Имя Бога

Более загадочного человека, чем Адам К., я не встречал в своей жизни. Я давно уже не имею никаких сведений о нем и, признаться, не очень-то об этом и жалею. Мы познакомились в середине 90-х, на художественной выставке. Там была картина: аквалангист, напоминающий Адама со знаменитой фрески Микеланджело, погружается в протоплазму человеческой клетки — куда-то туда, где идет уже деление на молекулы и атомы. Я подумал... а кто-то за левым плечом повторил мою мысль:

— Божественная сущность, стремящаяся к нулю!

Я обернулся, встретил цепкий, но дружелюбный взгляд лысеющего со лба молодого человека, худощавого, сутуловатого, в мятой одежде.

— Вы угадали мою мысль!

Он снисходительно улыбнулся. Много позже я узнал, что наши мысли совпали лишь в одной точке, как пересекающиеся линии. А тогда мы разговорились — сначала о живописи, потом о литературе — и продолжали разговаривать, выйдя наружу.

Адам увлекался структурализмом. Он утверждал, что это один из самых древних литературных приемов.

— Возьмите Библию. Рассказ в Пятикнижии ведется от Бога, именуемого то во множественном числе: Элохим — «боги», то в единственном: Яхве — «Господь». И это неслучайно. Если разделить тексты, связанные с Яхве и Элохимом, то получится два отдельных повествования, каждое из которых последовательно и цельно.

— А что это даст? Изменится смысл, что ли?

— Конечно! Библия — книга с бесконечным количеством смыслов. «Яхвиста» и «Элохвиста» можно читать параллельно, можно один за другим, можно в шахматном порядке, можно с конца... Представляете?

— Да-а...

— Но это самый простой способ изучения Писания, когда оперируют текстами, а в Библии каждое слово, каждая буква являются единицами смысла. Едва ли Бог хотел, чтобы в Священной Книге были лишь простейшие смыслы. В магической книге иудеев «Сефер Иетцира» сказано: «Господин Вселенной совершил с Авраамом договор между десятью пальцами ног, этот договор есть обряд обрезания, а другой — между десятью пальцами рук — договор языка. Он прикрепил двадцать две буквы к своему языку и открыл ему их тайну. Он опустил их в воду, поднял — в огонь, бросил — на воздух, зажег их в семи планетах и излил в двенадцати небесных знаках». Каждая буква имеет магическое значение, а новые сочетания букв рождают новые символы. Поэтому мудрецы стали читать Писание, меняя буквы.

— Как это — «меняя буквы»?

— Подобно Пятикнижию, древнееврейский алфавит можно поделить на две части, верхнюю и нижнюю, и каждой букве из «верхнего» алфавита найти соответствие в «нижнем».

— Как это?

— Как в простейшем шифре! Ну вот соответствует же в русском языке звук «б» звуку «п», «в» — «ф», «г» — «к»... Пометим буквы «б» и «п» цифрой 2, «в» и «ф» — цифрой 3, и так далее. Теперь представьте, что вам надо послать записку своему отцу, но вы не хотите, чтобы кто-нибудь прочитал ее. И вы вместо согласных из «нижнего» алфавита используете согласные «верхнего». И пишете, скажем: «Баба!» Но отец ваш, зная этот шифр, читает как нужно: «Папа!» Разумеется, я упростил для наглядности. На самом деле магический метод чтения Библии больше похож на расшифровку тайнописи в «Золотом жуке» Эдгара По.

— И вы серьезно полагаете, что надо читать так Библию?

— Еще как серьезно! Сотни тысяч людей так читают. И не только справа налево, как положено, но и слева направо, потом снова справа налево, сверху вниз, потом снизу вверх... Двадцать две основные буквы, учит «Сефер Иетцира», размещены на сфере, каждой дано цифровое соответствие: первые девять букв соответствуют простым числам, следующие девять — десяткам и так далее. Таким образом, число цифровых выражений букв вырастает до девятисот. Но надо уметь ими пользоваться, ибо сказано: «Круг, их содержащий, может вращаться правильно, и тогда это означает счастье, или в обратную сторону, и тогда получается несчастье». Видели когда-нибудь вращающиеся круглые календари, рассчитанные на сто и больше лет? Первый круг — дни недели, второй — название месяцев, третий — число дней в месяце, четвертый — годы. Все это надо совместить, чтобы точно узнать дату или день недели. Но можно и не совмещать — и тогда перед тобой просто слова и цифры. Точно так же обстоит дело с простым и магическим чтением Библии.

— Но это же безумно сложно! И для этого нужно знать древнееврейский!

— Конечно! Вот я сейчас изучаю иврит на курсах «Сохнут».

— Каковы же результаты этой грандиозной работы? И если они есть, то почему о них никто не знает?

Адам остановился, насмешливо поглядел на меня:

— И не узнает. В познании Книги книг каждый продвигается в одиночку. И если кому-то что-то открылось — значит, послание предназначалось именно ему, и никому больше. Писание бесконечно, и у него бесконечно много значений, хватит на всех. Каждая стадия познания соответствует определенной стадии духовного развития человека. Но все значения постичь невозможно. Ты можешь познать мало, можешь много, но никогда — всё. Познание не цель, оно — средство.

— Да-а... Это же целая наука! — удивлялся я. — А я об этом ничего не читал.

— Да, у нас об этом мало пишут, — кивнул Адам, — если не считать Аверинцева. Из переводов есть книга Папюса, лекция Борхеса о каббале... Но вообще люди занимаются каббалой начиная с Авраама, а первые книги о ней написаны в третьем веке нашей эры.

— Занимаются чем? — насторожился я.

От Адама не укрылось мое секундное замешательство. Он улыбнулся, проницательно глядя на меня:

— Каббалой. Это слово многих отпугивает. Вот и вы насторожились. Вы подумали, наверное, что-то о колдовстве, оккультизме или черной магии. А «каббала» означает «предание», «традиция». Или, буквально, «принятие», «получение». Каббалисты, в сущности, первые структуралисты. Они изучают и толкуют Библию, а не летают верхом на метлах. Кто-то взял и пустил слово «каббала» в газетный обиход с добавлением уничижительного суффикса -ик — «каббалистика», — чтобы люди сразу шарахались. Так в свое время было с «достоевщиной». Вроде бы имелись в виду неумелые подражатели, а на самом деле бросалась тень на самого Достоевского.

Действительно, из того, что было связано в моей памяти со словом «каббала», я не мог выловить ничего мало-мальски похожего на то, что рассказывал Адам. Придя после нашего разговора домой, я полистал справочную литературу и не нашел в коротеньких заметках о каббале и намека на ее метод. «...Еврейское мистическое учение, в основном посвященное толкованию Ветхого Завета»... «Каббала представляет собой пеструю смесь иудаизма, халдейской теологии, греко-арабской философии, воззрений христианских сект и ислама». Остальное — понимай как хочешь! Правда, одна фраза в энциклопедии заставила меня снова насторожиться: «Возникшее в XVIII веке движение хасидизма в значительной степени зиждется на каббале». Хасидизм... Год или два назад по телевидению показывали репортажи о безобразиях, которые устраивали в Ленинке люди с пейсами и в круглых шапочках, называвшие себя хасидами. Кажется, они требовали отдать им манускрипты какого-то Шнеерсона...

Но вообще, все, что рассказывал Адам, было необыкновенно интересно. Я как будто посмотрел на привычную плоскость книжной страницы в мощный микроскоп. Она вдруг обрела объем, перспективу, края затерялись в бесконечности... Однако, как ни доходчиво объяснял Адам, он начинал как-то темнить, подходя к главному: в чем смысл каббалистического метода? Что все-таки открывается в результате изощренных текстологических манипуляций? Я всегда испытываю щекочущее чувство неудовлетворенности, не выяснив что-то до конца, а словоохотливый Адам, судя по всему, время от времени нуждался во внимательном слушателе. На этой почве мы и сошлись.

Чаще всего мы встречались у Адама, в его однокомнатной квартире. Жил он один, как-то неустроенно, даже грязновато, хотя и вовсе не бедно. Книг у него, как и следовало ожидать, было великое множество; некоторые лежали у стен, связанные в пачки. Адам, как я понял по отдельным намекам, в ближайшем будущем собирался отбыть на постоянное место жительства в Израиль.

Он читал мне собственные переводы из каббалистических книг «Сефер Иетцира» и «Зогар». Это было нечто среднее между магической геометрией и астрологией. Некоторые куски на меня произвели впечатление, особенно тот, где говорилось, что Бог вырубил большие столбы из воздуха: «Он создал нечто из хаоса и из ничего сделал нечто, и вырубил большие столбы из воздуха необъятного, и вот знак: одна буква — со всеми и все — в одной. Он смотрел, перемещал и сделал все созданное и все слова одним способом, и знак этому: двадцать два предмета в одном теле».

Мне не нужно было подталкивать Адама к разговору о каббале, он сам неизменно все сводил на эту тему, даже если начинал говорить о чем-то другом. Поначалу ничего принципиально нового по сравнению с первым разговором я от него не услышал. Прорыв произошел месяца через три после нашего знакомства. По-видимому, Адам к тому времени уже сильно втянулся в каббалу.

— Ты спрашивал, какова конечная цель каббалистического метода. Об этом не принято говорить прямо, но ты был внимательным слушателем и достоин узнать. Все Пятикнижие, — заявил, блестя глазами, — является гигантским шифром для четырех букв, из которых состоит имя Бога. Оно называется по-гречески тетраграмматон. Мы знаем, как оно пишется. — Адам взял лист бумаги и написал справа налево: «הוהי». — Видишь? Звучит это примерно так: «йуд-хэ-вав-хэ». По-русски обычно переводят — Яхве, Иегова. Но мы не знаем, как точно звучит имя Бога, ведь в иврите нет гласных. При произношении согласные просто разделяются произвольным горловым звуком. Это как если бы ты мог произносить слово «Бог»: «Буг», «Бег», «Биг» и так далее. А в переводной еврейской религиозной литературе оно пишется через дефис: «Б-г». Между тем, по древнему еврейскому преданию, тот, кто правильно произнесет тетраграмматон, получит ключ к божественному знанию. В древности посвященные раввины иногда передавали тайну произношения своим ученикам. Но после разрушения храма и рассеяния евреев эта традиция была нарушена. Есть и другой, куда более сложный способ получить божественное знание. Надо расшифровать Пятикнижие, перемножив и поделив в правильном порядке все числовые соответствия букв в книге, чтобы, как при решении уравнения со многими неизвестными, в итоге осталось цифровое значение слова «йуд-хэ-вав-хэ» — 26. И лишь тогда, гласит предание, когда все значения сойдутся, ты произнесешь имя Бога правильно. Теперь, с появлением компьютеров, — он кивнул на мигающий экран своего «Пентиума», — задача вроде бы упростилась. Но как найти правильный порядок решения? Указание на это ищут в «Сефер Иетцира» и «Зогаре», — для этого они, собственно, и создавались. И я, — торжественно произнес Адам, пристально глядя на меня, — кажется, нашел. Слушай, — он открыл тетрадь и прочел: — «Два камня строили два дома, три — строили шесть домов, четыре — строили двадцать четыре дома, пять — строили сто двадцать домов, семь — строили пять тысяч сорок домов. В силу этого иди и считай то, что рот не может выразить, то, что твое ухо не может выслушать». Так прямо сказано: «иди и считай»! И даны последовательные математические соотношения: два к двум, три к шести, четыре к двадцати четырем и так далее. Осталось лишь понять, что на что делить. У меня уже есть догадки на этот счет.

— Прямо-таки теорема Ферма, — сказал я с почтением, почесав «репу». — Но получается, перед тобой чисто математическая задача? А как же новое прочтение Библии, расшифровка ее тайных значений?

— А, — погрозил пальцем Адам, — хитрец! Все ему расскажи! Ты что думаешь: каббалисты ходят друг к другу и делятся своими открытиями? Божественное знание предназначено для одного, а не для всех. Впрочем, у тебя, кроме меня, нет знакомых-каббалистов, и ты не знаешь иврита. Так и быть, слушай. Я думаю, указанные математические прогрессии одновременно являются и ключом для расшифровки Библии. Всего соотношений шесть, по числу лучей «звезды Давида». Берем первое: «Два камня строили два дома». Обрати внимание: это не математическое тождество, ибо два камня не равны двум домам. Поэтому сразу отказываемся от соблазна прочитать первые две буквы Пятикнижия так, как они написаны. К цифровому значению этих букв прибавляем двойку и полученную сумму делим надвое. Например, сумма числовых соответствий букв «вав» и «йуд» — шестнадцать, прибавляем два и делим надвое: получается девять. Первая буква найдена. Это — «тет». Дальше: «Три камня строили шесть домов». Берем следующие три буквы, прибавляем к их суммарному цифровому выражению тройку и делим натрое. И так далее. По завершении шести действий начинаем все сызнова. А потом, если буквы станут складываться в слова, читаем. Я уже начал эту работу. Признаюсь, пока по смыслу получается что-то весьма мрачное...

— Ну работка! — воскликнул я. — Значит, если ты сделаешь всё это, то сможешь правильно произнести тетраграмматон. А что, если не секрет, тебе даст полученное божественное знание?

— Узнаю русского человека! — воскликнул Адам. — Прямые вопросы, на которые надо давать прямые ответы! Готов ли ты слушать сии ответы, пытливый славянин?

— Всегда готов, — пробормотал я.

— Тогда слушай. Мир был создан одним только словом — «свет». Я тоже могу произнести: «Да будет свет», — но ничего из этого не получится. Дело опять-таки в произношении. — Он помолчал и добавил, остро глянув на меня: — Если я сумею правильно произнести имя Божье, я стану равен Богу. Я создам свой мир и вдохну жизнь в голем — человека.

Я опешил. Какой мир? Какой голем? Сдвинулся он, что ли, на своих расшифровках?

Адам, с понимающей улыбкой поглядывая на меня, рассказал мне несколько преданий, как на лбу фигуры, вылепленной из глины, раввин или его ученики писали слово «жизнь», потом произносили тетраграмматон, и она оживала. Побасенки эти не произвели на меня впечатления. Одно дело — каббалистическая космогония, таинственные мистические шифры, другое — бредовые фантазии полуграмотных, фанатичных цадиков-хасидов (я уже кое-что почитал о них). Я сказал это Адаму. Он исподлобья посмотрел на меня (раньше мы не спорили, я слушал его, открыв рот) и ответил, что и то и другое суть божественные эманации.

— Вот как? А мне кажется, что оживление глиняных истуканов все же ближе к черной магии.

— Витя, ты разбираешься в черной магии? — язвительно осведомился Адам. — Каббала учит, что Вселенная является делом рук несовершенного Божества, доля божественности которого стремится к нулю. — (Я насторожился, какое-то воспоминание ворохнулось в моей памяти.) — Поэтому созданный им мир несовершенен, а порой и ужасен. В сущности, он — антипод Бога, Первоначального Существа, называемого по-еврейски Эн-Соф — Бесконечная Пустота. Оно бесконечно — стало быть, непознаваемо. Как же можно из Бесконечного и Непознаваемого создать что-то конкретное и материальное? Мы неизбежно придем к выводу, что Бог не может создавать мир из самого Себя, ибо, в отличие от нас, не существует во времени и пространстве. Ему необходим ряд перевоплощений, в каббале они называются сферическими истечениями, сефирот-эманациями. Чтобы тебе было понятно, как они действуют, приведу в пример то место из Библии, где рассказывается о сотворении мира. Появлению человека предшествовало появление «скотов, и гадов и зверей земных по роду их», появлению скотов — рождение рыб, пресмыкающихся и птиц. А прежде чем приступить к созданию животного мира, Господь разместил светила на тверди небесной. Перед этим Он сотворил сушу и насадил на ней траву и деревья. Для того же, чтобы появилась суша, Ему потребовалось отделить воду, «которая под твердью, от воды, которая над твердью». Но всему этому предшествовало, как я уже говорил, рождение света с помощью одного только слова «свет» и отделение света от тьмы, то есть деяния нематериальные. В начале было Слово, исполненное духа жизни, оно стало материей, из материи Бог произвел жизнь, а из жизни — различные формы жизни. Это и есть принцип действия десяти сефирот-эманаций, возникающих одна из другой, как части складной телевизионной антенны. Но Божественное неизбежно убывает на пути от Слова-жизни к человеку. Мы являемся отражением Яхве, но отражением перевернутым и маленьким, словно в камере-обскуре. Мир Яхве вмещает в себя и эту, с позволения сказать, камеру-обскуру (мы называем ее Вселенной), и нас, и наш материальный мир, и преисподнюю. Постигая имя Божие, мы выходим на свет из темноты космической камеры. Мы обретаем возможность создавать жизнь из духа жизни, как и сам Господь. При чем же здесь черная магия?

— Я Божественный промысел принимаю, — сказал я, — но в нем ощущается соразмерность, которую, мне кажется, ты утратил, смешав философию и мрачные сказки хасидов.

Адам поморщился и отвернулся к своему «Пентиуму».

— Не следует с такой самоуверенностью судить о вещах, о которых имеешь лишь приблизительное представление, — промолвил он.

Это меня задело. Вряд ли Адам избрал бы меня в слушатели, если бы видел, что я ни хрена не понимаю, но стоило мне один раз возразить ему, как он, типично по-еврейски, намекнул мне, что я невежда. Однако серьезно задуматься над затронутыми в тогдашнем споре вопросами меня заставило не это замечание, на которое Адам, как человек, собаку съевший на каббале, вообще-то имел право, а воспоминание об одновременной мысли, предшествовавшей нашему знакомству. Я-то, конечно, употребил ее в отрицательном смысле, а Адам, оказывается, в положительном. Мы сблизились, собственно, благодаря этой мысли, но мой незначительный духовный опыт, приобретенный до знакомства с Адамом (увлечение Гоголем и Достоевским), отвергал его трактовку Божественной сущности. Наши воззрения были прямо противоположными — как пересекшиеся, но расходящиеся прямые, как треугольники Давидова щита, направленные вершинами вверх и вниз. Так что отнюдь не уязвленное самолюбие руководило мной, когда я взялся на бумаге возражать Адаму, а мое еще только набиравшее силу личное мировоззрение, доверчиво принявшее когда-то адамову каббалу.

Поначалу я просто хотел написать Адаму письмо, но быстро понял: простым посланием здесь не ограничишься. Адам был более образован, обладал несомненными философскими и литературными способностями, умел в духе Сартра, с помощью остроумного сравнения — каббалистического метода с вращающимся календарем, Вселенной с камерой-обскурой, сефирот-эманаций со складной антенной — дать наглядное представление об очень сложных вещах. Для того чтобы спорить с ним на его уровне, следовало не просто критиковать концепции Адама и каббалистов, а выдвигать свои, чего мне раньше на бумаге делать не приходилось. Я всегда считал себя философом, но философствовал преимущественно наедине с самим собой, будучи сам себе и Сократом, и Платоном.

Работа затянулась на две недели: получилось целое исследование. Я назвал его «Свобода и каббала». Оно открывалось эпиграфом из «Моцарта и Сальери»: «Музыку я разъял, как труп. Поверил / Я алгеброй гармонию». Начинал я с вопроса: почему, при внешней свободе изучения Библии каббалистами, у них полностью отсутствует свобода понимания происходящего в ней? Можно толковать Священное Писание как угодно, но только не в духе тысячелетиями выстраданной человечеством морали. Исследователь становится рабом буквы, забывая о духе Библии. Воззрения безымянных авторов каббалистических книг и русских мыслителей-христиан были столь же противоположными, как наше с Адамом отношение к Божественной сущности.

Зло, как считают каббалисты, существует потому, что божество несовершенно, христианство же учит, что мир — дело рук совершенного Бога, создавшего человека по образу Своему и подобию. Бесконечно бедное Первоначальное Существо каббалистов, Эн-Соф, не имеет образа и подобия, не знает ни добра, ни зла, ни свободы, ни необходимости. Оно не может ничего создать, даже если бы захотело. Невольно возникает мысль, что Эн-Соф вовсе не божество, а то, что атеисты называют материей. Сущность Эн-соф выражается в эманациях, материи — в развитии ее форм. Мир Яхве — антипод Эн-Соф, зло входит в мир в качестве обязательного, как в материализме, атрибута. Бог христиан бесконечно богат и бесконечно свободен, созданный им мир не похож на театр марионеток, где воля кукловода — закон. Да и может ли бесконечно богатый и бесконечно свободный создать иной мир? Разве будет он тогда бесконечно богат и бесконечно свободен? Между Богом и человеком лежит свобода. Если она кем-то нарушается, нарушается связь между Творцом и творением.

В каббале, далее отмечал я, есть то, чего русский человек никогда не поймет. Зачем биться над расшифровкой уже известного слова, а потом оживлять глиняного человека, если можно произвести на свет живое существо куда более естественным и приятным способом? Затем, что дух небытия не способен создавать жизнь тем же способом, что и дух бытия. Я приводил мнение Потебни и Проппа, которые, изучив сказки и мифы народов мира, считали, что отсутствие у героев определенных физических свойств, в частности осязания мира бытия, есть косвенный признак нечистой силы. Таковы, например, панночка и бесы в «Вие» Гоголя: они не видят Хому Брута в освященном круге, тогда панночка дикими заклинаниями вызывает Вия, «начальника гномов» с железным лицом и веками, облепленного черной землей. Понятно, что Вий — это некий голем, посредством коего нечистая сила осуществляет осязательную связь между миром бытия и миром небытия. Каббалисты же, создавая голем, воплощают в физическом мире дух небытия, к которому тяготеет их затуманенное талмудическими криптограммами сознание. Отсюда вывод, что каббала есть отвращение человека от истины Божьей и погружение его в царство диавола путем внешне незаметных, но «сладостных и непоправимых подмен», как выразился в своем исследовании о Блоке Даниил Андреев.

В самом деле: столь ожидаемый иудеями Мессия не принят, признан «ложным». «Круг повернулся в сторону, означающую несчастье». Духовная история богоизбранного народа окончилась, началась каббала фарисеев, распявших Бога. Творение, против которого Закон грешил, но склонял голову, в каббале начинает подвергаться сомнению. Предание гласит, что можно достичь божественного знания, перетряхивая буквы, из которых состоят слова Торы, а потом оживлять глиняных болванов! Но, перед тем как занести «предание» на бумагу, книжники распяли Богочеловека, умевшего воскрешать мертвых людей!

Я находил неслучайным, что десять сефирот-эманаций Первоначального Существа и четыре мира каббалистического Яхве заканчиваются адом. Ад был не то чтобы венцом каббалистической космогонии, но ее логическим обоснованием, ибо если Божественная сущность полностью утрачивает свою силу, приближаясь к нашему миру, то какая же сила создает ад? Каббала учит, что ад, как и соседние миры, дело рук Яхве. То есть сотворил как добро, так и зло, сознательно уравновесив их.

Заканчивал я мыслью: «Нет, не случайно русский народ употребляет слово “кабала” в значении “рабство”! Как это получилось? Видимо, последователи ереси жидовствующих или какой-нибудь другой ереси уже пытались познакомить верующих на Руси с каббалой. И народ наш, как всегда, кратко и точно обозначил духовную суть этого антихристианского “предания”».

Работая над «Свободой и каббалой», я пару раз встречался с Адамом, но мы, словно уговорившись, молчали о каббале, беседуя в основном, как люди, не сошедшиеся в интересных вопросах, о политике. Между тем в мои планы входило показать рукопись Адаму. Не то чтобы я хотел утереть ему нос, просто искренне считал, что он неплохой парень, но пал жертвой «сладостной подмены». Я не обольщался, что «Свобода и каббала» ему поможет, — иудаизм штука вязкая, особенно если человек собрался в Израиль, — но не исключал, что она несколько охладит его франкенштейновский пыл.

Итак, я распечатал работу на принтере и отнес Адаму. Он вышел ко мне какой-то взлохмаченный и чем-то озабоченный. Через плечо Адама я увидел, что в полутемной комнате его горят какие-то толстые свечи (была еврейская Пасха — Пейсах). Он поймал мой взгляд и прикрыл дверь. Объяснять Адаму долго ничего не пришлось. Он сразу протянул руку за моей папкой и сказал:

— А я ожидал чего-то подобного. Почитаем. Опровержение каббалы, не так ли? Посмотрим, как ты опровергнешь Маймонида. Чаю выпьешь? — он кивнул в сторону кухни.

Чаю не хотелось, точнее, не хотелось толковать с Адамом о пустяках, а о каббале он сам перестал со мной говорить. Поэтому я распрощался.

Через неделю Адам позвонил мне.

— Что ж, это серьезней, чем я ожидал, — без предисловий начал он. — Неожиданно то, что ты подключил на помощь русскую философскую мысль, ныне едва ли существующую. С ней всегда было трудно совладать посредством логики из-за ее коронного соблазна: обещания неограниченной духовной свободы. Хотя, на мой взгляд, плоды сей иллюзии весьма плачевны: это те самые «широкие» русские люди с амплитудой колебаний от черносотенца до сталинского вертухая. Но я не об этом. Как бы ты отнесся, если бы дал я одному человечку твой труд почитать? Он как раз занимается этими вопросами и может быть тебе полезен.

— Да ради Бога.

— Тогда до встречи. — и он повесил трубку.

Я был, конечно, разочарован, ибо ожидал хотя бы спора, но Адам «не снизошел». А «человечки» его мне были безразличны: «Свобода и каббала» предназначалась не для них.

В Великую субботу, накануне православной Пасхи, я пошел в храм неподалеку от моего дома освятить кулич и крашеные яйца (в ту пору мне, человеку, в вопросах веры невежественному, это казалось важнее, чем пойти с утра на субботнюю литургию). Когда я свернул на пешеходную аллею, ведущую к церкви, путь мне преградил человек с кожаным портфелем, увидев которого я даже испугался. Он был как две капли воды похож на Егора Гайдара: грузный, расширяющийся книзу, с покатыми плечами, а самое главное — с шарообразной лысой розовой головой, к которой был приклеен косой зачес взаймы, и маленькими свинячьими умными глазками на плоском потном лице. Глазки эти буквально сверлили меня. У меня даже мелькнула в голове дурацкая мысль: а что, если Гайдар пришел мне мстить за то, что в 1993 году, во время государственного переворота, ходил на митинги протеста с наклеенной на картон большой фотографией вице-премьера, по лбу которого шла надпись: «Гайдар — мозговая опухоль ельцинизма»? Но, подойдя ближе, я увидел, что у двойника Егора Тимуровича пузо поменьше гайдаровского, а нижняя часть лица крупнее и жестче. Псевдо-Гайдар этот продолжал буровить меня глазками, ни слова не говоря. Я обошел его, как обходят тумбу, и двинулся дальше. Возле церквей, особенно в дни больших праздников, бродит немало странных людей, иные даже заходят в храм, как-то диковато озираются...

Вокруг храма были расставлены столы для куличей и пасох, святили двое священников, так что дело шло быстро. В воздухе стоял праздничный запах имбиря, сахарной пудры и глазури. Искусно разукрашенные яйца переливались на солнце всеми цветами радуги. Покропили обильно и мою снедь, и меня самого. Не вытирая с лица капель святой воды, я взял свой узелок, перекрестился и пошел к воротам. И здесь... я снова увидел гайдаровского двойника. Он стоял за чугунными прутьями ограды, прижавшись к ним плоским лицом, и по-прежнему неотрывно смотрел на меня. «Гайдарчик! — воскликнул я про себя с досадой. — Чего тебе надобно?» (Это однажды при мне одна «демократка» ласково назвала Егора Тимуровича Гайдарчиком.)

Однако, миновав ворота, ничего я Гайдарчику не сказал: с людьми, чудно ведущими себя возле церкви, лучше не заговаривать, потом не отвяжешься. Но почему он на меня пялился? Добро, был бы я хорошим верующим — к таким вечно всякие ущербные липнут, я же бывал в храме на Пасху да на Рождество.

Я решил идти не оглядываясь, но, конечно, не вытерпел и через квартал оглянулся. Гайдарчик грузно маячил метрах в пятидесяти от меня. Теперь не оставалось никаких сомнений, что он интересуется именно мной. Выяснять отношения с ним мне по-прежнему не хотелось: а вдруг он драться полезет... Это был, вероятно, какой-то местный «демократ» из породы «крейзи», жертва моды на двойников. Может, и впрямь увидел меня на антиельцинских митингах с обидным плакатиком, теперь ходит за мной, психологически запугивает...

«Ну и хрен с ним, — думал я, — сейчас зайду домой, а он, если хочет, пусть стоит под окнами». Но на самом деле мне не хотелось, чтобы он стоял под моими окнами. Я зашел в подъезд, поднялся к себе, постоял в прихожей. «Посмотреть? Но если я все время буду думать о нем, можно считать, что его тактика принесла успех. Он же того и добивается, чтобы я нервничал». Однако я снова не вытерпел, подошел сбоку к окну, осторожно приподнял штору. Гайдарчик стоял внизу и смотрел мне прямо в глаза. При этом он говорил по мобильному телефону.

«Инструкции запрашивает? — похолодел я. — Выйти, что ли, дать ему по рогам?» Но тут двойник спрятал в карман мобильник и, косолапо раскачиваясь, сам двинулся в мой подъезд, открыл дверь со сломанным кодовым замком. «Та-ак». Я вернулся к входной двери, припа