Извечный ход времен

Валерий Николаевич Черкесов родился в 1947 году в г. Благовещенске Амурской области. Автор восемнадцати книг стихов и прозы. Печатался в журналах «Наш современник», «Слово», «Москва», «Молодая гвардия», «Роман-журнал. XXI век», «Нева», «Всерусскiй соборъ», «Дальний Восток», «Подъем», «Сибирские огни» и др.

Собственный корреспондент «Литературной газеты» по Центральному федеральному округу.

Член Союза писателей России.

Живет в Белгороде.

 

 

Извечный ход времен

 

 

* * *

А мы все больше о глобальном,

О мировом и о вселенском,

Что будет впереди, гадаем.

А в этом доме деревенском

Все так же чисто и уютно,

И мягкий свет, и добрый взгляд,

И предки с фотографий мудро

Святыми ликами глядят.

И в неторопком разговоре

Без восклицаний и надрыва,

Сегодняшний бедлам не горе,

А так, пустяк навроде дыма,

Который над печной трубою

Вздымается и тает там,

Где блещет солнце золотое

Назло холодным небесам.

 

 

* * *

На могилу отца не приду,

Потому что не знаю с рожденья,

Где, в каком он скончался году.

Безотцовское поколенье.

 

«Папа!» — звал я ночами.

                                               Увы,

Не откликнулся, не появился,

Не погладил моей головы —

Словно с фронта не возвратился...

 

 

Послевоенная соя

 

Когда сою

насыплешь на лист из потемневшей жести

и поставишь в раскаленную духовку,

то золотистые катышки

начинают потрескивать, подпрыгивать

и пахнуть так, что, не выдержав,

хватаешь жменю поджаренных горячих зерен

и тут же отправляешь в рот.

 

Это — воспоминание детства.

Во сне

я часто вижу, как с дедушкой выметаем сою

из пыльных углов грязно-бордового вагона

с немецкими буквами на боку,

замазанными черной краской, —

трофей, доставшийся голодным победителям.

 

 

* * *

Пасутся кони у обочины

Шоссе гудящего-гремящего.

Они как будто озабочены

Обдумываньем происходящего.

Пощипывают подорожник.

Сиреневую лебеду.

Потом с опаской, настороженно

К свинцовой луже подойдут

И все же, мучимые жаждою,

Не станут пить, лишь взгляд скосят

На воду, мутную и ржавую,

В ней даже мошки не скользят.

В ней не возникнет отражение,

Хоть день-деньской на дно смотри,

Глаз неподвижных выражения,

Где грусть с кровинкою внутри.

 

 

Отчим. Пятидесятые

 

Опять не в ладах с памятью...

Хотелось вспомнить

изумрудные воды Амура,

черемуху, пенящуюся

под окном родимого дома,

но вижу:

вот отчим сидит сутуло

на табуретке —

и слезы вновь в горле комом.

 

Он, пропив

в очередной раз зарплату,

хлебает тюрю

из сухарей

и подсоленной воды,

а мне в школу

                                     идти завтра

в поношенных ботинках,

которые просят еды.

 

А проще —

у них отвалилась подошва.

Стыдно перед друзьями

и Надькой,

с которой сижу за партой.

Ах, бывший моряк,

хороший-прерасхороший,

зачем такие фортели

вытворять-то?

 

Неужели

тебе дали медаль «За отвагу»,

чтобы загнал ее

за чекушку потом?

...А ночью хрипит он:

— Салаги, ни шагу

назад!.. —

и рыдает,

как тихоокеанский шторм.

 

 

* * *

Кукарекнуло утро, взлетев на завалинку. Свистнул

день за дальней, за синей росистой горой.

Отворивши калитку, хозяйка идет с коромыслом

и с цебарками за животворящей водой.

Здесь устои свои, — никакие там перипетии

не нарушат, — не тратьте, правители, слов!

И коровы идут так, как будто все главное в мире

заключается в мерном качаньи облезлых боков.

 

 

* * *

Захочется водой живою

Умыться. Только под горою,

Где был родник, травой густою

Все заросло. Дурной травою.

 

Крапивою остервенелой

Склон ощетинился, а там

Беспечно я мальчишкой бегал.

Смотрю — и слезы по щекам.

 

Лишь в памяти, как будто песня

Далекая, ручей журчит:

То замолчит, то вдруг воскреснет.

То под лопаткой заболит.

 

 

Былинное

 

Чу! Земля задрожала, зашлась от далекого гула,

И, коня придержав в борозде, обернулся Микула:

Это скачет дружина, летит по широкому полю

Собирать с городов непомерную княжскую долю.

И Владимир рече: «Собирайся со мною, оратай,

Награжу я тебя соболиною шубой богатой,

И хмельные меды, и красавицу — все ты получишь.

Если воином станешь и верную службу сослужишь».

 

Но сурово Микула на князя взирает и молвит:

«Эти руки держали соху, серп каленый и молот,

Кладенец им знаком, только вовсе не противу брата.

Я тебе не подмога, я честь не меняю на злато.

Коли ворог нагрянет, тогда уж и слово иное:

Ты зови, не зови, князь, тогда я расстанусь с сохою.

Есть лихое копье, вострый меч в ножнах ржа не изъела.

Я за Русь поднимусь — вот мое богатырское дело».

 

 

* * *

А холодеющая высь

Уже подсвечена багряным,

Тревожным светом. И туманы

С болот клубами поднялись.

 

В прибрежной рощице опять

Кукушка о своем толкует.

Что будет? Что же с нами будет?

Не отгадать и не понять,

 

Как не понять извечный ход

Времен к вселенской катастрофе.

И наши годы, как ни плохи,

Никто обратно не вернет.

 

И холодеющую высь,

И тихий вечер над равниной,

И руку нежную любимой...

Молись! Об этом и молись.