Как мы уезжали

Столкновение

«Люблю ли я ее? Странный вопрос. Она удивительная! Мы так похожи, хотя нет, мы не просто похожи — мы одинаковые. У нас совпадают вкусы. Мы обожаем читать одних и тех же авторов, смотреть одно и то же кино. Она рисует, и я пытаюсь это делать. Я музыкант, она любит музыку. Совсем недавно она была так же одинока, как и я. Но теперь мы вместе, смотрим в одну сторону и идем рука об руку, никого не замечая вокруг...»

— Артур Эдуардович! — кто-то тряс его за плечо.

Перед ним стоял грузный фотограф, которого наняли на странное мероприятие под названием «репетиция свадьбы». Это была идея Елены, поэтому они все-таки решили провести его, несмотря на приметы, и на один день сняли сад в бывшей усадьбе Юсуповых, в известном музее города. Свадьбу запланировали именно здесь.

— Что случилось?

— Да нет, все в порядке, — зашептал фотограф. — Мои поздравления, ваша избранница прелестна и... м-м-м... абсолютно фотогенична. Вы не волнуйтесь, я не хотел вас беспокоить, но...

— Что «но»? — спросил он в нетерпении. — Говорите уже.

— Просто там, — фотограф показал рукой на шатер в центре сада, — ваша невеста сидит с мужчиной, и они как-то странно... держатся за руки. Ну, в общем, как будто они близки...

— Близки?! — удивился Артур.

«Что значит “близки”? Да мы же вообще не расстаемся с ней уже полгода!»

— Нет, нет, я не хотел никого обидеть, — стирая ладонью пот со лба, бормотал толстяк. — Вы сами смотрите, мое дело просто предупредить и...

В шатре Артур обнаружил Елену и сидящего рядом с ней крепкого мужчину. Они держали друг друга за руки, сцепив пальцы. Незнакомец что-то тихо говорил, заглядывая ей в лицо.

— Лена!

Она посмотрела на Артура. В больших красивых глазах застыл страх. Еще полчаса назад Елена суетилась и хлопотала, объясняя, как расставить столы для фуршета, заранее распределяла гостей, придумывала, где будут лежать цветы...

— А где Саша? — продолжал Артур. — Я думал, ты с ней. Ты же сказала, что вы будете обсуждать...

Она покраснела и высвободила руку из ручищи незнакомца.

— Ты нас не познакомишь?

— Это Миша, — сказала она смущенно, встала и, повернувшись к сидящему, добавила: — А это Артур, мой жених.

— Понятно, — кивнул Миша, протягивая мощную руку.

Артур ее вяло пожал.

— Выйдем на минутку, — сказал Елене.

Она кивнула. Перешли на соседнюю аллею.

— И кто же это?

Шелк длинного синего платья мягко переливался на солнце.

Елена резко повернула голову, демонстрируя свой римский профиль, отчего из прически выпала прядь темных волос и лозой заструилась вдоль лица.

— Это Миша, — сказала она, откинув волосы.

— Ну, я понял, его так зовут. — Артур глубоко вдохнул. — Я хочу знать, кем он тебе приходится и что он тут делает.

— А, ну да, конечно... — Елена выглядела растерянной. Казалось, из-под длинных ресниц вот-вот потекут слезы.

Артур схватил ее за плечи.

— Это просто мой знакомый. Он случайно узнал, что мы сегодня здесь, и зачем-то пришел.

— Я вас как-то странно застал, — смутился Артур. — И смотрел он на тебя уж слишком непросто. Да и руки ваши...

— Так получилось, ну...

— Ты мне сейчас все расскажешь, подробно! — Артур нервничал. — Кто он?

— Артур, не переживай ты так! — почти выкрикнула Елена. — У меня с ним ничего нет. Отпусти!

Артур расслабил руки, она вырвалась и, закрыв ладонями покрасневшее лицо, побежала по дорожке в глубь сада, звонко стуча каблуками.

Когда Артур вернулся в шатер, Миша продолжал сидеть за столом. Артур сел напротив. Мужчины смотрели друг на друга.

— Можно вопрос? — нарушил молчание Артур.

— Конечно.

— Могу я узнать, кто вы и кем ей приходитесь?

— Просто друг.

— Скажите честно, для меня это очень важно, — продолжил Артур.

— Зачем тебе это? — Миша помотал головой.

— То есть как «зачем»?

— Ты ее любишь?

— Конечно!

— Ну а если так, зачем тебе что-то знать? — Михаил встал, намереваясь уйти.

— Нет, нет! Не уходите!

Михаил удивленно посмотрел на него и набычился:

— Ладно, давай так. Я тут побуду еще немного. А ты, если чего узнать хочешь, Сашу спроси. Она тебе все расскажет, потому как знает все. Понял?

— Сашу?

Миша поднялся, разминая ноги.

— Ага, Сашу. — и, обойдя стол, вышел из шатра.

«Боже мой, что за ерунда! Приходит эдакий... Да еще указывает, что делать. Кто он ей?»

Артур был в бешенстве, за все то время, что они с Еленой знали друг друга, он в первый раз испытывал нечто подобное. Ревность. Только теперь до него дошло, что он, ослепленный чувством, совсем ничего не знает о своей будущей жене.

Необходимо срочно поговорить с Сашей!

Александра, будущая свидетельница и лучшая подруга, всегда была рядом с Еленой. Они дружили всю жизнь. У Артура иногда было ощущение, что они сестры. И даже внешне девушки были похожи. Совпадали цвет волос, рост, овал лица.

Артур сразу же понравился Саше. Возможно, это сыграло большую роль в дальнейших отношениях с Еленой. Кажется, сначала она сомневалась...

С Еленой они познакомились случайно, на концерте джазовой музыки. Опоздавший, задержавшийся на репетиции, Артур увидел свободное место в пятом ряду. Пробравшись туда, он обнаружил по соседству девушку невероятной красоты. В эту минуту она с упоением слушала соло на саксофоне. Он снова и снова украдкой вглядывался в ее лицо. Под конец первой части вечера у Артура было твердое убеждение, что он влюблен.

В антракте выяснилось, что девушка была на концерте с подругой. Просто они сидели на разных местах. Это обстоятельство почему-то придало ему уверенности, и он смело подошел к их столику в буфете. С тех пор прошло шесть месяцев, в течение которых они с Еленой виделись почти каждый день и находили друг в друге все больше общего. Артур уже окончил консерваторию, и у него было много свободного времени. А его мама души не чаяла в наконец-то появившейся у сына девушке, с которой быстро нашла общий язык. Все было прекрасно.

Ухоженная дорожка привела Артура к крыльцу главного входа во дворец усадьбы, где через неделю предполагалось среди мраморных купидонов и резных колонн провести торжественное бракосочетание.

— Саша!

Она стояла на ступеньках с матерью Артура и о чем-то эмоционально рассказывала.

— Можно тебя на минутку? — Артур поднял руку, приглашая подойти.

— Чего? — подбежала Саша. — Как все проходит?

— Слушай, мне надо кое-что у тебя узнать. — он не знал, как продолжить.

— Не поняла.

— Кто такой Миша?

Саша, изобразив поначалу удивление, тяжело вздохнула:

— Кто тебе рассказал?

— Да никому не потребовалось рассказывать, я захожу в шатер, а они там сидят чуть ли не в обнимку!

— Он здесь? — Саша взяла Артура за руку. — Это долгая и давняя история. Посмотри на меня.

Их глаза встретились.

— Артур, она тебя любит, я знаю точно. Ну, мне-то поверь. Ну...

— Я хочу знать, кто этот Миша. Он сам сказал: «Саша тебе все расскажет». — Артур оттолкнул ее и засунул руки в карманы брюк. — Давай говори!

Саша еще никогда не видела его в таком возбужденном состоянии. Интеллигентный Артур выглядел в данный момент, как ей показалось, даже угрожающе. Она поняла, что он не успокоится, пока все не выяснит.

— А где Лена?

— Не знаю, после того как я их застал в шатре, она убежала. Где-то здесь, я надеюсь.

— Хорошо, я все расскажу тебе про Мишу. Но обещай, что ты не будешь ревновать.

— При чем тут ревность! Просто сегодня я понял: я женюсь и должен про нее знать больше.

— Короче, Миша — это ее бывший муж. Который...

— Разве она была замужем?

— Ну, это был гражданский брак. Кстати, ты же никогда ее об этом не спрашивал...

— Я не спрашивал, потому что не знал об этом. Я вот ей про себя сразу все рассказал. А когда это было?

— После того как Павла убили... ой! — Саша прикрыла ладонью рот.

— Какого еще Павла? — вскрикнул Артур, сжимая кулаки.

Александра повернулась, быстрым шагом направилась было обратно, но Артур, схватив ее, не дал уйти.

— Какая же я дура! Ленка меня убьет, убьет, — сквозь слезы зашептала Саша, пытаясь стереть с лица потекшую тушь.

— Ладно. — Артур отпустил ее. — Пойдем куда-нибудь, и ты мне все спокойно объяснишь, хорошо?

Артур усадил Сашу на скамейку в уютной беседке, спрятавшейся среди разросшихся кленов, и огляделся по сторонам.

— Мы совсем одни, давай выкладывай все, что знаешь.

— Когда Лене было семнадцать лет, она случайно познакомилась с Павлом Кречетом.

— С тем самым?

— Ну да, у нас он один был такой.

— Да. А как они познакомились?

— Стояла такси ловила, а он подвез. На своем распрекрасном белом «мерседесе». Ну, так и пошло...

— Они что, встречались?

— Сначала он ухаживал за ней. Все удивлялись, бандит все-таки, но при этом делал это вежливо и красиво. Цветы дарил, в рестораны приглашал. Хотел, чтобы она сама...

— Ну и?

— В итоге Ленка не устояла и меньше чем через месяц переехала к нему. Жизнь у них была непростая, потому что работа у Кречета была нелегкая. Так и прожили они семь лет...

— А дети? — спросил Артур. — Я уже ничему не удивлюсь.

— Детей не было. Хотя могли бы быть. Просто Кречет, как ты сам знаешь, закончил плохо. После того как его грохнули, у нее был долгий депресняк. Она даже убить себя пыталась. Спас ее Миша. Вовремя вытащил из ванной, где она вены...

— Так вот откуда шрам! А говорила, что случайно порезалась.

— Нет, не случайно. И Мишка не был случайным. Он три года был у Кречета замом и правой рукой. В их дом он, на Ленкино счастье, мог заходить свободно и удачно застал тогда... — Саша похлопала себя по щекам, на которых выступил густой румянец. — Дай сигарету, пока не видит никто...

Они закурили.

— Что дальше?

— Миша все три года был влюблен в Ленку. Откровенно не показывал, но я-то сразу поняла. Лена не верила, да и внимания на него особо не обращала.

— Из-за Кречета?

— Ага, зато после сразу всем стало понятно. Он ее везде сопровождал, делал для нее все...

Уставившись в пол беседки, Артур переваривал услышанное. По старинной растрескавшейся узорчатой плитке медленно полз муравей. Обходя трещины и сколы, он останавливался перед каждым препятствием, словно в раздумье, и, выбрав новый путь, упорно двигался дальше.

— Так они поженились?

— Да нет, просто следующие несколько лет прожили вместе. А потом она от него ушла.

— Просто ушла?

— Да, к матери. Он ей до сих пор этого простить не может. Вот и ходит...

Они помолчали.

— И что же мне теперь делать?

— Ну ты даешь! Ты, кажется, жениться собрался, — засмеялась Саша. — Ты посмотри на себя, ты такой красавец, пианист...

Саша поправила ему галстук и смахнула пыль с плеча пиджака.

— Она его любила?

— Все, Артур, хватит! Я же сказала, она любит тебя.

— Подожди, просто я хочу знать. может быть, я для нее последний шанс! — крикнул ей вслед Артур.

В смешанных чувствах он побрел обратно. Вокруг была суета, все искали Лену. Поймал вопросительный взгляд матери:

— Мама, а где мужчина?

— Какой? Тот, незнакомый? В палатку зашел. а что случилось?

Артур помотал головой и зашел в проклятый шатер.

Миша сидел за столом.

— Зачем ты это сделал? — спросил Артур.

— Не понял, — удивился Миша. — Что сделал?

— Если бы ты не пришел, мы бы спокойно поженились. Я банально ничего бы не знал. И все! — Артур ударил рукой по столу.

— А, вот ты про что... — сказал Михаил, поднявшись с лавки. — Ты пойми, я не со зла, просто...

«Просто она когда-то почему-то ушла от тебя», — мысленно продолжил Артур, достал из нагрудного кармана пиджака бордовый платок и вытер лицо.

— Да ладно тебе... Ну, по ходу я здесь задержался... — Михаил пожал широкими плечами и ушел.

Артур украдкой выбрался из шатра, прошел по траве к забору и протиснулся сквозь прутья старинной кованой ограды. На улице в субботний вечер было, как всегда, безлюдно. Стоящий неподалеку старинный фонарный столб напомнил ему огромную перевернутую люстру в зале консерватории.

«Похоже, все это время я ходил по потолку», — подумал Артур, глядя на тяжелое основание столба, и двинулся в сторону усадьбы.

— Сыночек, куда ты пропал? Леночка тебя ищет... что случилось? — навстречу спешила мама.

— Ничего не случилось. Мама, ты только не волнуйся, просто мы с Леной... решили отложить, ну, подождать, еще подумать... да нет, чего там думать! Свадьбы не будет!
 

Мунира

Яблоки легко режутся. С каждой новой долькой горка на тарелке становится выше. Некоторые яблоки упали на клеенчатую скатерть с кленовыми листьями, накрывающую большой кухонный стол. Грушовка^[1] в этом году особенно сладкая. Ее всегда много в Казани и окрестностях. Тесто готово, получится отличный пирог, который очень любит мой семилетний внук Адель. А вот и он, тут как тут, прибежал на кухню.

— Дау-ани^[2], смотри, что у меня есть!

Протерев руки, я поправляю очки и аккуратно беру бело-коричневую фотографию. С нее на меня глядят четыре пары детских глаз.

— Ты где это взял, улым^[3]? — Я с трудом сдерживаю подступившие слезы.

— В книжках нашел, а что? Ты плачешь?

— Нет, нет...

Смахиваю со щеки пробившуюся слезу.

— А кто это?

— Это я и мои братья.

— Здорово! А, они — мои дедушки? — Он залезает ко мне на колени.

— Нет, это мои братья: Мухамат, Сафа и Нурияздан.

Адель внимательно смотрит на фото.

— Дау-ани, ты такая маленькая, а сколько тебе тут лет?

На обратной стороне карточки поблекший штамп: «Фотограф А.Соловьев. Большая Проломная, 15, Казань».

Чуть ниже написан год: одна тысяча девятьсот двадцать шестой.

— Здесь мне уже десять.

— А почему вы одни? Где ваши мама и папа?

— Мама умерла намного раньше, а папа...

— Дау-ани, ну ты чего?

Адель в нетерпении трясет меня за руку. Не дождавшись ответа, он спрыгивает на пол и убегает в коридор.

Снова вглядываюсь в детские лица. У каждого взрослый взгляд. Я в платке, сделанном из маминого покрывала. Сафа в пиджаке учителя. Были непростые времена. Это единственная фотография, где я вместе с братьями. как хорошо, что она нашлась.

Разглаживаю сломанный уголок карточки. Давно это было. С тех пор прошла целая жизнь.

Закрыв глаза, вспоминаю школу при детдоме. После были медицинское училище и первая работа. Тихая советская свадьба и рождение старшей дочери. Мы с мужем, одетым в офицерскую форму, гуляем по многолюдной набережной в центре Казани. Война. Я в госпитале, еле тащу тяжелые носилки с кричащим от боли раненым. Нури и Сафа в новых солдатских шинелях стоят у теплушки навсегда уходящего на фронт состава. Долгожданный май и возвращение мужа.

А до всего этого — детство.

Мама прядет шерсть. Мы с Мухаматом гоняем курочек по двору. Осенним вечером бежим с папой от колодца домой. Он держит меня за руку и, смеясь, тянет вперед, чтобы я бежала быстрее. Именно в тот вечер, когда мы уехали. В тот самый день, когда все изменилось...
 

* * *

Утро. Скрипит колесо телеги. Дорога идет вдоль поля. Размытая осенним дождем колея немного раскачивает нас из стороны в сторону. Мне хорошо, я удобно лежу и слушаю, как топает лошадь. Яркое солнце постепенно согрело схватившееся ночным заморозком покрывало. Я проснулась раньше всех, а братья еще спят, прижавшись друг к другу. Нури, Мухамат и Сафа. Рядом, свесив ноги, сидит папа. Атием^[4]... Это он укрыл меня и, наверное, вообще не спал. Я вглядываюсь в его озабоченное лицо. он смотрит вдаль, и глаза его словно из мутного стекла. Я не буду говорить ему, что уже не сплю. Может быть, сейчас он думает о чем-то важном и его нельзя отвлекать. Дома, при молитве, он всегда сначала целует меня в лоб и просит просто молча смотреть, пока не закончит. Атием каждый раз объяснял, что он так говорит со Всевышним, хотя в комнате мы были всегда только вдвоем. И всегда добавлял, что Всевышний везде вокруг нас и увидеть его нельзя, но он все замечает и слышит. Он, наверное, очень добрый и теперь заботится об ани^[5]. Она ведь где-то там... рядом с ним. Ати в тот день, когда мама ушла, сказал, что ей теперь будет всегда хорошо. И чтобы маме было еще лучше, я должна быть послушной.

Я всегда делаю то, что атием просит. Я думаю, что у нас в деревне все так поступают. Он уважаемый человек. Многие приходят к нему за советом или просто поговорить. Еще он учит читать и писать всех детей в деревне. Всех, кто хочет учиться.

Хы-ырт, хырт — тяжелое колесо разломило тонкий утренний лед, с чавканьем проваливаясь в грязь. Телегу сильно качнуло, но братья не проснулись. Вчера был очень трудный день. Устали. Особенно старший брат Сафа. Он долго нес меня на руках, пока мы ночью шли в соседнюю деревню, где живет наш дядя Ибрагим. Сейчас дядя с нами и держит в руках вожжи.

Мне было страшно, когда ати вечером вернулся домой, велел быстро собраться и одеться в зимние вещи. Он почему-то сказал, что скоро зима, поэтому мы должны сделать это заранее и скорее уходить к Ибрагиму-абы^[6], где нас уже ждут. После ати достал хлеб из сундука, схватил какие-то вещи и сложил все это на саке^[7]. Собрав скатерть, он завязал ее уголки как мешок и накинул его на плечо. Мы послушно достали шапки, тулупы и оделись. Я, надев мамин платок и ичиги^[8], стояла в углу, обняв ее любимое покрывало, пока ати суетливо ходил по дому и мы не вышли в темноту. Раньше я никогда не гуляла так поздно. Но на прогулку мы не пошли, а сразу, свернув за дом, побежали прямо через брошенное поле, растрескавшееся от засухи. Прошлым летом совсем не было дождей^[9], земля была вся в трещинах, и было трудно идти. Ати попросил молчать и не отставать. Мне было интересно, во что же мы играем. Даже если это секрет, я надеялась, что все равно узнаю об этом позже от Мухамата. Он мне всегда все рассказывал. Позади бежал Сафа, и поэтому я не боялась. Но бежать было тяжело, ноги болтались в больших ичигах, они цеплялись за сухую траву. Я быстро устала. Ати повернулся и сказал, что на холме мы отдохнем, а пока терпите.

Я обернулась уже на горке. Запыхавшись, мы уселись прямо на землю. Перед нами была наша деревня Асянь.

Яркая луна. Хорошо виден минарет мечети, он выше всех домов. Почему-то в его маленьком верхнем окошке мерцает свет. Вдруг из крыши вырвалось сильное пламя, освещая все вокруг. Минарет стал похож на яркую лучину, которая осветила убегающих людей. Я поворачиваюсь к ати, он смотрит в сторону, но заметно, что он плачет. Где-то рядом с мечетью наш дом. Вытянув руку, я пальцем считаю крыши. Раз, два, три... Он тоже горит!

Я хотела спросить, почему все так, но не успела. Ати резко встал и, сжав мою ладонь, сказал, что надо идти. Я долго почти бежала за ним, а когда устала, Сафа поднял меня на руки.

Ибрагим-абы был тоже сильно напуган. Тихо разговаривая с ати, он постоянно вскакивал с лавки и смотрел в окно. Тусклый огонек лучины почти не освещал комнату. Мы лежали вчетвером на широком саке. Спать мне совсем не хотелось, и я тихонько смотрела на дядю. Мухамат стонал во сне, он так и не рассказал мне, зачем мы пришли сюда и почему горел наш дом. Я слышала, как ати несколько раз сказал, что нам нужно успеть утром уехать в город, иначе... Он что-то прошептал дяде на ухо. Ибрагим-абы кивнул и обнял ати, хлопая его по спине.

После того как анием ушла, я старалась быть хорошей, как меня просили. Я старательно училась и теперь могу читать и писать. Мне нравится писать. Буквы получаются очень красивые. Некоторые из них с точками, другие волнистые. А когда ати читал, получалась песня. Алиф, ля, мим — это первые буквы, которые я выучила. Атием рассказывал, что в городе образованные русские люди пишут по-другому. В другую сторону. Я лежала, думая о том, что скоро это узнаю сама, потому что мы теперь поедем туда. Скорей бы наступило утро. Атием недавно был в городе и знает, куда мы пойдем. Он еще сказал дяде, что сейчас самое главное — спасти нас.

Спасти... от чего спасти?

День. Я все еще еду в телеге и смотрю на ати. Я точно знаю, что он спасет, хотя и не понимаю, от чего. Пока...

Я совсем не помню, как мы уезжали. Кто-то принес меня сюда рано утром. Ехать нам еще долго, впереди весь день. Ати скоро разбудит братьев, и мы слезем на землю. Пойдем немного пешком, чтобы лошадь отдохнула и после снова повезла нас.

Вечер. Лошадь мотает головой. Ибрагим-абы приготовил ей мешок с перемолотой травой и прощается с нами. Он говорит, что с ним мы уже проехали через городскую окраину и здесь он оставляет нас. Мы все по очереди обнимаем его. Дольше всех он прощается с ати.

Ати подзывает нас к себе. Мы все садимся на корточки, он обеими руками обнимает нас за шеи. Он говорит, что сейчас мы должны запомнить что-то очень важное. Теперь у нас, у каждого, будет другое, второе имя, и оно будет звучать как его первое. Вафа, так зовут папу, значит, мы Вафины, и что родители наши — крестьяне. Мы должны это запомнить на всю жизнь. Я хочу сказать ему, что это обман. Он же сам учил... Но ати прижимает свой указательный палец к моим губам и говорит, что просто так надо, пока его не будет с нами.

Мы идем мимо высоких домов около речки, вдоль железной ограды с толстыми столбиками, каждый из них украшен маленькими шарами. Я снова, хлопая ичигами, бегу за Нури, обняв свернутое покрывало. Впереди ати, он несет завязанный им еще дома мешок. Улицы здесь не такие темные, как в деревне. На высоких бревнах тускло горят стеклянные бутылки, они освещают нам путь. Ветер раскачивает их, и лучи света расплываются в глазах, отчего мне становится грустно. Я снова вспоминаю ани. Она, наверное, тоже бы поехала с нами и сейчас шла бы рядом со мной.

— Куда мы идем?

Мухамат поворачивается ко мне и пожимает плечами. Но мне спокойно, я знаю, что мои братья никогда не бросят меня.

На улице, кроме нас, никого нет. На каменных заборах приклеено много разных бумажек, они шелестят на ветру. Интересно, что на них написано? Вдруг ати останавливается у железного крыльца с резной крышей и передает мешок Нури. На огромной деревянной двери висит лист бумаги. Что-то написано крупными буквами, есть цифры: один, девять, два, два. Ати постучал. Внутри со звоном что-то упало, и загрохотали засовы. Тяжелая дверь приоткрылась, и он по-русски что-то сказал в темноту. Атием просит нас подождать и исчезает внутри. Я прижалась к Сафе, он крепко держит меня за руку. Дверь снова открылась, и мы гуськом, поднимаясь по ступенькам, заходим в дом. Здесь очень тепло. В просторной прихожей гладкие полы из белого камня и светло, как днем. Наверное, в городе везде так. Перед нами стоит высокая женщина в платке. Она закрывает за нами дверь на тяжелый засов и длинный крючок, который идет от стены, и жестом предлагает идти за ней. Ати кивает головой, и мы проходим по длинному коридору к комнате с открытой дверью. Ати сказал, что если мы подождем здесь на лавке, то нас накормят. Это хорошо, мы очень давно не ели. Я сажусь первая, ближе к двери. Наконец-то можно отпустить тяжелое покрывало. Оно согрело меня на улице, но его было так трудно нести. Услышав, что ати зовет меня, я спрыгиваю с лавки и бегу к нему. В комнате опять та самая женщина. Она сидит за большим столом, без платка, одетая как солдат, и строго глядит на нас. Солдатка что-то говорит мне по-русски, но я не понимаю и смотрю на ати. Он пытается сказать за меня, но она останавливает его и спрашивает снова:

— Син... кем... кызым, исем?^[10]

Неправильно она говорит, но мне понятно, и я отвечаю:

— Мунира, атинен исем Вафа^[11].

— Нища ящ синга, кызым?^[12]

— Олты. — я показываю ей шесть пальцев.

Женщина поворачивается к ати и что-то говорит ему, но он мотает головой. Они начинают говорить друг с другом громче и громче. Спорят и ругаются. Замолчали. Атием снимает шапку и, двумя руками прижимая ее к груди, умоляюще смотрит на строгую тетю. Поглядев на меня, она вздыхает и машет рукой. Ати просит меня выйти.

Братья спрашивают меня, что там было, но я не успеваю ответить. Хозяйка уже вышла в коридор и снова зовет нас с собой. Мы вместе заходим в другую комнату. Это большой зал. Сафа сказал мне, что он такой же, как в мечети. Неужели так же просторно? На стене висит большая картинка с каким-то дядей в белом халате и белой шапке. Он держит большую ложку и улыбается. Наверное, сейчас мы будем есть. Нам принесли чайник, четыре железные кружки и ложки. Здесь нет саке, и мы раскладываем все это на широком столе. Посмотрев на нас, тетя вздыхает и, коротко сказав что-то ати, оставляет нас.

Мы снова, как всегда, все вместе. Нет с нами только ани. Ати разливает нам по кружкам горячую воду. Развернув мешок, он достает подсохший хлеб, отламывая каждому по куску. Если бросить хлеб в кипяток, будет вкусная похлебка. Как горячо! Сейчас немного остынет и...

Мы сложили кружки и ложки на столе. Оставшийся хлеб ати завернул и отдал Сафе.

Он что-то тихо и долго говорит ему, Сафа слушает и все время кивает. После ати обнимает, целует каждого из нас и говорит, что он должен идти, сейчас трудное время, и нам придется пока пожить здесь.

А как же он?

Он сказал, что когда-нибудь вернется.

Уходя, атием снова подошел ко мне, присел и, погладив меня по голове, сказал, что надо быть терпеливой, что бы ни случилось, и слушаться братьев, особенно Сафу. И если мы будем вместе, то все будет хорошо, потому что семья — это главное. Я знаю, что он всегда все делает правильно, поэтому не спрашиваю, куда он уходит.

Провожая его взглядом, я вижу через открытую дверь, как он быстро идет по коридору, прижав ладонь к лицу. Его уже ждет женщина-солдат, и они исчезают за углом. Громко хлопнула дверь, звякнул крючок.

Сафа подошел ко мне и прошептал на ухо:

— Ты помнишь, что тебе говорил ати?

— Да, — тоже шепотом ответила я.

— Никогда никому не говори про него и не говори, кто ты.

— Хорошо, но мы когда-нибудь вернемся домой, в деревню?

— Никогда! — сказал Сафа.

— Но почему? — вскрикнула я и залилась слезами.

Сафа еще сильней прижал меня к себе:

— Потому, сестра, что ты дочь муллы...
 

* * *

Адель трясет меня за руку. Я и не заметила, когда он вернулся.

— Дау-ани, ты так и не сказала, куда делся твой папа.

— Когда-то он спас нас и ушел.

— Куда?

— Не знаю, Адель. Мы его больше не видели.

— А почему спас?

Я обняла внука:

— Ради тебя, улым.
 

Сервант

Время окончательно замерло, как только я прошел через пустой зимний двор вдоль хрущевки под застывшими от мороза ветками деревьев. Открыл вечно хлопающую дверь крайнего подъезда, который обдал меня вонючим паром. Поднялся по лестнице мимо обшарпанных синих стен на пятый этаж. Повозился с хитрым замком в обшитой деревянной рейкой двери и вошел в бабушкину квартиру.

Наследство. Когда бабушка ушла, здесь побывало много разных людей, из родственников я, наверное, последний. Скоро придет риелтор, и тесная двушка окончательно станет частью моего прошлого.

Тусклый свет сорокаваттки, висящей внутри загаженного мухами когда-то белого абажура. Тишина. Круглые часы по-прежнему висят на стене. Их долго не заводили. Тонкая трещина над цифрой «пять». Давным-давно они упали на пол, и выпуклое стекло отскочило, колесом укатившись на хромированной оправе по коридору в комнату. Их собрали и бережно повесили обратно. Стоят. Большая стрелка застыла ровно под трещиной.

Гостиная. Люстру можно не включать. Уличный свет, с трудом проникая через застекленный балкон, вычерчивает ковер на полу, мебель и стены, завешанные картинами. Уже тридцать лет все на тех же местах.

Кресло. Жесткое, как и раньше. Не стало мягче. Вздыхает, когда на него садишься.

Сервант у стены...

Отличный советский сервант. Гордость прежних хозяев. Высокий комод на ножках с установленной на нем застекленной секцией с полками. Сейчас, в неосвещенной комнате, он похож на здание в стиле конструктивизма. Раньше это было самое интересное место в квартире. Там, за раздвижными прозрачными дверцами, лежали сокровища.

В серванте были не только посуда и хрусталь. Там стояла на своем хвосте синяя, устремленная пастью вверх бутылка-акула с акулятами-рюмками. Застывший в танце кордебалет изящных балерин — статуэток из фарфора. Бабушкины «французские» духи. Разные миниатюрные бутылочки с алкоголем.

Попавший в квартиру новым и пустым, сервант постепенно старел, десятилетиями наполняясь разным и интересным. Слева было много сувениров, купленных в поездках. А в правом углу полки было самое удивительное. Там на тарелочке лежали коричневый ежик с большими белыми шипами, гриб с розовой шляпкой и красное яблоко. Это было кулинарное чудо, созданное бабушкиным знакомым поваром. Всю эту чудесную компанию хотелось съесть или хотя бы потрогать. Делать этого было нельзя, и печенье медленно, не теряя внешнего вида, высыхало за стеклом, год за годом твердея.

Сервант поблескивал в полумраке. А что же там сейчас? Я не заглядывал в него столько лет...

Отвыкшее от гостей кресло с облегчением скрипнуло. Деревянный пол слегка задышал под паласом от тяжести шагов, отчего сервант стал мягко позвякивать приоткрытыми стеклами в такт.

Увы, на его пустых полках остались лишь круги от ваз и статуэток. Только в правом углу, на том же месте, но уже без блюдца лежал в одиночестве брошенный ежик, потерявший пару сахарных иголок.
 

* * *

— Мам, а почему Новый год ночью? — спросил мальчик.

— Потому что он наступает ровно посередине ночи.

— Вот хоть бы раз посмотреть, как это...

— Там нечего смотреть. Ничего не заметишь. Просто люди так решили, что в полночь меняется год, —