Фонд социальноэкономических и интеллектуальных программ (фонд СЭИП С.А. Филатова) вместе с «толстыми» литературнохудожественными журналами, при участии и поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям провели в октябре 2016 года шестнадцатый форум молодых писателей России и зарубежья.
Предлагаем подборку стихотворений участников форума, стихи которых обсуждались на мастерклассе журнала «Москва».
Иван КОНОВАЛОВ
Иван Ильич Коновалов родился в 1988 году в Ярославле. Окончил математический факультет ЯрГУ имени П.Г. Демидова по специальности прикладная математика и информатика.
Работает программистом.
Стихи и прозу начал писать в старших классах. Публиковался в журнале «Юность».
Лауреат литературной премии имени А.Ахматовой (2015).
О колдовстве
О, если бы птица в окно влетела,
то я бы сказал тебе, дорогая, —
наверное, в доме беда. И ты бы
затеплила свечи, плеснула воду
в глубокую чашу и до рассвета
всю ночь бы шептала воде такое,
что если бы сорок я слов расслышал,
то полголовы б моей стала белой.
О, если бы рухнул церковный купол,
то я бы сказал тебе: дорогая,
недоброе чтото за нами ходит.
И ты посолила бы тень от дуба
и тени велела следить за нами,
а если недоброе что увидит —
душить, не пускать, оплетать корнями.
И дуб бы окреп, выпивая соки
из твари, которую тень поймала.
О, если бы денег мне было нужно,
то я подошел бы к тебе, родная,
и просто сказал, что не в деньгах счастье,
но счастье без денег — уха без рыбы,
и ты бы в серебряный колокольчик
с усмешкой недоброю позвонила,
и белка вбежала бы, колокольчик
забрав у тебя, и в передних лапах
к мохнатой груди прижимая будто
бельчонка, баюкала бы подарок
и стрекотом беличьим отвечала
на просьбу добыть нам немного денег.
Но это беда — не беды предвестник,
не поступь тяжелая неудачи,
не бедности призрак, скребущий в окна,
и не тебе ее отвести.
Нет, не тебе, о моя родная,
я знаю, что все колдовство бессильно,
когда из зловонной пучины моря
выходит война и шипит в столицах
затем, чтобы громче прогрохотать.
Родная моя, не пытайся даже,
теперь не твоя, но моя забота,
и незачем знать тебе, что за средство
я буду пытаться употребить.
* * *
Собор виднелся через вьюгу
с шинелью белой на плечах;
и Ленин бронзовый, крича,
с угрозой вскинутую руку
уткнул в него. Какойто лозунг
растяжкой бился на ветру
(мелькнуло: с ерами, про труд
и революцию). Сам воздух
дышал гражданской. Башлыки,
шевроны, звездочки, штыки...
А снег, кружась, так густо сыпал,
что стая вспугнутых ворон
металась: с четырех сторон
белымбело — кричи до хрипа.
Рынок
Мертвые головы на прилавке,
тюкает в тушу топор мясницкий;
крытого рынка прохлада, низкий
говор гудит, а собаке гавкать,
лаять на привязи, ждать ответа...
Сладкою грудой лежат конфеты;
выговором не равнинным, острым
пряные травы на вес и вроссыпь.
Посередине, как перст, как столпник,
ящик держа на груди, священник
ждет — и проходят людские толпы.
Как же стеснялся я мелких денег
дветри бумажки просунуть в щелку!
В рясе большой бородач ребенку
кланялся чуть и спросил однажды,
как мое имя. Забыл — бумажных
денег я клал или горсть монеток?
И восстановлен ли храм — не знаю,
помню зато: если дело летом,
можно дверями с другого края
здания выйти, а там рядами
рыбки, котята, щенки; «Отдам» и
«В добрые руки» гласят картонки.
Щебет по клеткам, а прутья тонки,
и попугай, будто впрямь затеял
смелый побег, обжимает лапкой
прутья и клювом скребет, а тени
цельные, плотные, без залатки —
солнце в зените! И шли мы с мамой
по зеленщицким, и я, я самый
мимо рядов, как по длинной фразе,
арбуза тащил полосатый праздник.
Ангел и сопелка
В такой глуши живу, что небо спьяну
скатилось вниз и спит теперь в овраге;
связные трассы, не добравшись, вянут,
и вспять идут казенные бумаги.
Играю в шахматы с политруком, колдую
(здесь колдовать — такая же работа),
дужу в сопелку — заборматываю бурю.
А впрочем, просто так дужу — охота.
Считаю галок, прячу сны по рукавицам,
люблю рябиновой настойки горький вкус
и жду, когда хоть чтонибудь случится, —
как сыч ждет мыши, сидя на суку.
И вот — случилось. Появился ангел.
Приезжая. (Как добралась, ейбогу?)
в каком она там звании и ранге? —
спросить бы небо.
Небо спит — не трогай.
Она, смеясь, сопелке подпевала,
гундосой дудке — птичьим переливом,
и, сколько бы ни пела, было мало.
Я в первый раз считал себя счастливым.
Мне думалось — не вымолвлю ни слова
при ней, бездымном всполохе искусства;
но угощал ее узбекским пловом.
И подарил сопелку. Было грустно.
Я отдал сокровенное — простую
свистульку, дудочку, пустышку — стыдно, мелко!
Уехала. Я так по ней тоскую!
Тоскую так! И жаль до слез сопелку.
Дана КУРСКАЯ
Дана Рустамовна Курская родилась в 1986 году в Челябинске.
Публиковалась в журналах «Новая Юность», «Кольцо А», «Бизнес и культура», «Автограф», а также в «Литературной газете», в газете «Литературная Россия», «Челябинский рабочий» и на интернетпорталах «45я параллель», «Полутона», «Сетевая словесность», «Этажи», «Интерлит» и т.д. Автор книги стихов «Ничего личного».
Победитель международной поэтической телепрограммы «Вечерние стихи» (2014), обладатель поэтической премии «Живая вода» (2015).
Организатор российского ежегодного фестиваля современной поэзии «MyFest».
Член Союза писателей Москвы.
Живет в Москве.
* * *
Жертвоприношение на прудах
Амираму Григорову.
Затем она уселась на пиджак,
Свои ладони под себя поджав,
И чемто важным пах вечерний воздух.
Священной дозой стали двести грамм.
«Здесь все цветет, — сказал ей Амирам, —
Совсем иначе было в девяностых.
Здесь не было и трети здешних вод,
А вдалеке не высился завод,
И берег оглашался женским всхлипом.
Здесь было мрачно, гулко и темно,
Так длилось бы столетиями, но —
Но бог явился и запахло липой...»
Рассказ прервал далекий рыбий крик.
Глубоководный не понять язык,
Но Амирам вдруг улыбнулся ровно:
«Эх, чтото раскричались на беду...» —
«А где же этот бог живет?» — «В пруду.
Но он спасает только хладнокровных.
А я тебя запомню молодой».
И, свесив ноги прямо над водой,
Она молчала, думая о разном.
Был берег светел, а закат бордов.
И мутный бог Борисовских прудов
Крестил ее ступни волнообразно.
Ваганьково
Земля принимает с одиннадцати до шести.
В прочее время можно здесь погулять.
Легкий ветер в листьях прошелестит.
Если хочешь — пробуешь разгадать.
После двенадцатой рюмки выползет темнота
И накроет край, где никто не считает дни.
Если хочешь — закрой глаза, посчитай до ста,
И тогда отовсюду выйдут к тебе они.
Вот тогда и расскажешь про гулкий свой бой часов,
Про панельный дом, где тебя, ах, никто не ждет.
В этот край оградочных адресов
Ты пришел унять под ногами лед.
Расскажи им про деньги в стылой своей горсти,
Про холодную одноместку свою кровать.
Как ты принимаешь всех с одиннадцати до шести,
В прочее время стараешься погулять.
Как дрожит в больной руке твоей карандаш.
Как дрожит звезда по ночам у тебя в груди.
И тогда они скажут: «Ты тоже, ты тоже — наш.
Вот поэтому больше не приходи».
- Комментарии