, где ее в четыре руки надраивали гомосексуалисты-косметологи, она была неотразима. Ее любили все. Всем хотелось быть рядом с ней. Как могло быть иначе? Она была самой очаровательной женщиной среди всех. Пестрович был чрезвычайно удивлен данным обстоятельством и весь вечер публично осыпал ее комплиментами с головы до ног. Анжела только скромно улыбалась и немного нарочито краснела. Так, чтобы заметили все вокруг. Она старалась быть внимательной ко всем гостям. Она знала, как обращаться с людьми.

На выступлении Шнур со свойственной только ему лексикой изрядно повеселил публику: застебал Пестровича, попрощался матом и стремительно удалился в гримерку.

Анжела ждала его у выхода на улице. Шнур не спешил. Вот уже стоит его заведенная машина и водитель смотрит на часы. Анжела сердилась: «Что-то долго. Он, сука, бухает там, что ли?» Наконец он показался в узком коридоре. Трезвый. Поджарый. С очень серьезным видом он пошагал пружинистым шагом по направлению к Анжеле. Она стояла, нервно вцепившись в подол платья двумя руками, не замечая, что закатала его уже почти до трусов. Поравнявшись с ней, Шнур чуть замедлился и вопросительно взглянул на нее. Анжела заискивающе заглянула ему в глаза и сквозь дурацкую улыбку, искорежившую лицо, произнесла:

— Ой, а я вас знаю!

На лице у Шнура не дрогнул ни один мускул, и, прежде чем он уселся в свой толстозадый «мерседес» и укатил восвояси, сказал:

— Пошла на х...!

2019
 

РАССКАЗЫ ИЗ ЦИКЛА «ДОСКА ПОЧЕТА»

Лена

Квартира Лены находилась на третьем этаже. Трехкомнатная. Жилая площадь невелика, но достаточно удобна. Зеленые шторы и чистота придавали уюта. В подъезде имелся лифт, хотя при желании пешком можно было добраться гораздо быстрее. Что, в общем, являлось обычной практикой у людей, живущих в домах-кораблях, которые понастроили на юго-западе Ленинграда в семидесятые. Короткие лестницы с низенькими ступеньками, миниатюрные кухни, домофон и вечно воняющий мусоропровод — вот, пожалуй, и все достоинства легендарной шестисотой серии. Рядом с домом простирался большой, ухоженный двор на пять домов, пестрящий саженцами тополей, что в изрядном количестве натыкали соседи во время жилконторских субботников.

* * *

В прошлом Лена подавала большие надежды в волейболе. На всех собраниях с родителями детский тренер, гориллоподобный татарин, высоко отмечал ее физические данные: высокий рост, быструю реакцию, несмотря на природную худобу, внушительную костистость. Играя диагональной, она могла вытащить любой матч в одиночку: обладая реактивной скоростью, она бойко вбивала в пол все низкие мячи, как гвозди, и с легкостью блокировала удары соперниц. Силовая подача у Лены была так вообще катапульта. Тренер в Лене души не чаял. Постоянно звонил ее родителям, справлялся о делах в школе. В приватных беседах, которые часто практиковал с игроками своей команды, он садился рядом, клал руку ей на коленку и томно рассказывал про ее перспективы.

Родители погибли в авиакатастрофе, когда Лене не исполнилось и восемнадцати лет. Ее все поддерживали. Тренер сочувствовал больше всех и взял над сиротой негласную опеку. Он выбил из клуба субсидии и организовал похороны. Помогал приватизировать квартиру, чтобы Лена была полноправной собственницей. Лично ходил хлопотать за нее в университет Лесгафта^[4]. Всякий раз, когда он провожал Лену до дома, обещал наискорейшим образом устроить первый профессиональный контракт. Потом в один прекрасный день он нажрался и изнасиловал Лену в раздевалке.

* * *

Торговать эфедрином Лена начала примерно год назад. Как-то само закрутилось. В то время Лена уже третий год плотно приторговывала и кололась героином. Кто-то из приходящих на квартиру наркоманов посоветовал сбить дозу на «белом». Понравилось. Дальше все просто: Лена нашла «канал», закупилась и через неделю обнаружила, что выручка намного больше, чем от продажи «хмурого». Пошло-поехало. Неудобства доставляли только отморозки. Если с ментами все было понятно: раз в месяц приезжали, забирали наличку и предупреждали о всяческих там облавах и так далее — то с отморозками дела обстояли хуже. Эти таскались чуть ли не каждый день и требовали отдать кайф, а то и деньги в придачу. В лучшем случае если только по роже дадут, а то пару раз вообще ножом пырнули.

Тут и появился Зос. Тоже из отморозков, но с пониманием дела. Его уважали, а Лена с ним трахалась. Кого-то он прогнал, кого-то порезал, с кем-то договорился. Дело пошло, и Лена стала знаменитой на весь район барыгой. Поставили железную дверь. Просверлили отверстие. Через него брали деньги и передавали кайф, используя на всякий случай кодовые слова. Схема работала. От клиентов не было отбоя.

Впрочем, Лена редко придавала значение этим воспоминаниям и еще реже жалела о завершении спортивной карьеры. В настоящий момент ее беспокоили две вещи. Первая — это когда же приедет Зос. Наркота вчера закончилась, и Зос ночью уехал закупаться. Ее уже порядком кумарило. Вторая — маленькие красные прыщики на лице, вскочившие с утра. Вроде обычные прыщи. Ничего особенного, такое бывало, и Лена даже любила их давить — упоротая. В этот раз давка прыщей обернулась сильной болью. Лена стояла перед зеркалом и трогала кончиками пальцев красные пятнышки на худощавом лице. Кожа вокруг пятен была неестественно твердой.

«Где же Зос?» — подумала Лена. Должен был уже приехать. Он парень-то хороший. Воевал. В принципе и заботится о ней «по-своему». Можно сказать, даже любит, тоже «по-своему». А то, что иногда поколачивает, так это у кого не бывает. Можно сказать, рабочие моменты. В конце концов, выбор-то у нее совсем небогат. Красавицей она никогда не была, а мужик ей в деле необходим.

Зазвонили в дверь. Лена оторвалась от зеркала и пошла открывать.

— Кто там? — спросила она с явной надеждой услышать хриплый голос Зоса. Ключей у него не было, потому что их вообще не было, из соображений безопасности. По схеме кто-то должен был всегда быть дома.

— Открывай, это Костя.

— Нет ничего, — разочарованно сказала Лена. — Через два часа заходи.

— Открывай давай. Ты чё, не поняла? — не унимался голос за дверью.

— Я не могу, я убираюсь, — соврала Лена.

— Ты, сука, щас уберешься в гроб, б... Открывай давай.

— Костенька, милый, ну правда нет ничего. Зос уехал, скоро приехать должен. Я сама жду. Меня кумарит^[5], — жалобно пролепетала Лена.

— Ладно, вечером заеду, десятку мне откинь по весу. — Костя медленно потопал вниз по лестнице.

— Хорошо, — испуганно согласилась Лена и долго вслушивалась в шаги уходящего Кости.

Костя был бандит. Самый настоящий. К тому же он отмороженный — из боевиков. Такие брали ширево^[6], только если ехали кого-то пытать или убивать. С ними шутки плохи. Пристрелят, и никакой Зос не поможет.

Зос приехал, когда было уже совсем невмоготу. Мужчина тридцати пяти лет, лысый, со шрамами на голове. Молча прошел в комнату и сел на диван. Лена встала рядом и вопросительно посмотрела ему в глаза.

— «Белого» нет, будет вечером. Я уже деньги оставил, сюда подвезут, — натуженно сказал Зос, взгляд его метался.

— Ты чё, ваще попутал? — начала истерить Лена. — Мне-то что теперь делать?

— Успокойся, на вот. — Зос протянул ей маленький шприц-ампулу. — Это амфин, с кумаров снимет, только ставь полдозы, не больше. Его военным вкалывают. Так если ноги оторвет, то он до больнички на культях бежит. — Зос выдавил некоторое подобие улыбки. — Я два часа назад поставил полдозы, так еле до дома добрался. До сих пор мажет.

Лена ушла в другую комнату, вытащила шприц и тут же вогнала себе всю дозу. Легла на диван и прикрыла лицо полотенцем. Спустя двадцать минут она уже шарила по шкафам на кухне. На вопрос Зоса «Что ты делаешь?» она коротко ответила: «Уксус где?» Потом нашла и скрылась в комнате с бутылкой.

Она намешала какой-то мутоты в кастрюле, марганцовки, воды и еще какой-то жижи, вроде растворителя, залила все это дело уксусом и, заправив все это дело в шприц, собиралась уколоться на глазах у офонаревшего Зоса.

— Ты чё творишь? — Зос подошел к ней и решительно вырвал шприц из рук.

— Иди на х..., урод! — завизжала Лена и бросилась на Зоса.

Удар в челюсть она даже не почувствовала, как и табуретку, на которую упала всем весом. Она тут же вскочила и с криками «Костя приехал!» побежала в комнату напротив и с разбегу вынесла в окне два стекла головой...

* * *

Очнулась Лена в больнице. Желтые стены и капельница ей сразу подсказали, что это больница. Она с удивлением рассматривала за