Это ты, Лиля?

Ну, это уже после... А сначала было так. Молодой поэт Альберт срочно привез свою жену, писательницу Викторию, в роддом. У нее только что отошли воды. Ее сразу направили в родилку. Там уже лежала и жутко вопила какая-то роженица. Вика содрогнулась от таких истошных криков:

— А-а-а! Прости меня, Мурка! Теперь я понимаю, как ты мучилась, когда я тебе, беременной, под хвостом скипидаром намазала! А-а-а! Как ты металась и кричала! А-а-а! Мурка, прости меня!

Тут у Вики начались схватки, боль стала невыносимая, и она дико заорала. Шестнадцать часов мучений, и вот наконец все закончилось. Она прокляла этот день и поняла, что больше никогда, никогда, никогда!!!

— Ну надо же, какой светленький ребеночек родился! — ахнула акушерка. — Все обычно синюшные и сморщенные, а эта розовая, да гладкая такая! И голосистая, во как!

— Хороша девица! — Пожилой врач взял младенца и унес.

А Викторию на каталке перевезли в палату.

Когда всем молодым мамам принесли кормить их чад, женщины залюбовались Викиной малышкой:

— Какая хорошенькая, крупная, и пушок на голове светлый. У наших темные головки, а эта такая светленькая, ну прям лилия.

— Вик, а ты так и назови ее. Лилия.

— Так и назову, — сказала измученная Вика.

Она дала себе клятву больше никогда, ни за что на свете! Нет, не будет больше рожать, отрожалась! А через два года снова попала в роддом. На сей раз появился мальчик, мелкий, синюшный, слабенький. Ленечка. Вика сразу полюбила его, такого махонького и мокрого, словно котеночек.

Но сначала была Лиля. Альберт забрал жену и дочь домой. Целые полгода Вика приходила в себя. За ней ухаживала мама, приехавшая из Калинина (теперь это Тверь). А когда Виктория набралась сил, Альберт созвал всех общих друзей — поэтов и писателей — и устроил грандиозный праздник в честь рождения дочери. Виктория кружилась по комнате с туго спеленутым младенцем на руках. Лиля таращила светлые глазенки и молчала. Она была напугана. Гости пили шампанское, ели бутерброды и пророчили.

— Сей младенец будет великим писателем! — вещал эпатажный прозаик с пышной шевелюрой.

— Ну уж нет, эта девочка будет великим поэтом! — возражал молодой, но уже известный поэт, худощавый и высоченный, прямо Гулливер какой-то.

А Викина мама — Любовь Семеновна — тем временем сервировала стол. Она много вкусностей наготовила и напекла пирогов. У нее были две дочери: старшая Виктория и младшая Надежда, незамужняя, скромная преподавательница в Калининской музыкальной школе. Она приехала позже, после работы. Прямо с электрички, отстояв в очереди за хорошим тортом в Елисеевском магазине, она поспешила на этот праздник.

А потом Вика отправила малышку вместе с мамой в Калинин. Ведь Лиля то и дело орала, мешала работать, спать, жить с мужем. Материнский инстинкт у молодой мамы еще не проснулся. Она-то думала, что будет как в кино: ребенок-кукленок, поиграла с ним, покормила, и он уснул. Спит и не беспокоит. А у маленькой Лили все сильно болело — и живот, и туго спеленутое, перетянутое тельце, трудно было дышать, чесался нос, глаза, вся кожа, а руки ведь затянуты пеленкой, не шевельнуться никак! Жутко, мучительно, страшно! И она орала что есть мочи, чтобы ее развернули, освободили бы наконец! Но никто не понимал ее страданий. Потом она привыкла и впала в сонливое безразличие. Ее кормили, мыли, пихали в рот соску, и она засыпала. Шло время. И вдруг однажды она оказалась свободной, без тугих тряпок, в распашонке и ползунках. Она села в кроватке, осмотрелась. В комнате пусто. На стене большой ковер. Плотный, коричневый, с каким-то непонятным узором. Ей стало страшно. В ковровом этом рисунке чудились странные, пугающие существа! Она дико заорала. Тут дверь распахнулась, и в комнату вошла тетя Надя.

— Ну что ты кричишь? — ласково спросила она. — А, соску потеряла. Да вот же она, в кроватке, тут. Сама взять можешь. — Она подняла соску и сунула ее в ротик малышке.

Лиля обрадовалась тете, хотела с ней побыть, она так сильно любила ее! Но та быстро вышла. У нее были свои дела. На другой стене, напротив кроватки, висела какая-то желтая штуковина с дыркой. Лиля принялась ее рассматривать. Она не знала, что это гитара. Чихнула. И соска улетела в эту штуку, прямо в дырку. Лиля опять заорала. Но взрослым уже надоело реагировать на ее вопли. Зато существо в ковре как-то странно ухмыльнулось.

Птицы хотели услышать небо, теплый ветер шептался с травами. Лиля чувствовала это, она, голенькая, сидела в дачной траве и глядела на птиц. Мама с папой лежали в гамаках. Бабушка и тетя Надя копошились на грядках. Солнце так приятно и горячо ласкало тело! Но тут ее кто-то больно укусил, и еще раз, и еще! Она заплакала.

А ночью так сильно все болело и жгло! Кожа стала красная, как огонь, и в волдырях.

— Обгорела, — сказала бабушка, — и комары накусали.

Она намазала Лилю кефиром. Но поднялась температура, и было очень больно. Лиля всю ночь промучилась, уснула утром. И проспала до вечера. Через несколько дней все зажило, только обожженная кожа лохмотьями слезала, ну, это не беда, как сказала бабушка, все пройдет. И правда, прошло. Только теперь Лилю сажали в тень и надевали платьице. Ей это не нравилось, было жарко. Но она терпела. Зато вокруг было так интересно: вот муравейка ползет по травинке, а вон и еще один, ой, да их тут куча! А вот божья коровка! Ой, какая большая — толстая — мохнатая гусеница! Страшная и красивая! Лиля потрогала ее пальчиком. Гусеница тут же свернулась колечком, таким круглым и мохнатеньким! Ой, как интересно! А там маленький лягушонок скачет. Какой он зелененький, совсем как трава, и такой махонький! А тут вот желтые пушистые цветы. На одном сидит бабочка, крылышки белые и тоненькие, в черный горошек, точно как мамино платье! А мама все качается и качается в гамаке и говорит о чем-то с папой, а он в другом гамаке, рядом. Как много непонятных слов они говорят!

— Ветер поднялся, — говорит бабушка и смотрит на небо. — Не нагнал бы тучи.

Зимой Лиле купили белую кроличью шубку, белую шапочку и валеночки. И пушистые вязаные варежки. Под шапку навязывали платок. Было жарко. С ней теперь гуляла няня Маня, старенькая, кругленькая, улыбчивая. Лиля бежала вперед и падала в сугроб, снег приятно холодил лицо. А подслеповатая няня не сразу могла разглядеть девочку, слившуюся со снегом. Это очень забавляло Лилю, и она проделывала эту шутку еще и еще. Иногда они шли в городской сад, который возле набережной. Гуляли там и вдоль Волги, огороженной высоким — как казалось Лиле — забором из камня. Баба Маня говорила:

— Вот гляди, Лилечка, здесь раньше, давным-давно, был большо-ой такой, огромный тверской кремль. А сад был не один, а целых три. Их потом уже объединили.

— А де этот клемль? Посли в клемль, — стала дергать ее за рукав Лиля.

— Сгорел, — ответила старушка со вздохом. — Пожар был, полгорода сгорело.

— А де позал? Посли смотлеть позал, — залепетала малышка.

— Погасили пожар. Давно это было.

— А ка давно? Када сказки были? — не унималась девочка.

— Да, в далекие, сказочные времена. Двести лет назад почитай.

А дома Лилю ждал сюрприз. Бабушка Люба, снимая с нее шубку, шапочку, стягивая валеночки, сказала, что сегодня, уже скоро, уже сейчас, приедут мама с папой. Лиля обрадовалась. Они так редко приезжали! И стала ждать. Долго ждала. Пахло пирогами, их пекла бабушка. И вот наконец сипло зазвонила дверь. Бабушка бросилась в прихожую. И Лиля тоже помчалась туда. На пороге стояли мама с папой, в длинных пальто, от них пахло снегом и сыростью. У мамы был пушистый воротник. А у папы — меховая шапка. Они поставили на пол большие тяжелые сумки. Лиля знала, что в сумках продукты. Они всегда их привозили. Взрослые стали обниматься и заговорили все одновременно. Потом пришла с работы теть Надя. Общее веселье, суматоха, шум! Мама с папой глянули на Лилю, сказали:

— У, какая уже большая!

И все занялись своей суетой и застольем. Потом хмельная мама немного подержала Лилю на руках, папа взлохматил ее волосы, и они снова вернулись к пиру. Они все говорили и говорили, все ели, пили, хохотали, потом был чай и торт. И Лиле тоже дали торта. И про нее тут же забыли. Она села на пол, на ковер, стала складывать кубики. Разочарование и обида нахлынули на нее. Совсем она не нужна ни маме, ни папе. Не любят они ее. Стало очень горько. Но вскоре она успокоилась. Да ведь так и было всегда, поняла она вдруг. Наверно, так и надо. Они же не бабушка, не теть Надя и даже не баба Маня. Они оттуда, из другого мира, из непонятного и чужого — так почувствовала Лиля, но сформулировать мысль не смогла, слишком мало еще слов знала. Ощущения были инстинктивные, острые, как у животных. Она прислушивалась к разговорам взрослых, и ухо выхватывало непонятные слова.

— Когда хоронили Сталина... Ходынка... задавили... Альберт... вытащил, спас...

— Какая сейчас пятилетка?..

— Пятая...

Запомнилось слово «бебехи». «Кто такие бебехи?» — думала Лиля. Ночью они ей приснились: по снегу шли огромные человеки в высоких меховых шапках, в мохнатых толстых платках, в больших пальто и валенках. Сильно скрипел снег. А они все шли и шли, эти бебехи, их было много, и это пугало. Они толпой вошли в ее комнату и слились с ковром. Растворились в нем. И тут что-то сильно застучало, и в окно въехал мотоциклист! Он помчался по стене, по одной, по другой, по потолку! Все ближе и ближе к Лилиной кроватке! Она испуганно сжалась, закричала — и проснулась.

Потом теть Надя повела ее гулять. В городском саду была большая извилистая горка, и Лиля быстро мчалась на фанерке по этим винтовым изгибам, было жутко и весело, дух захватывало!

Однажды теть Надя подарила ей раскраски и карандаши. Лиля долго разглядывала нарисованных собачек, бабочек, цветы. Бабушка показала, как надо раскрашивать картинки. Сначала плохо получалось, а потом дело пошло. Лиле это очень понравилось. И она рядом с нарисованной бабочкой изобразила свою. Вышло не очень похоже, криво и неровно, волнистые линии. Бабочка получилась совсем маленькая и странная. Но зато своя, родная! И малышка радостно помчалась на кухню показывать рисунок бабушке. Потом Лиле купили альбом для рисования, настоящий, с красивой обложкой. Это был восторг!

Однажды бабушка и теть Надя торжественно сообщили Лиле, что в Москве у нее появился братик. Малышка очень удивилась и обрадовалась. Только вот не ясно было, откуда он появился и откуда взялась она сама. Но бабушка тут же пояснила: детей покупают в магазине. А, понятно, только зачем? Покупают как кукол? Чтобы играть?

— А када пливезут блатика? — спросила она.

— Его не привезут, он еще очень маленький, — сказала бабушка.

— Я хотю увидеть блатика, — заныла Лиля. — Хотю блатика!

— Увидишь, когда время придет, — сказала бабушка. — Не хнычь. Давай лучше я тебе сказку почитаю.

Сказка была такая интересная, что Лиля забыла обо всем на свете. Но потом наступило время еды, и бабушка посадила Лилю на колени и начала запихивать ей в рот противную, липкую, теплую кашу. Совала в рот ложку с этой бякой и говорила:

— За маму. За папу. За братика Леню...

Потом пришлось пить кисель. За бабушку, за тетю Надю.

— Када зи это консися? — спросила Лиля.

— Когда придет время, — ответила бабушка.

— А де это влемя зивёт? — спросила малышка.

— В часах, — ответила бабушка, посадила девочку на диван и ушла на кухню мыть посуду.

На ковре над диваном висели на булавке пристегнутые старые дедушкины часы. От дедушки только часы и остались. Лиля отстегнула их и стала трясти и бить о стену, чтобы вытряхнуть оттуда время. Задняя крышка вдруг отлетела, и на диван посыпались какие-то малюсенькие железные штуковинки. «Наверно, это время. Какое оно маленькое», — подумала Лиля.

Когда бабушка увидела это, то очень расстроилась и заплакала.

А потом у Лили был день рождения. Ей исполнилось три года. Мама с папой не приехали: у них был малыш и дела. Бабушка напекла пирогов, приготовила винегрет, мясо с картошкой, а теть Надя сделала торт и напекла безешек. Еще были бутерброды, квашеная капуста, соленые огурчики и маринованные помидоры. И соленые грибы. Лиля уже разбиралась в праздничной еде. Праздников было много. Вскоре собрались гости: двоюродные тети и дяди, теть-Надина подружка и бабушкина подруга. Лиле надарили всяких замечательных подарков: большого плюшевого медведя, куклу, деревянную лошадку-качалку, дудочку, книжку с картинками и стихами, еще одну книжку — тоже с картинками и сказками, красное платье в белый горошек, маленького пластмассового голыша с ванночкой — во сколько всего! Лиля была в восторге! Сказала всем: «Пасибо!» — и залезла на диван вместе с игрушками. Медведя она назвала Федей, а большую куклу Татой.

А потом было лето. И Лиля увидела братика Леню. Он лежал в зеленой коляске, такой маленький, в белом чепчике, и все время спал. Коляска стояла рядом с гамаками, в которых были мама и папа. Иногда мама брала его в свой гамак и кормила грудью.

— Спокойный ребенок. Слабенький только, — сказала бабушка. Она несла с колодца два ведра воды.

— Да, этот не орет, — ответила мама.

Лиля подошла к калитке и стала смотреть, что там, по ту сторону. А там шли коровы, их гнал дядька с огромным таким, длинным кнутом, которым он то и дело очень громко щелкал. Одна корова подошла к забору и стала глядеть на Лилю большими влажными глазами. А Лиля смотрела на нее. От коровы хорошо пахло.

Когда Лиле исполнилось четыре года, она уже выговаривала все буквы, и даже «р», и могла немножко читать по слогам. Ей нравилось разглядывать картинки в книжках и разбирать слова под ними.

Ей было пять лет, когда настал этот ужасный день. Самый страшный день — как ей тогда казалось — в ее маленькой и счастливой жизни. Все начиналось как обычно. За окном звучала монотонная мелодия дождя. Было утро. Она сидела за столом на высоком стуле и рисовала кота, такого большого, рыжего, улыбающегося, с очень пушистым хвостом. Бабушка долго говорила по телефону. А потом сообщила Лиле, что сегодня приедет папа и увезет ее в Москву и она там будет жить. Лиля тут же заявила, что никуда она не поедет, что она живет здесь, и все тут! Но бабушка сказала очень категорично, что Лиля должна быть с родителями, что все дети живут с мамой и папой. Лиля начала спорить, но оказалось, что ее мнение никого не интересует и ее все равно увезут отсюда. От бабушки, от теть Нади, от бабы Мани. Ей стало страшно, и она заплакала.

Днем приехал папа. Пришла с работы теть Надя, она сегодня отпросилась пораньше. Все сели за стол, стали есть горячие поджаристые пироги и пить чай. Пирогами и чаем пахло очень вкусно. Лиля заупрямилась и за стол не пошла. Захныкала. Потом ее одели, собрали вещи и игрушки. Она принялась орать, упираться, стряхивать с ног валенки, сорвала с головы шапку и швырнула на пол. Взрослые принялись ее уговаривать.

— Там тебя ждет братик, — говорила бабушка. — Он скучает по тебе. Ты же такую красивую картинку нарисовала, подаришь ее Ленечке, он обрадуется.

— Мы будем приезжать в гости, — говорила теть Надя.

— Не хочу-у-у! — ревела Лиля.

— Там так красиво, Москва, огромный город. И большая квартира, — уговаривала ее бабушка. — Там мама, братик, игрушки новые.

— Не хочу-у-у! — вопила Лиля.

— Там лифт, покатаешься на лифте, там много этажей, из окон видно небо! — говорила теть Надя.

— Там цирк, мы пойдем в цирк, — говорил папа.

На нее нацепили скинутую одежду, папа взял ее на руки, и все вышли во двор. Потом ехали на трамвае. Лиля плакала.

Вокзал был большой, множество людей сновало туда-сюда, все с большими сумками, с чемоданами. Бабушка и теть Надя вошли в вагон, поцеловали Лилю, но потом вышли и остались стоять на перроне. Они смотрели на Лилю и папу, а Лиля смотрела на них и всхлипывала. Потом вдруг перрон поехал вместе с ними. Он увозил бабушку и теть Надю, увозил их! Но папа сказал, что это поехал поезд. Они сидели в самом конце вагона. Лиля хотела выскочить в тамбур, в дверь и убежать из поезда назад, домой! Но папа преградил путь. Тогда Лиля с плачем побежала в другую сторону, к тем дверям. Там ее перехватил и развернул обратно какой-то дядька. Она, захлебываясь слезами, помчалась назад. А потом снова вперед. Так и бегала, пока не измучилась и ее не сморило. Оставшиеся три часа пути она проспала. А потом они ехали в такси. Лиля тоскливо глядела в окошко.

В лифте было страшно. Но она уже успокоилась и стала думать о братике Ленечке, о том, как подарит ему свой рисунок, и как он обрадуется, и как они будут играть.

Лифт поднялся очень высоко. И остановился. Папа сказал, что выше есть еще этаж. Они вышли. Все было не как у бабушки. Большой чистый коридор, кожаная дверь квартиры. А внутри — тоже все большое, блестящий такой, странный пол, маленькими досочками выложен: паркет, такого она еще никогда не видала! В прихожей стояла мама. Она улыбалась. С Лили сняли шубку и валенки. Она скинула варежки и шапку. Достала из сумки с игрушками свой рисунок.

— А где Ленечка? — спросила она.

— Вон он. — Мама кивнула на боковую дверь с большим стеклом.

Там, за стеклом этим, за дверью ходил по комнате маленький мальчик. Волосы у него были белые, и сам он был беленький такой. Лиле он сразу понравился. Она направилась к той двери, но мама резко оттолкнула ее.

— Не смей! — прикрикнула она.

— Почему? — опешила Лиля. — Я хочу подарить братику рисунок! — И она снова попыталась подойти к двери.

Мама отпихнула ее.

— Иди мой руки, — приказала она. — И за стол.

Папа нахмурился и повел ее в ванную. Там все оказалось не так, как дома в Калинине.

Лиле стало не по себе. Все вокруг было большое, холодное, колючее, словно острые льдинки. А мама и папа — как морозный металл. Неужели ей придется жить здесь, с этими зимними людьми? Как страшно! Она внутренне сжалась. Как здесь неуютно!

А Виктория думала, оглядывая дочь: «Ишь, какая розовая, румяная, налитая. Раскормили ее там, в Калинине. А бедный Ленечка бледненький, тоненький, как стебелечек...» Чувство жалости к сыну и какая-то неясная ревность больно кольнули ее. Эта девочка с льняными кудряшками, румяная и ясноглазая, словно кукла, вызвала в ней смутное раздражение. А еще больше ей не понравилось, что она похожа на мужа, на ее Бертика. Мужа она болезненно любила и ревновала. Ко всем и ко всему, кроме Ленечки. Вика, полная, властная, со сложным характером, была для мужа оракулом. Он верил каждому ее слову и повторял за ней все, что она говорила. Если она чем-то была недовольна, то недоволен был и он. Поджарый и быстрый, он как бы дополнял жену. И при всем своем преклонении перед ней он часто изменял ей. Импульсивный, говорливый, он был весьма неравнодушен к женскому полу.

Вика строго глянула на дочь.

— Иди за стол, Лиля, не копайся, — сказала она с неприязнью.

Кухня оказалась тоже большая, светлая, с балконом. Все здесь было огромное — так виделось Лиле. Она забралась на стул. Перед ней поставили тарелку с котлетой и макаронами. Мама с папой положили себе то же самое. Они принялись есть это и разговаривать о чем-то непонятном. Лиля ковырнула котлету. Кушать совсем не хотелось. Но она отломила кусочек. Он был горячий и жесткий. С трудом проглотила. И слезла со стула.

— Ты куда? — прикрикнула мама. — Доедай!

— Не вкусно, — сказала Лиля.

И тут же получила затрещину от папы.

— Не смей! — прикрикнул он. — Мама готовила, старалась. Котлеты очень вкусные. Ешь!

— Какая она капризная. Избаловали ее там, — сказала мама. — Придется серьезно поработать. Надо воспитывать.

Это была первая затрещина в Лилиной жизни. Стало больно и обидно. «Они будут воспитывать, бить», — подумала она и заплакала. И тут же получила оплеуху.

— Будешь продолжать реветь — схлопочешь еще. Чтобы все съела и тарелку вылизала! — прикрикнул на нее папа.

Она давилась едой и через силу запихивала в рот. И не могла проглотить. Ей налили чаю. Стала запивать. Когда родители вышли на балкон, она быстро помчалась в ванную и выплюнула все под раковину. Потом вернулась и покорно села на место.

Кровать была узкая и жесткая. Без железных спинок с шишечками, без мягкой панцирной сетки. Чужая, неуютная. Лиля долго не могла уснуть. Она крепко прижимала к себе медведя Федю и плакала в его бок. Наконец задремала. Ей снилось, что она бежит через холодный, снежный, чужой двор — в Калинин, к бабушке и теть Наде. Она их так любит, так сильно любит!!! Так хочет к ним!!! А кругом темно, ночь. Вот кончились высокие дома с большими страшными дворами, вот какой-то огромный пустырь, надо промчаться через него, скорей, скорей! Это кончилась Москва. А вон уже знакомые улочки и городской сад! Скорее пробежать через него, там кинотеатр «Вулкан», мимо, мимо, вот улица узкая, безлюдная, ночная, свернуть на другую! А вот и бабушкин дом. Скорее туда, в подъезд, на второй этаж! Вот родная дверь, звонок. Она дотягивается на цыпочках, звонит, звонит! Дверь не открывают. Но тут раздался голос бабушки наконец:

«Это ты, Лиля?»

«Я, я! Открой, ба! Это я!»

Дверь распахивается, бабушка в халате смотрит на нее и не видит. Оглядывает коридор, говорит:

«Никого нет. Послышалось».

«Я здесь, ба, я вот, вот же я!» — кричит изо всех сил Лиля.

Но бабушка не видит и не слышит. И захлопывает дверь. А Лиля, отчаянно рыдая, снова звонит и звонит, но дверь замерла. Она стучит кулаками и ногами, пинает дверь, пытается открыть! Напрасно. И она спускается во двор, садится на скамейку у подъезда и горько плачет. А потом бредет назад, в Москву.

Проснулась оттого, что мокро под попой. Описалась! С ней этого уже давно не случалось! Вот ужас-то! Теперь ее побьют! Но нет, все высохнет к утру, да. Утро еще не скоро. Конечно, высохнет...

Летели дни, годы. Лиля часто думала: почему бабушка отдала ее? Она писала длинные письма в Калинин. Спрашивала. Неужели они разлюбили ее? А потом поняла: бабушка считала, что мама с папой отвыкнут от дочки и она станет им совсем чужая. Так уже было в дедушкиной семье: его старшую сестру, выросшую у родни в деревне, мать всячески третировала, изводила и сжила со свету.

Как-то раз Лиля с Леней играли в морской бой на фантики. Красивые такие, яркие, от шоколадных конфет. И Леня стащил у сестры пару фантиков. Завязалась драка, вопли.

— Что за шум? Бертик, разберись! — скомандовала Вика в большой комнате. Это была их спальня и рабочий кабинет, там они творили. — Они мне мешают, не люблю вопли!

Альберт пришел в ярость, влетел в детскую и надавал оплеух. Лиле досталось больше, как всегда. Дети заревели и тут же получили еще.

Вика внушала мужу, что дети еще малы, глупы, живут инстинктами, как животные, и надо их дрессировать как собак, бить, ругать, высмеивать. Даже поговорка есть такая: вгонять ум через задние ворота. И Альберт усердно порол детей. Лене не очень доставалось, а вот Лиле довольно часто. Так желала Вика, и Альберт старался, ему это нравилось.

— Придурки, шизофреники, куски идиотов! — орал на детей отец.

Лиле особенно обидно было, что куски, а не целые идиоты. «Почему так?» — не понимала она. Но спросить не решалась.

Она любила спать. Засыпала быстро. Только во сне она была свободна и счастлива. Просыпалась с трудом. День был зоной риска. Школа, обязательно какой-нибудь прокол и двойка. За это дома — порка. Особенно больно тяжелой пряжкой по ногам, попе, спине. Красные рубцы долго не заживали. У доски она так боялась сказать не верно, сделать ошибку, что язык деревенел, мычала нечленораздельно, и опять — двойка. Но зато часто болела. С высокой температурой, ангиной и пневмонией. И спала-спала-спала! Это было счастье. Оно ей снилось: так солнечно вокруг, много цветов, и по дорожкам носятся дети на велосипедах. Ей тоже очень хочется. И мальчик с очень добрыми глазами дает ей велосипед. Их много, двухколесных, бери любой. И она садится и едет, а потом летит по воздуху на своем велосипеде, ветер — в лицо, и так радостно, сердце замирает! А потом велосипед растворяется под ней, и она падает вниз, летит сквозь небо, сквозь потолок и бухается в постель, она пружинит, Лиля подпрыгивает несколько раз и открывает глаза. Она в своей комнате, в Москве. Этот сон ей снился довольно часто, она пыталась вытащить из сна велосипед, даже клала вечером под подушку веревки, чтоб привязать велик к себе. И привязывала, но в конце сна он проходил сквозь эти путы и оставался там.

Она не любила родителей. Боялась их. Слушалась обреченно, инстинктивно. И до умопомрачения любила бабушку и теть Надю. Эта любовь бесконечно разрасталась в ее душе. И были у нее счастливые дни — каникулы, тогда ее отправляли в Калинин. Она сидела в вагоне и мысленно подгоняла электричку, которая шла очень-очень долго, почти четыре часа (в 60-е годы так было). На вокзале встречала бабушка. Домой ехали на трамвае, он трясся, дребезжали окна, такой родной, любимый звук, у Лили сердце замирало от счастья! В прихожей она быстро скидывала пальто и берет. Бабушка и теть Надя ахали и приговаривали:

— Как выросла-то! Вытянулась! А какая стала худенькая, прозрачная! Иди скорее за стол!

Лиля научилась не проявлять свои чувства: за эмоции ее жестоко высмеивала мать. Все порывы Лиля заперла глубоко внутри. И внешне выглядела заторможенной и холодной. У бабушки она приходила в себя, целыми днями лежала на диване с книжкой, читала все подряд. Или рисовала. У нее был талант, картинки получались экспрессивные, живые, яркие. Она выплескивала на бумагу свои мечты. Бабушка уговаривала ее пойти во двор погулять, познакомиться с девочками и поиграть вместе, но Лиля не хотела: улица, двор, незнакомые дети — это тревожило. Да и знакомиться она не умела. Несколько раз теть Надя брала ее с собой в городской сад, они гуляли по аллеям среди лип и цветущих газонов, катались на воздушных каруселях, ели эскимо, было так радостно! Однажды ходили в кинотеатр «Вулкан». Шли под зонтиками, был веселый и свежий летний дождь, сердце замирало от предчувствия чего-то необычного, загадочного, что бывает только в кино, такая редкость и счастье! Смотрели «Парижские тайны», этот фильм потряс Лилю! Она влюбилась в главного героя, Рудольфа де Сомбрея, и в игравшего его Жана Маре. Это была ее первая сильная любовь. А потом опять была дача. Домик на этот раз снимали в маленькой деревушке под Калинином. Полчаса на электричке. Бабушка и теть Надя спали в дальней комнате, а мама, папа и они с Леней — в большой, проходной. Родители — на большом деревянном топчане возле стены, а Лиля с братиком на раскладушках. Весь день семья гуляла по лесу, собирала грибы и ягоды, их было много! А в жару загорали и купались. Вечером все играли в домино, а потом расходились по своим комнатам спать. Ночью слышалась с топчана какая-то возня, стоны, шепот: «Викуся», «Бертик», «Девочка моя», «Мальчик мой», сопение и всякие странные запахи. Лиле было стыдно и противно. И она напросилась спать в бабушкину комнату. Там ей стало уютно.

Однажды теть Надя уехала в Калинин — ей надо было принимать экзамены в музыкальной школе. Лиля очень скучала. Она каждый день ходила на станцию встречать, почти бегом — три километра лесом. С электрички шла толпа людей с сумками. Лиля разочарованно, горестно стояла на станции и все ждала. А тетушки все не было. Вернулась она неожиданно и привезла бадминтон: несколько ракеток и воланов. Это было чудо! Ракетки такие тяжелые, с кожаными ручками, а воланы воздушные! Играли всей семьей. Лиля с папой, мама с бабушкой, теть Надя с Леней. Сначала плохо получалось, Лиля никак не могла попасть по волану, и папа кричал на нее:

— Косорукая, целься лучше! Смотри на волан сквозь сетку, наводи точнее и бей с размаху! Дура, прыгай, беги, вон волан, бей! Ну же, идиотка!

Потом стало немножко получаться. Игра захватывала. Когда поднимался ветер, в воланы вставляли шишки, чтоб утяжелить. Шишек кругом валялось множество.

Рано утром теть Надя ездила на велосипеде в соседнюю деревню и покупала там парное молоко, яйца и зелень. Иногда удавалось купить курицу.

Однажды папа отправился в Москву по делам. У него вышла книга стихов, надо было забрать гонорар. Его долго не было, и мама ходила на станцию вызванивать его. Она поняла, что муж загулял. Она слала грозные телеграммы. И тоже уехала. Недели через две они вернулись с двухколесными велосипедами для детей. Синий «Орленок» с рамой был для Лени, а зеленая «Ласточка» без рамы — для Лили. Вот счастье-то было! Теть Надя учила их кататься. А потом они гоняли по всей деревне, по лесным дорожкам, ездили и в соседние сёла, съезжали с крутых горок, ветер бил в лицо, дух захватывало, они мчались, бешено крутя педали, сердце замирало от восторга!

В конце лета была сильная жара. Она не прекратилась и в сентябре, поэтому родители не захотели возвращаться в Москву, и Лиле пришлось прогулять школу. Целыми днями семья загорала и купалась. Папа куда-то уплыл и исчез. Мама, бабушка и теть Надя запаниковали, стали бегать по берегу и звать его. Напрасно. Его все нет и нет. Пришла мысль, что он утонул, но сказать это никто не решался. Вдруг бабушка увидела посреди реки лодку. В ней был папа с какой-то девушкой. Папа то и дело отпускал весла и, размахивая руками, что-то с жаром говорил ей. Видимо, читал свои стихи. Мама страшно возмутилась и начала кричать ему, но он налег на весла и уплыл. А потом приплыл по реке сам, без лодки, и сказал, что мама видела не его, ей показалось, а он просто устал и уснул на другом берегу. Переплыл туда, выбился из сил и спал.

Это было долгое лето. Они жили на даче, пока жара не кончилась. В гости приехала мамина двоюродная сестра, тетя Маша, с мужем, дядей Витей. Все уселись за деревянным столом во дворе, под яблоней. Ели суп из белых грибов, горячий и ароматный, поджарку из лисичек с хрустящей картошкой, ее женщины запивали вином, а мужчины — водкой. Потом был чай с тортом, который испекла теть Надя. Очень все вкусно! После обеда все пошли в дом смотреть мамины новые летние платья — их ей сшили в писательском ателье (Лиля забыла слово «Литфонд», помнила только смысл). А Ленечку посадили за этим столом во дворе рисовать. Он принялся изображать лошадь. У него хорошо получалось, прямо как на картинах Пиросмани. Только ноги у лошади сгибались в коленях по-человечьи. Папа подошел, посмотрел и сказал:

— Не так. Ноги неправильно. Изгиб у коней в другую сторону. Исправь.

Но Ленечка заупрямился. Папа стер часть ног и поправил. Леня стер и восстановил. Тогда папа выдернул его из-за стола, швырнул на траву и стал пинать ногами, словно это футбольный мяч. Лиля замерла и с ужасом смотрела, как папа убивает Леню. Тут из деревянного туалета в конце двора вышел дядя Витя. Он увидел это, подскочил к папе и двинул его кулаком так, что тот отлетел. Лиля помчалась в дом рассказывать, что случилось, но ее никто не слушал. Мама не обратила никакого внимания. Все были увлечены нарядами и разговорами.

Вернулись в Москву в конце сентября. В школе Лилю очень ругали и не поверили, что она прогуляла из-за родителей. Их вызвали в школу, но они не пошли. Тогда учительница позвонила им. Мама сразу же передала трубку папе, а он сказал, что ничего не знал о прогулах дочери, что Лиля лживый и сложный ребенок и что он накажет ее. Лиля беззвучно возмутилась. Ей было очень обидно и