Эхо вышло в небо

Мурино-Бугры

В канавах придорожных лодки-утки
носы купают, прячутся в кусты.
Стоят, накинув облачные куртки,
два города — их разделил пустырь
в тугих кудряшках розового клевера.
Глаза домов блестят, и взгляд их — сальный,
и мы идем от веера до веера
панельных зданий. Страшно и печально
крылатый гром взлетел с далекой стройки,
застрял в домах и загудел, не дав им
поспать спокойно. Там — узорчик тонкий:
изысканные краны. Как жирафы.


Двор в новостройках

Лопнул воздух и запрыгал по балконам,
дверью хлопнул голубой квадрат:
эхо вышло в небо. Удивленно
окна на детей внизу глядят,
веки их отбрасывают блики —
листья света по стене скользят, —
гулкие бегут вприпрыжку крики:
— Я иду искать!
      — Но так нельзя!
— Быстро ты считал, это нечестно!
— Заново! Я спрятаться не смог! —
Хлопает опять квадрат небесный —
дверь. И взломан облачный замок.


Рогоз

Смотри, на каждой луже здесь — бельмо,
над каждой — глазированный рогоз.
В советском мультике носатый Дед Мороз,
спасаясь от жары, ел эскимо —
похоже, правда? Был один ребенок,
чудной, вообразил себе, что спичка
на вкус как эскимо, и взял в привычку
сгрызать верхушки спичечных головок.
Возьми и угадай — кто это был?
Сухая пыль летит фатой с покрышек
колес, бегущих мимо. Четко слышен
гремящий хор строительной пальбы.


Весна в тамбуре

Между сосновых колонн и еловых развалин
Леса, на кадры разбитого стуком и бегом,
Видятся черные рты обалдевших проталин,
Пялятся лужи, с пейзажем сливаясь при этом.

Тихо как будто, но все же я чувствую боль,
Нежно таится она в центре каждого мига.
Слишком уж ласково целится взгляд голубой
Неба, покрытого пятнами туч-витилиго.

Люди выходят, и этот внимательный взгляд
Их обливает колодезным колющим ветром,
В тамбур шагнет он и что-то споет на свой лад,
Может, о горьком и страшном, а может, о светлом.

Девушка в тамбуре съёжится возле окна —
Сцепятся руки, налитые клюквенным соком, —
Взглянет на небо, асфальт с голубями и на
Каждого, кто задевает ее ненароком.

Мельком она остановит свой взгляд и на мне,
В нем я увижу сплав нежной печали со злом:
Будто бы чайник кипящий стоит на огне,
Будто бы небо смешали с парным молоком.


Бессонница

Набухла грязно розовая вата
от крови голубой и посветлела.
Глазами цвета спелого граната
глядит в окно и жарит неумело
картошку одинокий человек,
впитавший, как и небо, это утро,
с набухшим тестом мыслей в голове.
Ему давно не хочется быть мудрым,
не хочется быть смелым, честным, храбрым —
остыл в руках тупой и злой мигрени
зеленой рыбой, схваченной за жабры
и сдохшей без потока сновидений.


* * *
Нет огородов и нет гаражей,
нет и завода и нет голубятен —
только дома. Перед ними уже
пылом веселья горит пара пятен
детских площадок. Сухая трава
прошлое помнит и чахнет, но кто-то
вдруг пробегает, смеясь, и в полете
бега от солнца горит голова.


Держись

Зима подошла слишком близко к окну. Значит, надо
снимать комариную сетку. Задергивать шторы
не надо: темно без того. И нет лучше опоры,
чем отблеск фольги, запах цедры и вкус шоколада.
Держись за душистую, вязкой смолой, словно лаком,
покрытую трость, навались на нее своим весом,
и горсть конфетти на снегу станет огненной надписью, знаком
того, что ты был одержим этим годом как бесом.


Пляж в Кавголове

Коса два озера взяла и рассекла,
легла, покрывшись ржавчиной земли.
Теперь осколки битого стекла
блестят в песке, где рельсы пролегли.
Поет металл, и вторит песне ржа,
когда стучат вагоны за вагоном,
от ужаса и радости дрожа,
по узкой полосе земли.
        Зеленым
прикрылся пляж, такой счастливо пестрый
и в то же время, как осина, робкий, —
типичный русский пляж. Пронзает острый
костровый дым носы, и чьи-то шлёпки
приютом стали пачке сигарет.
А мы играли в карты. Только ветер
шутил, кидал песок, мешал игре,
и дама с ним забыла о валете.
Вода лежала выпуклым стеклом,
и дальний берег прятался за ней.
Вдали, казалось, будущее, дом
и счастье, чуть беспечней и длинней.
Белей тебя тогда был только сахар,
но сахар тает в чае. Ты со мной
не смей так поступать: сильнее страха
неукротимой смерти — страх другой.
Холодная вода как слабый чай
по цвету. Миг — и гаснет белый диск!
Но вижу, как летит из-за плеча
сверкающая россыпь крупных брызг:
ты здесь пока что...


Другу

На лестничной клетке накурено до тошноты
           и гулко, как в склепе.
Стеклянная банка у ног, в ней окурки и пепел,
и мы на ступеньках: я выше сижу, ниже — ты,
а в синей бойнице мы видим преддверие МКАДа,
который свернулся кольцом, как ревнивый дракон,
и дышит над золотом (может быть, дышит на ладан),
              но он далеко.